Воздержавшийся

Беседа, судя по виду Валеры, привела его в смущение, и он поспешил сменить тему.

– А веники то готовы давно! – воскликнул он. – Кто смелый?

– Не, я пас, – сообщил Фёдор, сползая с полки и затворяя за собой дверь.

– Слабак, – вынес вердикт Валера. – Ну, тогда ты ласполагайся давай, отхожу тебя как следует.

Пока я устраивался, Валера плеснул на камни ковш воды с каплей эвкалиптового масла, и в парилке установилась атмосфера, похожая, если ученые не лгут в описаниях, на венерианскую. Разве что содержание углекислого газа было в пределах нормы, и потому нависший надо мной корпус Валерия с веником наперевес, не искажался.

Валера принялся методично изуверствовать, сначала волнами гоняя надо мной нестерпимый жар, а затем и прикладываясь веником. От температуры в голове у меня быстро помутнело, а пульсация в межбровье стала такой мощной, что кровь, казалось, сейчас так и брызнет фонтаном из этой точки.

– Худо мне, Валера… – простонал я. – С меня, пожалуй, хватит.

– Так я ж только начал… – расстроился он. – Ну, живо беги в воду!

Как есть, нагишом, исключая банную шапочку, я по колючим стеблям скошенной травы поспешил через двор к реке. Деревянный мосток заскрипел под моими неровными шагами, комаров разметало в стороны, я остановился перед краем, держась за хлипкий поручень, оглядел темные заросли на противоположном берегу, и хлестко, как удар топора, ушел под воду…

… Когда пуля сбила фуражку, я глотнул воздуха и опустил голову под воду. Ледяные струи медленно проникали под одежду. К счастью, тело было сильно разгорячено погоней, а не то от холода я, наверное, хватил бы ртом мартовской водицы. Стараясь держать винтовку над водой, другой рукой я вцепился в поводья, пригибая голову моей гнедой пониже к воде. Дно под ногами ушло. Я отпустил узду, держась теперь за подпругу седла. Казалось, от холода воздух расходуется быстрее. Мгновенье за мгновеньем… когда уже берег!

Не выдержав, я вытолкнул тело наверх и втянул лёгкими воздух, наполненный парами от разгорячённого тела лошади. Стрельба, кажется, прекратилась. Видимо, у отступающих кончились патроны.

Гнедая коснулась копытами дна и, получив точку опоры, выскочила на берег, потащив за собой и меня. Хлюпая водой из сапог, на которых нависли водоросли, я выбрался вслед за ней. Отяжелевшая шинель отдавала потоки воды в смесь из талого снега и грязи. Ха, да живой ведь, уберёг Бог!

Я затолкнул в патронник очередной подарок для беглецов, да, видно, это было уже излишним. Сказалось численное преимущество. Разрозненный отряд голубовцев, спешно покинувших казачью столицу после вторичного захода красных, был уже окружён и разоружён. Вернее, остатки отряда. Шестеро.

– Думаю, кончать их тут надо! – процедил сквозь зубы появившийся из-за моей спины комиссар Ящурман. – Чтобы не терять в скорости продвижения. Нужно не дать этим осколкам снова собраться где-нибудь у Голубова в кулаке.

– Погоди ты кончать, – сказал я, не оборачиваясь, продолжая неторопливо двигаться к понуро стоявшим у воды, замерзающим, как и некоторые из нашей сотни, казакам. – Они ещё две недели назад наши были. Голубов переметнулся к контре, да и их увлёк за собою. Ничего, они ещё в нашу сотню вольются. А то ты все станицы кровью зальёшь. Весна идёт, сеять некому будет. Все с голоду подохнем.

– Не надобна нам сума перемётная. Эти казачки нам не товарищи. Того и гляди, в затылок из-за спины пулю пустят. Кончать их надо. В отношении таковых рекомендация главковерха такова.

Я остановился и смерил его хмурым жёстким взглядом. Мои казаки собрались вкруг него, с интересом ожидая развития событий. Однако Ящурман в полной мере отдавал себе отчёт в том, что говорит непопулярные вещи, и симпатии казаков сотни, над которою он поставлен поддерживать революционный дух, не на его стороне. Он примолк, напрягшись. Момент был принципиальный: копившиеся разногласия могли вылиться в открытую ссору, последствия которой были непредсказуемы. Я чувствовал, что комиссар давно перестал мне доверять, и при случае не преминёт доложить о моих «шатаниях» кому положено. Надо было разрядить обстановку, ибо подставлять своих людей я был не намерен.

– Спокойно, товарищ, – сказал я, изобразив подобие улыбки. – Дальше продвигаться сегодня нельзя: многие промокли, нужно сушить одежду. Иначе не миновать простуды. А я пока с ними поговорю. Так сказать, дам шанс.

– Как знаешь… – буркнул он и застегнул кобуру. Я оглядел пленных. У одного из них, совсем молоденького, из-под папахи текла тонкая струйка. Однако его взяли до того, как он в реку сунулся. Это его пот прошиб, когда решался вопрос об их дальнейшей судьбе.

– Привал! Разводите костры! Выставить дозор! – скомандовал я, начиная стаскивать с себя мокрую одежду, так как почувствовал, что у меня вот-вот зацокотят от холода зубы.

Сотня засуетилась, выполняя мои распоряжения. Когда я скинул галифе и сапоги, костёр уже пылал вовсю, так что мне оставалось только обтереться ветошью, да надеть сухую рубаху, развесив промокшую одёжу на шестах. Привал устроили у купки деревьев, одиноко пристроившихся близ берега.

Быстро стемнело, и лица пленных, построенных в отдалении, приобрели в отблесках костра какой-то мученический оттенок. Я уже в полной мере согрелся и успокоился, чтобы начать допрос. Присев на подтащенное красными казаками брёвенце у костра, и накинув бурку на плечи, я закурил папиросу.

– Кто старшой?

Повисла тишина. Всхрапнула лошадь. Плеснула рыбина в заводи.

– Ну, я, – подал голос казак в чине старшего вахмистра. На вид – лет двадцать пять, чуб всклокочен, губа подёргивается. Но выпрямленная шея и взгляд исподлобья показывали, что он вполне контролирует свой страх.

– Давно с фронта?

– Уж полгода.

– Я смотрю, до креста дослужился. За какие заслуги?

– В Польше, во время атаки зарубил шашкой 14 пехотинцев и пулеметчика. Представлен к награде в девятьсот шестнадцатом.

Я хмыкнул, выпуская дым из уголка рта.

– Как я гляжу, навыки не растерял… Почто в Занюховской резню давеча устроили?

– Пусть бы не замали! – подал голос самый юный. – Мы к Корнилову пробивались, задерживаться не было плана, только провиантом запастись хотели.

– Их было вчетверо больше, – продолжил вахмистр как-то виновато.

– Да уж… Вчетверо. И потому вы всех положили.

Пленные молчали. Видно было, что супротив сего аргумента им нечего противопоставить.

– В бою это было, – подал голос ещё один казак. – Стало быть, не резня это.

– Логично. Ладно, отведите их греться, а со старшим я ишшо поговорю.

Ощущение опасности возникло где-то в затылке. Пленные? Вряд ли. Я осторожно осмотрелся. Сзади, чуть поодаль стоял Ящурман, наблюдая за происходящим. Заметив, что я уловил го взгляд, он деловито отошёл к другому костру и принялся разбирать бумаги в полевой сумке. Донос строчить будет?

– Садись к огню, – кивнул я вахмистру.

– Товарищ… – начал было караульный.

– Отдыхай. От меня не сбежит, – прервал я его.

Тот кивнул и удалился к группе казаков, приводящих в порядок оружие и сбрую на лошадях.

Вахмистр присел ближе, однако по игре мускулов на лице было видно, что он отнюдь не расслабился. Я угостил его табаком, однако и это, как мне показалось, не помогло расположить его ко мне. Курить со связанными руками, действительно, сомнительное удовольствие.

– Отчего новой власти противишься? – тихо спросил я.

– Ваше благоро… – осёкся вахмистр. – Товарищ, не надо агитировать. Что мне хорошего ваша власть сделала?

– А что, обидела чем тебя?

– Меня? Да не только ж во мне дело. Мы уж было поверили Медведеву, и что вышло? Как только вошли в город ваши, началось: расстрелы, расстрелы, все у вас контра… А сами-то, Господи прости, вчера не из тех ли калош вылезли?

– Положено так, по закону революционного времени… Ну а что тебе старая власть сделала хорошего? Царь батюшка, прямо, благодетель был! Кроме войны ничего доброго нашему брату хлебать не приходилось.

– Кому война, а кому мать родна. Каждый своим делом заниматься должон. Вон, комиссар твой, к торговле охоч и пригоден был, а не революции делать. А казак – он до войны пригож. За то и в чести был всегда. Земля, воля. Царя власть – она от Бога. И неча на нашей земле порядки менять.

Я затушил окурок о подошву. Ущербная луна выглянула из облаков, бросив рябь отражений на зеркало реки.