В двух шагах от «Рая»

– Нету у нас «за то», Гельмут, – тихо произнес Рутт, – у нас осталось только «за это»… Чем больше русских погибнет на фронте, тем легче будет потом начать все сначала… Американцы и англичане не захотят терять Германию.

– Ты все знаешь, на то ты и абвер, – ехидно процедил Хёниш. – А скажи, друг детства Зигфрид Рутт, как и куда бежать мне, эсэсовцу, любившему убивать?

– Лучше всего сделать пластическую операцию лица и вырезать проклятую цифру вместе с кожей… Паспорт можно всегда купить… Я бы ушел в Швейцарию.

– Зачем что-то делать с лицом?

– Вы все любили сниматься с жертвами. Вашими лицами завалены все досье контрразведки русских… и американцев тоже.

– Ты прав.

– Двадцать третий сообщал, что и четвертая группа русских будет заброшена по воздуху… Я что-то не видел парашютистов.

– Они изменили решение в последний момент.

– По-моему, они еще не приняли решения… Они просто исчезли.

– Да. Кройшу не повезло… До сих пор не могу понять, как горстка русских расправилась с двумя взводами СС.

– Это особые люди, Гельмут. Их собирали со всего фронта, а может быть, и фронтов. Кройш был зауряден… просто служака.

– Они все равно придут к Отшельнику.

– А если нет? Что-то долго он молчит… Может быть, заболел?

Рутт помолчал, поиграл стеком, потом четко сказал:

– Я пошел спать. Распорядись достать овец и все принадлежности пастуха. Мне нужно еще обработать кислотой руки. Чтобы собака привыкла ко мне, я должен ей устроить настоящий пир. Для этого нужно мясо.

Хёниш кивнул, прикрыл глаза и поджал губы, как это делал всегда, когда требовал от мозга максимального напряжения.

* * *

Пастух был низкоросл, хлипок, с выцветшими, тусклыми глазами. Одет в холщовую поддеву, стоптанные чувяки, голова покрыта засаленной шляпой. С ним была собака.

На все вопросы он мотал головой и только мычал, потом написал прутом на песке – «Лука».

– Глухонемой он, – первым догадался Присуха, – а зовут Лука. Только как же зовут, если он не слышит.

– А это мы сейчас проверим, – усмехнулся Щеколда.

Он сзади бесшумно подошел к пастуху и выстрелил из пистолета над ухом Луки.

Тот даже не повернул головы.

– Отставить, сержант Чиликин, – сердито сказал Седой.

Капитан разглядывал овец. Их было немного, и все под стать пастуху – тощие, грязные, со скатанной лоснящейся шерстью.

Седой кивнул Джаничу. Тот подошел к пастуху и написал на песке одно слово по-сербски: «Откуда?»

Глухонемой показал рукой за гору и написал: «Кловачи».

– Село за горой, – сказал Джанич, – я там бывал…

И, написав на песке: «Хозяин?» – ткнул в пастуха пальцем. Тот испуганно замотал головой и махнул рукой в сторону горы.

Джанич взял пастуха за руки и развернул их ладонями кверху. Ладони были в язвочках, кое-где кожа лопнула, и они слегка кровоточили.

Джанич отвел глаза, но все же открыл вещевой мешок пастуха. Ничего, кроме куска овечьего сыра, там не оказалось.

– Может, покормить его, товарищ капитан, – вымолвил Присуха, на которого и руки и весь вид пастуха произвели жалостливое впечатление.

Лука ел неторопливо, беря мясо из банки руками, предварительно даже не ополоснув их. Покончив с едой, он низко поклонился и отошел к ручью, где овцы пили воду.

– Кого у нас нет? – спросил Седой.

– Феникса и болгарина… в дозоре.

– Так. Пастух пусть идет дальше… Некстати он тут оказался, ну да ладно… Ты что, Гайда?

Капитан заметил долгий, изучающий взгляд серба – он следил за пастухом. Седой проследил взгляд и увидел, как Лука встал над овцами. Словно Наполеон при Ватерлоо. Спина его была пряма как стенка. Он смотрел из-под руки на гребень горы, вскинув голову и расправив плечи. Там летел самолет.

– В укрытие! – крикнул Седой. – Всем в расщелину…

Старенький одномоторный моноплан-парасоль прошел так низко, что Седой увидел пилота. Тот смеялся. И все же он сбросил гранату. Она взорвалась на том месте, где было начертано слово «Лука». Летчик, конечно, прочитал его.

– Мы сами демаскировали себя, – сказал Седой и усмехнулся, – а может быть, это и к лучшему.

Лука с овцами мелькал за гребешками скал и скоро исчез совсем.

И тогда Долгинцов спросил:

– Что, Гайда?

Серб присел на корточки рядом.

– Командир… Это не пастух и не серб.

– Ну да! – искренне вскинулся Седой.

– Он не пахнет сербом, он пахнет старым дорогим одеколоном, а может быть, и опытной немецкой овчаркой. И одежда подобрана случайная. Шляпа горца, а чувяки жителя долин. И ходит, сгорбившись понарошку, у этого человека с трудом гнется спина – значит, солдат.

Седой изумленно смотрел на Гайду. Да, этот человек схватил все или почти все, что успел заметить он сам. «Однако талант», – с уважением подумал Долгинцов. И старый запах немецкого одеколона уловил. И то, что глухонемой оделся для них, не учитывая словенца и серба в группе русских. Как же это, абвер – и такая небрежность. Да, прав, наверное, Веретенников – не те нынче немцы.

– Спасибо, товарищ Гайда, – сказал Седой, – я тоже думаю, что он враг…

* * *