Глазарий языка. Энциклопедия русского языка, меняющая представление о справочной литературе

Акела промахнулся. И не один раз

Многократно отмечалось, что В.Г. Белинский обладал удивительным даром угадывания талантов в начинающих писателях. Это действительно так, и русская литература (особенно Н.В. Гоголь с Н.А. Некрасовым) премногим ему обязана. Исключительно ради создания объективной картины напомним о нескольких – наиболее вопиющих – ситуациях, в которых чутье отказывало мастеру.

«Теперь мы не узнаем Пушкина: он умер или, может быть, только обмер на время. Может быть, его уже нет, а может быть, он и воскреснет; этот вопрос, это гамлетовское быть или не быть скрывается во мгле будущего. По крайней мере, судя по его сказкам, по его поэме «Анджело» и по другим произведениям, обретающимся в «Новоселье» и «Библиотеке для чтения», мы должны оплакивать горькую, невозвратную потерю. Где теперь эти звуки, в коих слышалось, бывало, то удалое разгулье, то сердечная тоска, где эти вспышки пламенного и глубокого чувства, потрясавшего сердца, сжимавшего и волновавшего груди, эти вспышки остроумия тонкого и язвительного, этой иронии, вместе злой и тоскливой, которые поражали ум своею игрою; где теперь эти картины жизни и природы, перед которыми была бледна жизнь и природа?.. Увы! вместо их мы читаем теперь стихи с правильною цезурою, с богатыми и полубогатыми рифмами, с пиитическими вольностями, о коих так пространно, так удовлетворительно и так глубокомысленно рассуждали архимандрит Аполлос и г. Остолопов!..»

(В.Г. Белинский. «Литературные мечтания», 1834)

«Г-н Баратынский поэт ли? Если поэт, какое влияние имели на нашу литературу его сочинения? Какой новый элемент внесли они в нее? Какой их отличительный характер? Наконец, какое место занимают они в нашей литературе? Несколько раз перечитывал я стихотворения г. Баратынского и вполне убедился, что поэзия только изредка и слабыми искорками блестит в них. Основной и главный элемент их составляет ум, изредка задумчиво рассуждающий о высоких человеческих предметах, почти всегда слегка скользящий по ним, но всего чаще рассыпающийся каламбурами и блещущий остротами».

(В.Г. Белинский. «О стихотворениях г. Баратынского», 1835)

«Выведем окончательный результат из всего сказанного нами о «Горе от ума», как оценку этого произведения. «Горе от ума» не есть комедия, по отсутствию или, лучше сказать, по ложности своей основной идеи; не есть художественное создание, по отсутствию самоцельности, а следовательно, и объективности, составляющей необходимое условие творчества. «Горе от ума» – сатира, а не комедия: сатира же не может быть художественным произведением. И в этом отношении «Горе от ума» находится на неизмеримом, бесконечном расстоянии ниже «Ревизора», как вполне художественного создания, вполне удовлетворяющего высшим требованиям искусства и основным философским законам творчества».

(В.Г. Белинский. «„Горе от ума“. Комедия в 4-х действиях, в стихах. Сочинение А.С. Грибоедова», 1839)

«…Достоевский написал повесть «Хозяйка» – ерунда страшная! В ней он хотел помирить Марлинского с Гофманом, подболтавши немного Гоголя. Он и еще кое-что написал после того, но каждое его новое произведение – новое падение. В провинции его терпеть не могут, в столице отзываются враждебно даже о «Бедных людях». Я трепещу при мысли перечитать их, так легко читаются они! Надулись же мы, друг мой, с Достоевским – гением! О Тургеневе не говорю – он тут был самим собою, а уж обо мне, старом черте, без палки нечего и толковать. Я, первый критик, разыграл тут осла в квадрате».

(В.Г. Белинский. Письмо к П.В. Анненкову, 1848)

«Белинский, с своей стороны, иначе не называл Лермонтова, как пошляком, и когда я ему напоминал стихотворение Лермонтова «На смерть Пушкина», он отвечал: «Вот важность написать несколько удачных стихов! От этого еще не сделаешься поэтом и не перестанешь быть пошляком!» На впечатлительную натуру Белинского встреча с Лермонтовым произвела такое сильное влияние, что в первом же письме из Москвы он писал ко мне: „Поверь, что пошлость заразительна, и потому, пожалуйста, не пускай к себе таких пошляков, как Лермонтов“».

(Н.М. Сатин. «Почин», 1895)

День 6

Пять слов, которые не то, чем кажутся

ДОСКОНАЛЬНЫЙ. Как говорится, разберите слово по составу. Что может быть проще: доек – ональн (ср. «национальный») – ый. Осталось как-то связать смысл слова с «доской». Можно придумать много остроумного, но все будет ошибкой. Во-первых, слово заимствовано из польского, во-вторых, славянский корень здесь – «-кон-», такой же как и в слове «конец». Этимологическое значение слова – «завершенный».

ДОТОШНЫЙ. Так и хочется сказать: «въедливый до тошноты». Но к тошноте слово не имеет отношения. Его первая, ныне забытая форма – «доточный», от глагола «дотечь», «дотекать» в старом значении «дойти», «доходить». «Во всем мне хочется дойти до самой сути» – вот дотошный человек.

ПОДУШКА. Конечно, это то, что лежит под ухом. Ученые против. Однокоренные слова – «дух», «дуть». Этимологически – «что-то надутое».

СВАДЬБА. Хочется чего-то красивого. Например, «свадьба» от «сводить» или от «свадить», то есть «приучить» (ср. современное «отвадить»). Все прозаичнее: изначально это «сватьба», произведено от «сват» и значит всего-навсего «сватовство».

СВИДЕТЕЛЬ. Сейчас слово крепко связано со словом «видеть». Между тем исконно оно было произведено от глагола «в?д?ти», то есть «знать», и писалось «съв?д?тель». Этимологически «свидетель» не тот, кто видел, а тот, кто знает. В древнерусском были еще слова со значением «свидетель» – «видокъ» – «тот, кто видел» и «послухъ» – «тот, кто слышал». Это как раз тот случай, когда уместны будут сетования на то, что русский язык обеднел.

День 7

Антагонимы

Давным-давно в одном всеми забытом учебнике русского языка мне на глаза попался любопытный пассаж: в качестве примера антонимии авторы приводили пару «семит – антисемит». Конечно, это не антонимы, не слова с противоположным значением. Но не получается отделаться от впечатления, что их, как и многие другие подобные пары, все же связывают некие системные отношения.

«Зима» и «лето» – антонимы, «осень» и «весна» – тоже; а как быть с парами «зима – осень» и «весна – лето»? Имеют ли они какое-то обозначение? Предположим (особенно для жителя Петербурга), особой разницы между ними нет. А что насчет «зима – весна» и «лето – осень»? Ведь тут очевидно противостояние: никто не скажет, что зима победила осень; а вот о том, что весна победила зиму, говорят – и даже празднуют это.

Или вот еще другие примеры: «милиционер – пикетчик», «жена – любовница», «работать – проверять», «красивый – умный», «аванс – зарплата», «чиновники – народ», «малая нужда – большая нужда», «собака – кошка», «отчет – акт», «писать – читать», «понедельник – пятница», «спортсмен – болельщик», «филолог – сборщик макулатуры» и т. д. и т. п. (без кавычек). Как быть с ними?

Мне кажется, все эти пары слов имеют одну общую черту. Их объединяет антагонизм (извечный или сиюминутный) тех объектов внеязыковой действительности, которые они обозначают. Поэтому я и предлагаю назвать их «антагонимами». По любому из приведенных выше примеров заметно, как часто отношения антагонимии вступают в противоречие с отношениями антонимии. Возьмем то же слово «красивый»: его антонимом будет «уродливый», а антагонимом, как я и отметил выше, – «умный».

Р. S. После написания этой заметки я решил погуглить придуманное мной слово «антогоним» и обнаружил, что оно уже было придумано раньше (тьфу) английскими лингвистами с целью обозначения того феномена, который в отечественной традиции носит имя энантиосемии – антонимии значений многозначных слов (в русском это, например, слово «одолжить» («дать денег в долг» vs. «взять денег в долг»), а в английском – sanguine («кровожадный» vs. «добродушный»). Тем не менее я намерен продолжать отныне и впредь использовать это слово исключительно в том значении, в котором его придумал; что касается английских лингвистов, то они могут, как все нормальные люди, взять на вооружение энантиосемию.

Петр Заготово-Деревянкин, специально для «Глазария языка»

3 неделя

День 1

В древнерусских текстах встречаются описания разных знамен. Они описываются, например, так: «знамя три черты», «знамя лук [оружие] к земле рогами», «знамя борода, а наверху вилы», «знамя колесо, а под колесом две черты». Что это за знамена такие?

Ответ:

Слово «знамя» в истории русского языка пережило существенное изменение значения. Сегодня оно употребляется только в значении «(воинский) флаг», в том числе и метафорически («под знаменем борьбы» и т. п.).

Это значение у слова «знамя» позднее, оно фиксируется не ранее середины XVI века, а регулярно начинает встречаться только в XVIII веке.

До этого значение «знамя» передавалось словами «стягъ», «хоругвь», «поропоръ» или «прапоръ» (ср. современное украинское «прапор» – «знамя»). Последнее слово, кстати, исконно славянское и связано с «перо», «парить».

Слово же «знамя» являлось параллелью к слову «знамение» и обозначало в самом общем смысле «(отличительный) знак», «признак» (наше слово «знак» очень позднее, начинает употребляться только в XVII веке).

Это общее значение могло уточняться: в частности, в древности «знамя» обозначало родимое пятно, родинку. «Знаменем» также называли какой-либо знак, оставленный вместо подписи неграмотным человеком.

Часто слово «знамя» значило «владельческий знак, клеймо», при этом преимущественно речь шла о знаках, которые использовали бортники – пчеловоды, разводившие пчел в дуплах деревьев. Описание именно таких знаков приведено в вопросе. Как выглядели подобные «знамена», можно видеть на картинке.

Особое положение бортников в данном случае, видимо, связано с тем, что они «своим промыслом составляли для князя самую доходную хозяйственную статью» (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона). Своим фирменным знаком бортники помечали свои борти: деревья с ульями в дуплах. Иногда количество таких бортей доходило до сотни в разных концах леса. «Знамя» бортника переходило по наследству и могло быть продано вместе с бортным хозяйством.

В XVIII веке старое значение слова «знамя» «(отличительный) знак», «признак» стало забываться. Впрочем, мы можем найти его, например, в стихах Н.М. Карамзина:

Когда мир целый трепетал,
Волнуемый страстями злыми, —
Мой взор знамен твоих искал:
Я сердцем следовал за ними!

Но уже в 1757 году митрополит Платон (Левшин) разъяснял, что такое символ, используя слово «знамя» в его новом, понятном для человека XVIII века, значении: «Символ, что до имени его касается, может назваться знамение, или замета, или признак, по которому один от другого распознается: как знамя воинское есть признак, по которому на-шестранцы от неприятелей отличаются».

День 2

Английский язык

Ночами счастливого безмыслия и уверенности в судьбах родины, – ты один раздражал и выбивал почву из-под ног, эх, ничтожный, слабый, лживый, рабский английский язык! Не будь тебя, проклятый, – как сдержать восторг при виде того, что совершается дома. Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан ничтожным народам!

День 3

Пять слов, которые старше, чем кажутся

ГОСТИНИЦА. Слово очень древнее, евангельское (его можно найти в Евангелии от Луки). Долгое время оно хранило в себе этот высокий, связанный с христианским началом, стилистический оттенок и еще в XVIII веке считалось словом церковнославянским. Поэтому возможно было его метафорическое употребление, как, например, в эпитафии Н.М. Карамзина: «И с теми, коих здесь оставим, / Мы разлучимся лишь на час. / Земля гостиница для нас!» С конца XVIII – начала XIX века «гостиница» начала переходить в нейтральный стилистический регистр, где пребывает до сих пор.

МАГ. «Магия», «магический» (а был еще «магик») – поздние заимствования из европейских языков. Они появляются в русском языке только в XVIII веке. А вот слово «маг» в значении «восточный жрец», а также «волшебник» зафиксировано аж в XIII веке. Оно заимствовано, видимо, из позднедревнегреческого.