Тонкие повести. Стеклобой/Театральные каверзы/Инглубагла

Мама увидела, ахнула:

– Цыпка ты моя! Какую красоту наделал! Баско! – и, ласково улыбаясь, принялась старательно стряхивать несуществующие пылинки со стерильно чистой футболки.

Значит, получился.

А вот на его отражении всё забуксовало. Небо же должно отражаться в воде, правильно? Кира тут же старательно отразил по всем законам композиции и перспективы. Получилась какая-то пошлейшая игральная карта. Дрянь картинка. Замазал воду и расстроился. Ну, не хватает неба в озере, хоть тресни! Вот же упрямый какой!

Еще несколько месяцев писал его отражение и записывал, писал и записывал, пока не додумался, что между небом и водой всегда есть ветер. Значит, не может озеро быть спокойным и зеркально ровным. Оно таким и не бывало никогда. Нужна какая-то зыбь, наверное, волны или даже шторм. Тогда и звездное отражение заиграет, оживет. Когда попробовал, все стало получаться. Не сразу, медленно, но верно получалось.

Иначе в настоящем творчестве, поди, и не бывает.

Да еще и некоторые заводские «новые новости» крепко отвлекали от высокого искусства, не всякий день удавалось подойти к холсту. Частенько приходилось оставаться после смены, чтоб «дотыкать» мордочки и крылья для зеленых лебедей.

Сам виноват. Сам же выдумал делать из отбракованного изумрудного стекла вазы в форме лебедей. Никому, кроме Кирилла, их мордочки и крылья пока не удавались. Как ни напрягались опытные мужики, сикось-накось у них выходило, не могли освоить кирины затейливые щипки и поддувки. Приходилось дорабатывать, куда деваться?

Из бутылочных лебедей уже наладилась крутая подработка для всего поселка. Старшие дети и почти все жены заводчан каждую ночь, как на работу, ходили на станцию, продавать вазы заспанным пассажирам четырех проходящих поездов. У некоторых особенно прытких получалось заработать за ночь больше, чем давали в получку за месяц. Полпоселка за полгода всерьез занялось этим заработком. Кое-кто умудрялся продавать даже «недотыканки», то есть не исправленные Кириллом заготовки.

– Стекло, стекло! Вазы, кружки, стекло! – пронзительным гусиным кряком верещал Иван, носясь вдоль железнодорожного состава. Увешанный пакетами, коробками и сумками, Кирилл еле поспевал за ходким другом.

Из двадцати вагонов на плохо освещенную платформу лениво вываливалась темная масса разминающихся проезжающих. Молодые закуривали, тетки и старухи закупались едой, мужики брали пиво в киоске. Крики про стекло и вазы неслись со всех сторон. Пассажиры сначала шарахались, пробуя увернуться от навязчивых торговцев, потом приглядывались к необычному товару, вертели в руках, о чем-то спрашивали, хихикали и покупали стеклянных лебедей-мутантов. И зачем они им?

– Так. Давай-ка пару ваз еще. Щас по вагонам пробежим, – оглушил подскочивший сзади Ваня. Я восемь уже сдал! На каждом его пальце висело по кружке, на шее – пакет с вазами, в ладонях – тоже вазы.

– Я по вагонам не пойду, – испугался Кирилл, – билета нет, и как я там с коробками?

– Болван ты, Кира, я пойду. А ты иди снаружи и за мной смотри. Всосал?

– Чего всосал?

– Да ничего! – ругался Ванька. – Ты, блин, художник, не тупи уже, прорюхивай скорее! Ты – снаружи, я – внутри. Так и пойдем. Понял? Лучше бы Натаху взяли. Всё, понеслись!

«Какой он возбужденный, нахальный, незнакомый, – впопыхах соображал Кирилл, – я так не умею, ничего бы здесь я бы не продал никогда, и нечего сюда ходить. Лучше буду делать, а не продавать. Действительно, пускай Наталья ходит. Она веселая и тоже наглая».

В хвосте состава посмотрели по пустым коробкам. Круто! Оставался один «недоделанный» лебедь. Ванечка схватил его за шею и нырнул в толпу. Какой-то прощелыга, а не друг.

Дожидаясь его возвращения, Кира медленно слонялся по бурлящему перрону и прислушивался к себе. Бизнес на сегодня получился, надо бы порадоваться, а его всерьёз мутило. Странно. Глядел на динамичную торговлю, слушал гомон сотни резких голосов, гудки локомотива, звяканье стекла и мрачно супился.

– Бери, мужик, чего раздумывать? – противно крякнул рядом ванькин голос.

Иван обрабатывал стеснительного парня в очках.

– Не, мне не надо, – боязливо упирался очкарик.

– Как, не надо-то? Бери! Глянь, какой лебедь!

– Куда он мне?

– В подарок. Или дома на столе поставишь.

– Да нет, спасибо.

– Не спасибо, а бери!

Кириллу на секунду показалось, что Иван сейчас с размаху треснет нерешительного покупателя по шее.

– Ну, я не знаю, у меня в вагоне деньги, – сдался тщедушный покупатель.

– И чо стоишь? Беги! Мы подождем. Хотя, постой, пойдем-ка лучше вместе. Сейчас же отправление дадут. Тебе коробку дать к нему?

– Давайте, – оторопело согласился побежденный пассажир.

Оба поднялись в вагон. По дороге из рук Киры шустрый и какой-то уж совсем похабно оборзевший Ванька грубо выдернул первую попавшуюся упаковку.

– Фу. Еле уломал козлину, – чуть позже счастливо кричал Иван, в последний момент оттолкнув проводницу и спрыгнув с уже перекрытых вагонных ступенек. Он с удовольствием показывал откровенные «факи» вслед уходящему поезду.

– Тебе не противно? – поинтересовался Кирилл.

– Противно конечно, я же таких «ботанов» ненавижу, но они в основном и берут, сдать же надо твоих лебедей, не домой же уносить, – по-своему понял вопрос начинающий успокаиваться дерзкий железнодорожный маркетолог.

– Здорово у тебя получается, – кисло похвалил Кирилл, на самом деле думая о том, что сам-то он и есть такой же вот «ботаник», только без очков. И при случае, такие как Иван влегкую впарят ему какую-нибудь ненужную ерунду, а он ее возьмет, испугавшись «наезда», избегая мерзкого конфликта. Птичий характер.

Больше в станционной торговле он участия не принимал. Друзья уже не приглашали, чему он был только рад. Да там и без него продажи расцветали пышным цветом.

Киру за это дело на заводе очень зауважали, иначе, как художником, теперь уже не звали. А сам художник недоумевал. Чушь бессмысленная, по-сердцу сказать, какая-то плевая ерундистика, чепуха принесла ему настоящую славу и быстрое признание среди людей. Не сложные, многослойные лебединые картинки и холсты, а вульгарные, совсем простейшие бутылочные лебеди.

Пошленькая глупость неизменно популярнее умного искусства. Ничего удивительного. Картину маслом или кропотливую гравюру в поезде никто бы не купил, а вот десяток или даже сотня плоских ваз, конфетниц и кружек разлетались махом.

– Вы совсем чиканэ, что ли? А? – орал в лицо Кирющенко редко приезжающий на производство, в основном затем, чтобы «потрескать водки» с инженерами и бригадирами, совершенно не стесняющийся присутствия рядом бригады в полном составе, бешеный директор Арамыч. Как только он отворачивался, дядька Назар ловко пародировал крикуна, корчил уморительные рожи, выпучивал глаза, повторял угрожающие жесты. Артист!

Ничего не замечая, коротконогий обрусевший армянин громко негодовал. Но никто его не боялся. Он, как странный волосатый мячик из дурацкого заграничного мультфильма, подпрыгивал на месте, грозил маленьким кулачком, кривил пухлые губы и брызгал в сторону собеседника кипящей слюной. Кира слышал о нем ежедневно, но увидел тогда впервые. Какой-то мультик, а не директор.

– Допились уже, блин, до зеленых лебедей! Кто у вас это делает?

– Арам Ильич! Да это ученик… в перерывах… из брака… Нельзя что ли? – примирительно объяснял Назар.

Директор тут же проиллюстрировал молву о своем крикливом, но добродушном и отходчивом характере. Рассеянно улыбнувшись в ответ лукавым ухмылкам работников, спокойно взял с лотка готовую вазу и принялся рассматривать ее на свет.

– Из брака можно! Хоть чертей. Но, зачем?

– Красивянски. Баско.

– Баско, баско… Красиво, не спорю, – улыбнулся во всё круглое лицо Арам Ильич и сразу нахмурился, – а головы у них неправильные. Эмблемы нашей нет. Где «Бэ-Сэ-Зэ»? Нет «Бэ-Сэ-Зэ»! Делайте, ладно, но эмблемку оставляйте. Поняли?

– Так она же на венчике.

– Вот вместе с венчиком и оставляйте. Красиво будет. Еще и винтовой попробуйте поделать. Хорошая реклама нашему заводу будет, может быть.

– Бутылочное горлышко на вазе как-то странно будет смотреться, – возразил Назар.