Колесо обозрения. Рассказы

– Я не дитя. И не твое. Ты что это?

– Да это я из книжки, там так говорят, – оправдывался дед, разливая по стаканам содержимое фляги, уткнув глаза в столешницу.

Вася высвободил из-под полы синей вохровской шинели тонкую голую руку, дотянулся до стакана, поднес его к носу.

– Спиртяга?

– Чистый! Ну, это. В смысле, не бадяжный, уфимского завода. Это. Целую коробку взял вчера.

– Ты хоть разводил?

– Конечно. Мне же чистый вредно. Сейчас еще разбавлю. Пей.

– Жанка заходила?

– Нет.

– Куда-то умотала… А давно была?

– Давно. Посеял подружайку?

– Ну.

– Найдетесь. Приползет ко мне, куда она денется? Ну, давай сначала за встречу!

На третьем тосте разговор у них «пошел». Спирт постепенно разогрел холодные неловкости (разумеется, люди же впервые выпивали «на двоих») и тосты уже были не нужны. Обоим стало просто хорошо. Оба, наконец, нащупали единую интонацию, найдя необходимый для хорошей трепотни общий застольный тон.

– Я в сапог нассала! И в другой нассала! И стою, любуюса, во что же я обуюса? – уморительно запел и дурашливо затанцевал счастливый толстяк, выглянув из темноты, виртуозно попадая точными «бульками» из фляжки в логические паузы частушечного шедевра. Вася подавился смехом.

– Ну, ты даешь!

– Это. А ведь у нее серьезно всё, как у Жанки у твоей, – перебил Пресный.

– У кого?

– У этой кулёмы. Обуви лишилась девка, ничего смешного. Понимать надо! В чем теперь на танцы-то пойдет? Какая вот нам всем разница, почему человек бедным стал? Сам он виноват или другие довели? – проворно лопотал дед, втискиваясь в кресло. – Ведь пофиг. Если бедный – надо помогать, жалеть его. Это. Я же Жанну твою знал, когда она еще у нас работала. Модная и гордая такая ходила, меня в лицо жердяем обзывала, не нравился я ей. Начальница была. Жанна Владимировна. Начальникам вообще мало кто нравится из работников. Чуть не уволила тогда. Под бабским руководством, в бабьем рабстве жить – гаже некуда. Что, мне ее теперь ночевать не пускать? Наморщить рот куриной попкой и напомнить, как на меня орала?

– А за что орала-то?

– Это. Выпил я маленечко ночью. Не нарезался, а просто выпил. А они, аккурат, шлюзы водоканалу передавали, бегали-волновались. Всех передали, а Жанну Владимировну забыли. Судьба, зараза. Ходит теперь как задрипанная дрипощепина. Она тогда другая была. Муж у нее сильно подлый был, тоже у нас работал, вот и она пакостила. Не развелась бы если, так и не стала бы человеком.

– Тоже мне, человек…

– А что? Слишком душевная она у тебя, потому вот и душная. Понимаешь? Но с ней иногда так-то хорошо поговорить. Мантулиться мне уже не по возрасту, а просто поговорить с девушкой приятно, интересно. Несчастная она, нудная, но добрая. Одинокие всегда добрые. Это. Ты вот одинокий?

– Да.

– Значит, хороший.

– А ты?

– И я.

– Тебе хорошо. У тебя есть дом, работа и дверь.

– А у тебя что, нет?

– Не-а, и не было ни разу. Я же когда только родился, нас с мамой сразу вывалили ночевать в коридор на кушетку, прямо на сквозняк. Представляешь? Прямо как бомжей в подъезде. Понимаешь? Даже не в палату! Мама мне рассказывала. Потом отец украл нас из роддома через окно.

– Зачем?

– А там все дети передохли, а меня не отдавали. Синегнойная инфекция, типа.

– Ну, ладно. Ну, украли. Но принесли-то домой? Или куда?

– Ага. Домой. На кухню. А я же тоже имею право на дверь! Понимаешь?..

Поначалу собеседники уселись в подсобке за вахтой, куда Пресный и стаскивал книги с игрушками. Три стены этой комнатки облепили высокие деревянные стеллажи, почти заполненные разнообразными коробками и книжками с новыми корешками. У наглухо заколоченного окошка стоял диван и письменный стол. Хоть уютно и красиво там было, как в магазине «Детский мир», но потом все-таки перебрались в огромный гулкий зал старой проходной. Теснота не устроила.

Сидеть в широком полумраке зала на продавленном широком кресле, закутавшись в колючую широкую шинель, было куда уютнее. Ой, как просторно и тепло! Пресноголовцев развалился в таком же крупном кресле на колесиках, даже ему там было не тесно. В бледно-желтое пятнышко света от настольной лампы, прямо на пол, на газету, поставили стаканы и тарелку с закуской, рядом положили фляжку. Иногда дед поднимался и, запинаясь об удлинитель, плелся разводить напиток. Василий в эти паузы опять с удовольствием оглядывался вокруг. Зал напоминал ему сказочный грот или пещеру в непогоду.

«Интересно, чтобы шлюз открыть, надо бы какую-то кнопку нажать или какой-то вентиль открутить? Как воду-то выпустить? Наверное, не вентиль, это же не сантехника. Тут автоматика, наверное, всё держит. А как спросить у Пресного? Вдруг, догадается? Да нет, ему сейчас не до того. Смешной старый лох. Игрушки с книжками он мне показывает, и радуется, как малолетка. Поговорить, поспрашивать, пусть порассказывает, пусть покажет кнопку… Не знаю только, грохнуть его или пускай сам нажрется и отвалится? А если замочить, то как? Он же тяжелый, толстый. Ладно, потом решу. Сначала – кнопка!» – сосредоточенно раздумывал Василий, натужно улавливая в себе остатки гнева и решимости.

Он уже не чувствовал, что именно сегодня на рассвете «все поплывут».

Перед лицом, за двойной стеклянной стеной монотонно лил сильный ночной дождь, хорошо освещенный дежурным прожектором. Не дождь, а прямо тихий серебристый водопад! За спиной, за вертушками, в черноте неведомых коридоров и закоулков, слышались редкие щелчки, машинный гул и странные шорохи. Ой, как тепло и хорошо!

«Пускай пока живут себе, не надо никого мочить», – тихо подумал Василий, растворяясь во сне.

Колесо обозрения

– Знаешь, как он тебя назвал?

– Как?

– Новый папа! – глухо рассмеялась коренастая женщина, прикрыв улыбку кожаной сумкой с потертым, аккуратно заштопанным уголком.

Из сумки торчали игрушки, бутылка сладкой газировки, лопатка и зонтик, свисал капюшон детской курточки, виднелся помпон вязаной шапки. А над всем этим типичным родительским набором самого необходимого для воскресной прогулки в парке с ребенком сияли счастливые глаза. Их даже нисколько не портила излишне яркая подводка, черная тушь на светлых ресницах и синие тени. Глаза эти тоже смеялись безмятежно и искренне.

Коренастый мужчина в новом и явно неудобном костюме, сморщив губы улыбкой, присел на корточки над большеголовым малышом. Ребенок выпучил и без того огромные, совершенно мультяшные глаза с белесыми ресницами, разглядывая коричневые лацканы, блестящий золотом значок, ворот клетчатой рубашки, золотой колпачок авторучки, прицепленный к наружному карману, узел синего галстука и крепкую красную шею. Так близко он увидел их впервые, как и огромные ладони, взявшие его за плечи.

– Так, слушай, – глухо откашлялся мужчина. – Какой я тебе новый папа? Я твой просто папа! Скоро вместе будем жить. Все вместе, ты и я, и мама. Понял, Лёнчик?

– Я Алеша.

– Какая разница? Ты меня понял? Кто я для тебя?

Мальчик абсолютно не разобрался, на какой из вопросов надо ответить, но на всякий случай согласился: