Минсалим, Мунир и полёт с шахматами

Минсалим, Мунир и полёт с шахматами
Сергей Николаевич Прокопьев

Герои новой повести Сергея Прокопьева – друзья Минсалим и Мунир. Их детство прошло в Тобольске, в татарском детском доме. Детство несытное, но светлое. Было время проказам, играм, чтению умных книг. По жизни разошлись, да в один момент снова встретились в Тобольске. Минсалим стал художником-косторезом, Мунир – слесарем высокой квалификации в атомном научном центре в Димитровграде, приехал в город детства в отпуск. Увидел работы друга и загорелся косторезным искусством: «Научи!» Минсалиму был нужен помощник – он «зашивался», выполняя сложный и очень дорогой заказ – шахматы для Омского областного музея изобразительных услуг. Добрый месяц друзья с утра до позднего вечера работают вместе, Мунир взял дополнительный отпуск. А потом будет полное весёлых приключений путешествие с шахматами в Омск. Они должны были опоздать с передачей заказа, всё складывалось против, но успели к сроку. После тех шахмат Мунир резко меняет жизненные устремления, идёт в ученики-косторезы, тоже становится мастером.

Сергей Прокопьев

Минсалим, Мунир и полёт с шахматами

Атомщик-романтик

С художником-косторезом Минсалимом мы встретились в Тобольске. По заданию общественного фонда «Возрождение Тобольска» я писал о нём очерк. Минсалим пришёл ко мне в гостиницу, мы часа три неторопко беседовали. Минсалим человек праздничный, с ним всегда интересно. Говорили обо всём на свете. Дело подошло к чаю.

– Чёрный, зелёный? – спросил Минсалима.

– Без одеколона! – заказал он.

Я и сам не люблю с добавками.

Попили без одеколона, поговорили, снова как в той присказке: «Что-то горло дырынчит, надо горло промочить», – захотелось чаем промочить голосовые связки. Но чайник отказался кипятить воду. Минсалим сорвался и побежал к администратору гостиницы, вернулся с другим чайником. В этом весь Минсалим – его всего знают в Тобольске и уважают.

Пришёл ко мне с другом Муниром. Тот в беседе участвовал постольку-поскольку. Только когда Минсалим перешёл к истории с шахматами, оживился, начал вставлял реплики в эмоциональный, полный драматических, почти трагических, одновременно комических ситуаций рассказ. Время от времени Минсалим обращался к другу, желая уточнить ту или иную деталь путешествия из Тобольска в Омск.

Было заметно у Мунира проблемы со зрением, Минсалим позже наедине пояснит мне – катаракта свела зрение к минимуму.

История с шахматами началась на Красной площади. Кто не знает, докладываю: площадь с известным на весь мир названием имеется не только в Москве, вблизи Тобольского кремля своя такая же. На ней искусствовед Лена столкнулась с Минсалимом.

– А я ведь вас ищу! – обратилась к косторезу.

И представилась работником Омского областного музея изобразительных искусств, носящего имя Михаила Врубеля.

– Когда вы были у нас в музее, – сказала Лена, – я как раз уезжала на сессию. Жалела потом, так хотела с вами познакомиться. В нашем фонде есть несколько ваших работ, хотели бы ещё приобрести.

Вот это было теплее. Минсалим из тех художников, кто с удовольствием продаёт свои произведения, тем паче в тот памятный 1987-й с деньгами было туго. Не по дням, а по часам росли два сына-школьника, и это ещё не всё – жена была в декретном отпуске, готовилась родить ещё одного костореза – Серёгу. Минсалим за год до этого уволился из косторезной фабрики, перешёл на вольные хлеба. А вольные соответствуют формуле: то пусто, то густо. Чаще в последнее время семейная мошна была пустой. И вдруг такое предложение. Минсалим повёл Лену в мастерскую, среди прочего, особо не надеясь, показал шахматную композицию «Народы севера». Нижняя часть из коровьей кости, верх из лосиного рога. Фигурки – от короля до пешек – люди севера: шаманы, оленеводы, рыбаки, взрослые, дети. У Лены загорелись глаза:

– Прекрасно! Возьмём!

Она свободно ориентировалась в расценках. Три с половиной тысячи рублей, по тем времена сумасшедшие деньги, которые запросил Минсалим, работа того стоила, не удивили.

– Привозите, сразу рассчитаемся. Деньги на счёте есть, надо осваивать.

Финансовой сделке препятствовали два существенных «но»: композиция была в работе, и Лена просила поставить последнюю точку не позднее двадцать первого июня, бухгалтер музея уходила на всё лето в отпуск. И тогда сделка откладывалась до осени. Минсалим по жизни руководствовался принципом: не откладывай на завтра то, что можно заработать сегодня. Деньги, как говорилось ранее, нужны позарез, и вдруг яркий свет в конце туннеля – сумма, за которую на фабрике полтора года работал. Не меньше. А то и больше. На эти деньги можно было купить автомобиль «Запорожец». Советский автопром выпускал такой не сказать, стильный, но вполне бегающий автомобиль.

Минсалим проводил Лену до гостиницы, на обратном пути голова закипела от дум. До контрольного срока какой-то месяц, а дел – начать и кончить. Не все фигуры в наличии, за подставки к ним вообще не брался, всё откладывал, доски нет. Но упускать шанс ни в коем разе нельзя. Оставалось одно: не есть, не спать – работать.

Он находился в расцвете творческих сил – тридцать семь лет, посему сразу засучил рукава, вернувшись в мастерскую. Да не успел взяться за дело, раздался звонок в коридоре, Минсалим поморщился: кого принесло в самый неподходящий момент…

Принесло детдомовского соратника Мунира. Два татарина обнялись. Сходу и не скажешь, что Мунир татарин. Светловолосый, глаза, скорее, европейского разреза, называл себя обозником. Дескать, это татары, которые не воевали, а шли в обозах, воевали на лихих конях бухарцы – чёрные татары. И ещё он одним боком потомок Маметкула, который по некоторым предположениям был не просто родственник Кучума, а его незаконнорождённый сын. Маметкул сражался с Ермаком, был пленён, привезён к царю Фёдору Иоанновичу. В Москве ему сказали: выбирай друг ситный – или секир-башка мал-мала тебе будем делать, или служи верой и правдой русскому оружию. Маметкулу было жалко башку под секиру отдавать – присягнул русскому царю. Позже потомки Маметкула получили дворянство, но с перевёрнутой фамилией, превратились в Кульмаметьевых. Так рассказывал о себе Мунир Кульмаметьев.

Как и Минсалим, Мунир был круглой сиротой, после детдома освоил специальность слесаря и работал не где-нибудь, а в Государственном научно-исследовательском институте атомных реакторов в Димитровграде. Предприятии засекреченном, туда кого-попало на работу не принимали.

Увидев Мунира, Минсалим забыл, что секунду назад недовольно морщил нос на звонок неизвестного посетителя, страшно обрадовался визиту детдомовского собрата.

– Мишка, – ещё в коридоре начал воспоминания Мунир, – мне приснилась недавно автобусная остановка: мы бычки собираем на табак.

– Оно и понятно, кранты вам курякам приходят, сигареты исчезли из магазинов.

– Впору опять бычки по остановкам собирать. У нас цыгане начали сигареты и папиросы россыпью продавать, я вот думаю: не так ли они собирают табак, как мы тогда.

Напротив детдома была автобусная остановка, куда старшие ребята посылали малышей бычки собирать. Народ стоит на остановке, коротая время в ожидании, курит. Жизнь советского человека протекала в трудовом режиме, каждое утро автобусы ходили битком набитые. И вечером после смены аналогичная картина. Народу на остановке всегда хватало. Курящие обильно засеивали остановку бычками. Перед школой малыши снимут утренний урожай, после занятий тоже мимо остановки не пройдут. Иной шустрый детдомовец может панику пустить, увидит, мужчина закурил, чуть подождёт и крикнет: «Дяденька-дяденька, автобус идёт». Дяденька бросит окурок в спешке, его тут же на карман.

Табак из бычков собирали, сушили, и пускали на папиросы. Их производством занимались те же малыши. Старшие давали им папиросные гильзы и строго наказывали, чтобы папиросы получались ровненькие, без раздутостей, имели фабричный вид. Мунир относился к специалистам, умеющим ловко набивать гильзы. Если работал в паре Минсалимом, тот держал гильзу, Мунир набивал: возьмёт маленькую щепотку табака, чуть спрессует пальцами и в гильзу, карандашиком забьёт, следующую порцию берёт и так до конца. Табак был разномастный, кто его сортировать будет. Добывался из бычков от папирос «Красная звезда», «Север», «Прибой», реже – «Беломорканал», ещё реже – «Казбек». Была модной в то время эстрадная песня со словами: «Курит только «Казбек» – разоряется». Тоболяки не относились к богатым курильщикам, чаще смолили «Север», «Прибой», махорку. Смесь получалась термоядерной. Готовые папиросы сдавали старшим ребятам, те имели каналы реализации. К денежным операциям малышей не допускали. Им разрешалось курить высушенный табак.

– Помнишь, на чердак лазили курить? – спросил Минсалим.

– Такое не забывается.

– Я в первом классе осень и зиму постоянно курил, а потом чувствую, хана приходит. На чердак поднимусь – одышка, ноги ватные. Куришь, а вокруг советчики: ты затягивайся лучше, что как паровоз дым зря пускаешь, табак переводишь. Я затянусь – башка поплывёт-поплывёт. Хватило ума бросить. Библиотекарь Вера Александровна, золотой человек, замечания делала: «Миша, что от тебя табаком пахнет? Неужели ты куришь? Курить нехорошо».

Друзья прошли в мастерскую, следующую сцену, без которой наше повествование попросту не состоялось бы, Минсалим описывал так.

Мунир увидел шахматы и обомлел. Во все глаза уставился, будто диво дивное перед ним. С превеликой осторожностью, как нежную заморскую бабочку взял фигурку шамана, долго рассматривал, поворачивал так и эдак, в оконцовке выдохнул:

– Минсалим, научи!

Я сразу стойку сделал: неужели?

– Когда, – спрашиваю, – домой едешь?

– Через двадцать дней.

– Времени предостаточно. Если прямо сейчас сядешь – будешь косторезом. Ты правша?

– Да!

– Отлично! Левше сложнее, инструмент у меня под правую руку. Больше ничего не надо, главное есть желание. Садись!

Мунир робко сел. У Минсалима были нарезаны заготовки для подставок. Сунул одну:

– Будешь полировать!

– Прямо сейчас?

– А когда. Чаи потом будем гонять. Мне нужен помощник доделать эти шахматы. В Омске, в музее ждут со страшной силой, когда мы с тобой произведение искусства сваяем.

Мунир вскочил:

– Нет-нет-нет! Какое произведение? Ты в своём уме! Давай что-нибудь попроще.

– Или садись, или выгоню в шею! – строго сказал Минсалим. – Некогда время на лекции тратить. Каждая минута на вес золота!