Морской спецназ. Звезда героя

– Вот…

Лейтенант неожиданно вынул из кармана и, шагнув вперед, с негромким стуком положил на стол тяжелый четырехствольный пистолет.

– Совсем ополоумели, – с тихим отчаяньем произнес кавторанг, глядя на пистолет. – Это ж не просто табельный ствол, а улика в уголовном деле! А ты с ним по всему расположению расхаживаешь, будто так и надо… Ну-ка, что тут у вас?..

Несколькими умелыми, отточенными до автоматизма движениями разобрав пистолет, Машков придирчиво осмотрел затвор, заглянул в стволы, понюхал и снова вернулся к затвору.

– Действительно, нагар, – пробормотал он недовольно. – И действительно старый. Схалтурил… Поневоле схалтуришь, если чистишь оружие за себя, за того парня и еще за половину группы… Бардак в подразделении, лейтенант! А что он говорит, этот Кокорин?

Лейтенант пожал плечами.

– А что он может говорить? Ничего не видел, ничего не знаю, ни в кого не стрелял. На цель вышел одним из последних, когда тело уже обнаружили…

– Ты ему веришь?

Лейтенант пожал плечами. Он был совсем молодой, белобрысый, как Кокорин, с заметно оттопыренными ушами и по-мальчишечьи вздернутым носом, но на черном сукне форменной куртки была хорошо видна одинокая орденская планка, цвета которой многое могли рассказать человеку, разбирающемуся в боевых наградах.

– Верят в церкви, – сказал он задумчиво и тут же спохватился: – Виноват, товарищ…

– Все правильно, – оборвал Машков. – Продолжай.

– Обстоятельства ни о чем конкретном не говорят, – продолжил лейтенант. – Кокорин действительно прибыл на место последним, но это ничего не значит – он мог отсиживаться где-нибудь в сторонке, дожидаясь, когда подтянутся остальные. Но вот вопрос: как он ухитрился попасть туда раньше Лопатина? Я специально высадил старшину как можно ближе к объекту учебного минирования, чтобы он мог контролировать процесс. То есть Кокорин был почти в два раза дальше от цели, чем он. К тому же Лопатин мастер спорта по плаванию, да и опыт у него, согласитесь… А Кокорин – новичок, родом из деревни, где единственный водоем – речушка воробью по колено. Он, когда к нам пришел, даже плавать толком не умел, и компас в руки он впервые взял тоже здесь, в учебном классе.

– Звучит логично, – кивнул Машков, – если только этот губошлеп с самого начала не водил тебя за нос.

– А зачем? – с жаром воскликнул лейтенант. – Не хотите же вы сказать, что этот мальчишка спланировал все заранее и добился назначения к нам в отряд только затем, чтобы шлепнуть Лопатина?

– А почему бы и нет? – подстрекаемый духом противоречия и вполне понятным при сложившихся обстоятельствах человеческим раздражением, сказал Машков.

– Да, – неожиданно поддержал его капитан Кук. – В литературе описана масса таких случаев.

– В медицинской? – удивился кавторанг.

– В детективной.

– Тьфу! – Машков безнадежно махнул рукой: доктор был неисправим. – Излагай дальше, – обратился он к лейтенанту, – ты ведь наверняка еще не иссяк.

– Так точно, – сказал тот. – То есть никак нет, не иссяк.

– Ну?..

– Есть еще одно обстоятельство, свидетельствующее в пользу Кокорина, – продолжал лейтенант. – Месть за дедовщину, говорите? Но Лопатину оставалось прослужить буквально пару месяцев до демобилизации. Он был уже почти гражданский, а такие молодежь не прессуют – наоборот, снисходительно ей покровительствуют. А «воспитанием» салаг занимаются «караси» и «бакланы». Если бы убили кого-то, кто прослужил год-полтора, я бы с вами согласился. А если Лопатину отомстили за какието старые, годичной давности дела, то сделал это в любом случае не Кокорин, которого в ту пору здесь и в помине не было, а кто-то призывом постарше. Что мы имеем против него – пару неотчищенных пятнышек нагара на затворе?

Слушая его, капитан второго ранга Машков как-то незаметно извлек из кармана черных форменных брюк белоснежный носовой платок. Когда капитан Кук обратил на него внимание, оказалось, что кавторанг Машка уже держит пресловутый затвор в руках и рассеянно трет его платком. Брови капитан-лейтенанта медицинской службы Кукушкина изумленно приподнялись, и он поспешил придать лицу индифферентное выражение. Все было ясно: командир взвесил улики и обстоятельства, сделал выводы и принял решение, взяв, как обычно, всю ответственность за последствия на себя. Это, разумеется, не было попыткой скрыть происшествие: свежий труп с огнестрельным ранением в голову – это такое шило, что вылезет из любого мешка. Машков пытался оградить своего бойца от несправедливого, по его мнению, обвинения. С точки зрения уголовного законодательства его поведение, несомненно, выглядело крайне предосудительным, но чисто по-человечески Кук его отлично понимал и полностью поддерживал. В конце концов, не имея в руках так называемой улики, позволяющей сделать из молодого матроса козла отпущения, следствие, быть может, станет работать всерьез и найдет настоящего убийцу…

Врач посмотрел на лейтенанта. Взгляд лейтенанта был устремлен поверх головы Машкова, в окно, за которым мерно грохотали по асфальтированному плацу тяжелые матросские башмаки и сотня здоровых молодых глоток не столько пела, сколько выкрикивала: «С нами Бог и Андреевский флаг!» Судя по выражению лица, лейтенант либо увидел на плацу что-то очень интересное, либо был большим любителем строевой подготовки.

– На обед пошли? – продолжая возить платком по маслянисто поблескивающему затвору, нейтральным тоном спросил у него кавторанг. Благоухающий одеколоном платок буквально на глазах превращался из белоснежного в грязносерый с желтоватыми разводами и черными пятнами.

– Так точно, – тем же нейтральным, хотя и не столь меланхоличным тоном ответил лейтенант.

– А Кокорин где?

– В кубрике. Под охраной дневального.

– Охрану снять, – распорядился Машков, – бойца отправить в столовую.

– Без конвоя?

– Без.

– Разрешите выполнять?

Теперь в голосе лейтенанта звучало удовлетворение, почти радость. Машков едва заметно усмехнулся.

– Погоди. – Он отложил в сторону безнадежно испорченный платок и придирчиво осмотрел затвор. – Дьявол, пригорело все, зубами не отдерешь…

Он снова взялся за платок, и в этот момент дверь кабинета вдруг распахнулась без стука. Машков поднял голову, и сердитое выражение на его лице мигом сменилось кислой миной.

– Уже настучали, – сказал он, с откровенной досадой разглядывая стоящего на пороге человека.

Человек был одет в армейские брюки защитного цвета и зеленую офицерскую рубашку с коротким рукавом. Погоны его были украшены четырьмя звездочками и эмблемой со стилизованным изображением щита и двух скрещенных мечей.

– Капитан Жигалов, военная прокуратура, – представился он, отчетливо козырнув. – Прибыл для расследования происшествия… Виноват, – хищно подобравшись, перебил он себя, – а что это у вас, товарищ капитан второго ранга?

– Черт возьми, – процедил Машков и с отвращением швырнул на стол затвор, который так и не успел отчистить.

Глава 4

Миновав КПП, потрепанный «уазик» покатился по сухому пыльному асфальту – мимо двухэтажного здания офицерского общежития, мимо приземистой длинной столовой, вдоль обсаженного старыми платанами, расчерченного полустертыми белыми линиями плаца с дощатой трибуной и флагштоком, на котором бессильно обвисло линялое полотнище военно-морского флага, – миновал сложенную из желтоватого ракушечника казарму и остановился перед беленым домиком штаба. На некотором удалении, горланя строевую песню, промаршировала в сторону учебного корпуса короткая колонна одетых в выгоревшие на беспощадном южном солнце робы матросов под командованием двигающегося расслабленной походкой старшины.

Как только «уазик» остановился, температура в кабине сразу же начала угрожающе расти, как будто машина была огромной кастрюлей, под днищем которой кто-то включил мощную газовую горелку. Иван Одинцов поспешно распахнул заедающую дверцу и выбрался наружу. Увы, ожидаемого облегчения это действие ему не принесло: солнце ударило по голове, как гигантский раскаленный молот, а размягченный асфальт швырнул отраженный жар прямо в лицо. Забрав с заднего сиденья легкий обшарпанный чемодан, Одинцов с лязгом захлопнул дверь и махнул рукой водителю – веселому разговорчивому матросу из комендантской роты.

– Удачи вам на новом месте, товарищ капитан третьего ранга! – крикнул тот на прощанье, скаля в улыбке крупные белые зубы.

«Уазик» душераздирающе скрежетнул шестернями коробки передач, чихнул глушителем и укатил, оставив после себя медленно тающее в густом горячем воздухе облачко бензинового перегара.

Держа в левой руке чемодан, Одинцов огляделся. Новое место службы ему не нравилось: все здесь было какоето пыльное, приземистое, неказистое, будто игрушечное. К тому же солнце палило так, что служить не хотелось, хотелось купаться, загорать и флиртовать на пляже с девчонками. Спина у него вспотела, под мышками было горячо и липко, и ручка чемодана сделалась скользкой от пота. «Чертово пекло», – с неудовольствием подумал он и, поудобнее перехватив норовящий выскользнуть из пальцев чемодан, двинулся к штабу.

Укрепленная слева от двери стеклянная табличка с потрескавшимися серебряными буквами на густо-синем фоне свидетельствовала о том, что веселый матросик из комендатуры доставил его точно по адресу: номер войсковой части был именно тот, что значился в выданном Одинцову предписании. Сильная пружина затрещала и заныла, когда капитан третьего ранга потянул дверь на себя; по достоинству оценив ее сопротивление, Одинцов, войдя, предусмотрительно придержал дверь рукой, чтобы избежать унизительного толчка в кормовую часть своего организма.

Поднявшись по истертым ногами ступенькам, он открыл еще одну дверь, на этот раз, слава богу, без пружины, и очутился лицом к лицу с вестовым. Вестовой, рослый матрос с красной повязкой на рукаве, скучал в коридоре штаба, привалившись плечом к стене рядом с дверью, за которой, судя по некоторым признакам, располагался гальюн. Увидев офицера, он принял строевую стойку, козырнул и шагнул вперед, преграждая дорогу.

– Доложите командиру части, что капитан третьего ранга Одинцов прибыл для дальнейшего прохождения службы, – сухо распорядился Одинцов.

Вестовой забухал ботинками по истертому линолеуму, под которым, как живые, шевелились рассохшиеся половицы. Стены коридора были почти на высоту человеческого роста выкрашены зеленой масляной краской того депрессивного, свинцового оттенка, который свойственен большинству лакокрасочных изделий отечественного производства. Под потолком в матовых пластиковых плафонах горели лампы дневного света. Одинцов отметил про себя, что внутри плафонов не видно ни одной дохлой мухи, а истертый линолеум под ногами надраен до блеска, как палуба флагманского линкора. Это его не утешило, поскольку ничего иного он и не ожидал: как-никак, часть была флотская, а палуба на флоте – это святое.

Вестовой выбил лихую барабанную дробь на филенке расположенной в дальнем конце коридора двери. По пустому коридору прокатилось гулкое эхо. Подождав немного и дождавшись, по всей видимости, ответа, матрос залихватским жестом рванул дверь на себя и четким строевым шагом шагнул через порог. Что ж, командира здесь, по крайней мере, уважали, и даже старослужащие (а вестовой, судя по некоторому беспорядку в одежде, относился именно к этой категории) в его присутствии держались в рамках устава.