Прозаики ЛитКульта 2018

Кто поджог пансион, я не знаю, я совсем не помню тот день, только пятно пламени. Кто выжил? Мне врут, что все. Завтра важный день, и нужно быть милым. Вроде как, теперь нас все любят и хотят взять к себе насовсем. Даже просили заполнить анкету с предпочтениями. Я не смог. Доктор рассказал, что первое время я всё сидел в углу под кроватью и бурчал: «Тили-бом, тили-бом! Загорелся кошкин дом!». Решили указать, что я выбираю семью без котов. Жаль, конечно, но, может, получится выпросить хомячков. Назову их Мессалина, Эрни, Ли, Вирджиния и одного в мою честь – Геростратом. Пусть крутятся в колёсиках, играют в догонялки в своей большой, просторной клетке.

Татьяна Веткина

Дегустатор

Муж Любы работал дегустатором, вернее, он сам любил так именовать свою профессию. Должность его на кондитерской фабрике называлось гораздо прозаичнее – технолог. Впрочем, тестирование всяких сладостей, создание новых рецептов и прочие творческие вещи действительно входили в его обязанности. На работе его ценили, специалист он был классный, а некоторая его необщительность, замкнутость, обособленность даже… Что тут скажешь, у каждого свой характер.

В семейной жизни ему эти странноватые качества тоже вроде бы не мешали. Жене даже нравилось, что её Лёша такой спокойный, молчаливый, ну и непьющий-некурящий, и с кормёжкой мужа проблем нет, никаких изысков и сдобренных специями мужских деликатесов он не признавал – требования профессии, однако. То, что вместо дежурного супружеского поцелуя муж имел обыкновение со смаком лизнуть её в щёчку, иногда забавляло, а порой и восхищало, когда после этого ритуала муж безошибочно угадывал не только её самочувствие и настроение, но и мелкие события, бывшие причиной этого настроения. Были и вещи гораздо более интимные, о которых Люба, конечно, никому не рассказывала, но, как женщина современная, относила их к разряду любовных игр… Весьма приятных, надо сказать.

Пожалуй, тревожный звоночек все-таки был – как-то они пошли покупать Лёше джинсы, ну и из трикотажа что-нибудь присмотреть. Отправив мужа с кучей вещей в примерочную, Люба подождала немного и решила глянуть, какие штаны лучше сидят. Увиденное её огорошило – муж в трусах стоял на коврике и сосредоточенно жевал штанину джинсов. При этом он бормотал что-то вроде: «Нет, ну определённо здесь есть процент синтетики, и ещё непонятно что…» Люба тогда съязвила, что проще на ярлыке состав посмотреть, муж послушно продолжил процесс примерки, а она постаралась забыть о происшествии. Хотя некое нехорошее чувство осталось.

Гром грянул, когда начальство вынудило Алексея взять шефство над группой практикантов – выпускников пищевого института. Он нервничал, пытался доказывать, что это абсолютно не в его характере, и вовсе не должен он заниматься наставничеством, у него всяких важных дел по горло… Настаивать и предъявлять ультиматумы он не умел, у начальства были какие-то свои резоны – короче, он глазом моргнуть не успел, как к нему в кабинет заявились трое стажёров. Развязный молодой человек представился первым и протянул руку технологу, что было довольно нагло с его стороны. Далее началась фантасмагория. Технолог, не отнимая руки и страдальчески морщась, обнюхал юношу, а затем неожиданно поднёс его ладонь к своему рту и неторопливо пожевал кожу у основания большого пальца. Затем он пробормотал, глядя куда-то в дальний угол:

– Парфюм для людей нашей профессии исключён. Тем более такой… убойный. И шоколатье вам не быть, даже не думайте.

Молодой человек стоял столбом. Нереальность происходящего усугублялась тем, что в тайных мечтах он действительно видел себя владельцем шоколадного бутика…

А технолог уже сделал шаг к следующему объекту дегустации, яркой блондинке с распущенными волосами, и ухватил её за роскошный локон, явно намереваясь попробовать на вкус. Нервная система девицы оказалась гораздо слабее, она заверещала раненой антилопой, и её вымело из кабинета, а вслед за ней и остальных. Когда через десять минут в кабинет явилась переполошенная администрация фабрики во главе с директором, там царил разгром. Пол был усеян жёваной бумагой, а документы на столе имели такой вид, как будто их погрыз шкодливый щенок, у которого режутся зубки. Технолог сидел за своим столом и меланхолично жевал листок отрывного календаря. Ошеломлённая директриса трагически возопила:

– Что же вы делаете, Алексей Иваныч!

На что безумный технолог ответствовал:

– Завтра будет похолодание.

На следующий день, в самом деле, испортилась погода, но вряд ли это сильно интересовало бедного дегустатора – он уже находился в психушке.

После больницы Любе выдали мужа во вполне адекватном состоянии. Он понимал и необходимость лечения, и неизбежность ухода с фабрики, согласился на первую подвернувшуюся работу и начал трудиться охранником в супермаркете… Все шло тихо-мирно – кроме ощущения, что ей приходится существовать рядом с каким-то совершенно незнакомым человеком. Чутье к вкусам и запахам он потерял полностью, а вместе с этим, похоже, и вкус к самой жизни. Он существовал… Любе никак не удавалось подобрать правильное определение. Автоматически? Машинально? Бездушно? Бесчувственно? Полусонно? Все это было не то. Она понимала, что разобраться в психологических хитросплетениях не способна, а муж и раньше не был склонен к откровенным излияниям, теперь же и вовсе закрылся. Вопреки советам врачей она пыталась как-то вернуть утраченное, но все её наивные ухищрения были бесполезны – ни новые духи, ни перченый суп, ни курица с жутким количеством чеснока не вызвали никакой реакции.

Впрочем, вскоре её мысли оказались заняты совсем другими проблемами. Люба забеременела. Муж воспринял известие вполне положительно, то есть вяло кивнул и сказал: ну ладно, буду больше работать, надо деньги зарабатывать…

К моменту рождения дочки Люба свыклась с положением вещей, даже предательская мысль мелькала – может, и к лучшему все это… Горластая девочка полностью завладела её временем и душой.

Однажды вечером она на кухне, как положено, сцеживала молоко, услышала хныканье дочери и метнулась в спальню. А когда вернулась, увидела мужа и прислонилась к притолоке – ноги не держали. Лёша стоял с круглыми, вытаращенными глазами, с молочными усами над верхней губой, в руке он держал кружку. Видимо, Любино грудное молоко он принял за налитый женой вечерний кефир… Она застыла с чётким ощущением – что-то страшное произойдёт. Чего она ждала – истерики, гримасы отвращения, вспышки психоза? А муж все молчал. Потом его губы странно задёргались, словно вспоминая какие-то давно забытые движения, и широкая, совершенно детская улыбка осветила его лицо. Он прерывисто вздохнул и сказал, забавно растягивая слова:

– Как вку-у-сно…

Поворот

То, что дела мои плохи, становилось ясно по многим приметам. Медсестра Зина, особа тиранического склада, шумная и беспардонная, в последние дни явно умерила свой пыл – причём только по отношению ко мне. Прочих страдальцев она продолжала понукать и строить по полной программе. Я заметил, что её профессионально цепкий и прямой взгляд стал как-то проскальзывать, не то чтобы она смотрела мимо меня – она смотрела сквозь. Так смотрят на то, что замечать неприятно и стыдно, что ли – на безногого бомжа, к примеру, или полуживую бродячую живность… Мой врач, замучивший меня бесконечными обследованиями, тоже свёл общение со мной до минимума.

Меня не беспокоило особо ничего, кроме невероятной слабости. Впрочем, она меня тоже, собственно, не беспокоила. Моё состояние можно было описать одной фразой – мне было все равно. Тем не менее, я решил поговорить с врачом, чтобы внести некоторую ясность. Врач долго и нудно рассказывал мне о результатах анализов, он старался избегать обилия медицинских терминов, но получалось у него не очень. Итог выходил простой – я загубил свою бедную печень целиком и полностью. Мой эскулап сказал скорбно:

– Мы вас, конечно, подлечили, но имейте в виду, что даже при условии соблюдения режима питания, постоянного приёма лекарств и прочее мы не можем исключить вероятность…

Дальше он перечислил кучу всяких ужасов, из которых мне запомнилась опасность внутреннего кровотечения. В заключение он сказал:

– То есть перспективы у вас… – он замялся, – не очень хорошие.

Я не стал ужасаться и задавать сакраментальные вопросы типа «доктор, сколько мне осталось?»… Повторюсь – мне было совершенно, абсолютно, катастрофически все равно. Я вышел из кабинета. В коридоре большое зеркало отразило задохлика с желтовато-землистым, одутловатым лицом. Я приблизился и сказал задохлику:

– А я скоро умру.

Доходяга пожал плечами и ответил:

– Ну и ладно.

Как я оказался в больнице – история вполне типичная. Удивительно, как недолог путь от оптимистичного «пью по праздникам в хорошей компании» до фатального «а чё, я не имею права у себя дома принять чекушку с устатку?»… И как незаметно доза из «пары стопок для здоровья» превращается в «вылакать все, что найду». Где-то слышал умную мысль: водка для алкоголика не становится смыслом жизни – просто без водки все остальное в жизни теряет смысл. Скверно, когда умные мысли подтверждаются ценой собственной шкуры.

Жена моя – женщина уравновешенная, где-то даже флегматичная, и в подкорке у неё сидела вековая бабская мудрость – пьяного не трогай! Поэтому она терпела долго. Вразумлять меня она пыталась аккуратно. Интеллигентно, скажем так. Однако даже эти робкие попытки меня ужасно раздражали. Впрочем, скандалы с битьём посуды наверняка раздражали бы ещё больше. Короче, я был невыносим пьяный – когда изрыгал из себя тягучий фонтан алкогольного бреда, мешая в кучу реальные проблемы, старые неурядицы, вымышленных любовников, черт знает что ещё… Ну, и трезвый я был невыносим тоже.

Жена сломалась, когда я в первый раз ушёл в запой. Три дня я жрал – по-другому не скажешь. Засыпал там, где вырубало – на полу в кухне, посреди комнаты, не имея сил доползти до кровати. Падал. Зверски ушиб бок. Но главное – аксиома «пьяный я добрею» утратила силу, и средоточием зла стала, понятное дело, жена. Слава богу, правило не поднимать руку на женщину пока работало, но ушатам нецензурного дерьма не было конца… На третье утро, обнаружив, что я собрался брести в магазин, она преградила мне дорогу, площадным жестом уперев руки в бока. Я думаю, все эти дни она толком не спала.

Как она кричала – воспоминание об этом, как удар кнута. Жутким, воющим, пронзительным, совершенно не своим голосом, встрёпанная, страшная, по изуродованному гневом лицу – слезы градом… «Что же ты делаешь со своей жизнью – с моей жизнью – что же ты делаешь»…

Ну да, я прекратил пить. На месяц. Может быть, все бы действительно наладилось, если бы не случился простой на работе, и всех нас отправили в вынужденный отпуск. Сидеть дома было невыносимо. Жена собиралась на работу, перекладывала манатки в другую сумку, убежала, и я увидел, что её кредитная карта осталась на столе. Я взял карту, и мне стало не по себе. По молчаливой договорённости жена не держала дома наличных денег. Но недавно я искал свой медицинский полис в шкатулке с бумагами – конечно, моё самочувствие было таково, что надо было идти сдаваться врачам, это я уже понимал. И жиденький сбербанковский конвертик, в котором выдают карты, как на грех попался мне на глаза. Пин-код.

Дальше… Как шкодливый пацан, наивно уверенный, что про его проказы никто не узнает, я понёсся в магазин. И нажрался так, как будто пытался влить в себя все невыпитое за месяц.

Ночью меня увезли на «Скорой».

Валяясь на койке после разговора с врачом, я размышлял… нет, совсем не о смерти. Бессмертие – вещь нереальная, а уж на кой оно нужно, когда в жизни нет ничего интересного?

Мне хотелось понять – а где тот перелом, поворот, после которого стало возможным то, что со мной произошло? И был ли он – этот поворот? Жизнь моя складывалась довольно гладко, друзей не предавал, беременных женщин и детишек не бросал, расставаться умудрялся без трагедий, не воровал, не сидел, не болел серьёзно, даже руки-ноги не ломал…

Странная вещь – человеческое подсознание, ни один психиатр не сможет разобраться. Я задремал, и приснилась мне моя рыжая балеринка.

…Она заканчивала хореографическое, и все у нас было серьёзно. Я вполне благодушно относился к тому, что моей женой будет артистка кордебалета местного театра. Но когда она сообщила мне, вся светясь от радости, что приезжий мэтр, который смотрел выпускные экзамены, предложил ей работу в знаменитом столичном театре, и сразу сольную партию… Всегда считал надуманной коллизию известного фильма – ну там где Гога, он же Гоша, переживает, что влюбился в директора комбината. Ан нет – жизненный сюжет, оказывается! Мне стыдно было самому себе сознаться, что меня пугает не переезд в столицу, поиски работы и прочее, а то, какие перспективы открываются перед моей невестой – слава, гастроли, поклонники, а я кто?..