С этого, то есть с разговора о детстве, и начал Цыганков, когда вернулся и сменил Петра Сергеевича, который, пробурчав:
– Бесполезно с ним все… Пойду потороплю следователя, – освободил стол и хлопнул дверью.
Цыганков достал из сейфа еще одну папку и, держа ее так, чтобы я не мог рассмотреть сложенных в ней бумаг, произнес:
– Итак, ты родился в шестьдесят шестом году в Ленинграде. Твой отец был офицером, умер в восьмидесятом. До прошлого года вы с матерью продолжали жить в военном городке, где она работала продавцом «Военторга», а потом перебрались к нам.
– Да, – кивнул я.
– Угощайся, – Цыганков, не поднимая глаз от бумаг, выложил на стол пачку сигарет и иностранную зажигалку.
– Не курю.
– Ах да, ты ж спортсмен! – Цыганков вытащил из папки конверт, в котором оказалась вырезка из «Советского спорта»: короткий отчет о соревнованиях и моя фотография на верхней ступеньке пьедестала почета. – Мастер спорта по самбо, победитель прошлогоднего турнира в Хабаровске в легком весе, обладатель специального приза за лучшую технику, призер соревнований в Ашхабаде и Вологде. Хорошие достижения для такого молодого возраста!
– Гайдар в шестнадцать эскадроном командовал.
– Сейчас занимаешься в клубе завода «Метеор», там же тренируешь группу… Комсомолец, не судим, не привлекался. Я ничего не забыл?
– Все правильно.
– А еще принимал участие в соревнованиях по карате.
– Ну, это давно было! Еще до запрета. Да и особых успехов я там не добился.
– Чего так? Засудили?
Обсуждать эту тему мне не очень хотелось, но я все-таки пояснил, чувствуя, что получается коряво и неточно:
– Бесконтактный стиль не для меня. Драться – так драться, а там танцы какие-то развели. Представляете, уже два дня соревнований прошли, а они все правила согласовывали, меняли чего-то… Да и молодой я еще был, опыта никакого.
– Понятно. А после запрета?..
– Что после запрета?
– Тренировки забросил?
– А как же!
– А вот у нас немного другая информация о вашем клубе… Кстати, зачем ты нунчаки хранил? На память оставил?
– Да, жалко было выбрасывать.
– То есть с Дальнего Востока сюда привез?
Чувствуя в вопросе какой-то подвох, я промолчал. Цыганков слегка усмехнулся:
– Ладно, пока оставим спортивную тему. Значит, с Никитой Добрыниным ты не знаком? Хорошо! Начнем с простого… – Цыганков неторопливо закурил. – Где ты был три дня назад?
– Три дня назад? Вспомнить надо.
– Вспоминай, для этого мы и встретились.
– Так, три дня… А какое время вас интересует?
– Когда убили Добрынина.
Я кивнул, и только после этого сообразил, что время смерти мне неизвестно. Надо было так и сказать, а я сглупил:
– То есть вечером?
Цыганков опять усмехнулся, только уже не слегка, а довольно язвительно:
– Ты правильно догадался, что вечером. Ну и где же ты был?!
С шести вечера и до полуночи я был в кафе «Сказка», где подрабатывал вышибалой. С директрисой кафе был связан мой коллега по секции Серый, а я дежурил один-два раза в неделю, когда он не мог. Если я признаюсь ментам, то не только подставлю кафе, где, кстати, от меня все открестятся, но и подведу Серого. Так что надо молчать…
– Дома я был.
– Соседи говорят, не было.
Я смахнул пот со лба:
– А вы им верьте поменьше. Они что, за мной в щелку подглядывают? Был, не был – откуда им знать? Я ж, когда дома, не шумлю, музыку громкую не включаю… То же мне, свидетели нашлись!
– Между прочим, среди них есть члены партии, – вкрадчиво сказал Цыганков и, прежде чем я переварил значение этого аргумента, нанес тяжелый удар: – Название «Сказка» тебе что-нибудь говорит?
– Сказка?
– Кафе такое на Просвещения.
Я понял, что им все известно, и Цыганков просто играет со мной, как кошка с мышонком. Что ж, сегодня матч по его правилам и на его поле, при всем желании я не смогу угадать, какие действия он предпримет и какие тузы спрятаны у него в рукаве.
– Был я в этом кафе пару раз.
– С кем ты там был?
– Я не помню. Может, с девчонкой какой…
– А может, с мальчишкой! Не получается, Константин Андреич, у нас с тобой разговора.
В кабинет зашел его напарник. Стоя у двери, вопросительно посмотрел на Цыганкова, и тот развел руками:
– Все, зови следователя!
– Понял, сейчас приведу.
Когда дверь закрылась, Цыганков, похлопывая ладонью по своей папке, равнодушно сказал: