Морской спецназ. Звезда героя

Одинцов, щурясь от солнечной ряби на поверхности бухты, вгляделся в то место, где вода из ультрамариновой становилась зеленоватой, свидетельствуя о наличии отмели.

– К чему ты клонишь? – спросил он. – Звучит, спору нет, логично, но это ведь недоказуемо! Какой-то гипотетический убийца, который то ли был, то ли не был… А следов под водой, как ты знаешь, не остается.

– Не остается, – кивнул Машков. – Но есть шанс, что там осталось то, за чем убийца приходил. Я полагаю, Лопатин его спугнул, и он мог рвануть когти, оставив какие-то улики…

– Умойся холодной водой, – посоветовал Одинцов. —Что такого ценного можно найти внутри старого ржавого буксира, из-за чего стоило бы убивать человека? Здесь не Карибское море, и этот твой буксир – не испанский галион, доверху набитый золотом инков и майя…

– Парня жалко, – невпопад ответил Машков. – Что я матери его скажу? Он же ни в чем не виноват!

– Опять давишь на психику, – констатировал Одинцов. – Вообще, Юрка, я тебя не совсем понимаю. Если это тебя так задевает, почему ты сам давным-давно не пошарил вокруг этого буксира?

Машков одной длинной затяжкой добил чинарик и стрельнул им в сторону бухты. Окурок перелетел через край обрыва и беззвучно скрылся из вида.

– Почему-почему… – проворчал он. – По кочану! Причем сразу по двум кочанам. Первый кочан – военная прокуратура. Они с меня глаз не спускают, пасут днем и ночью, как будто я – главный подозреваемый. А кочан номер два… – Он оглянулся через плечо туда, где капитан Кук переворачивал шампуры с мясом. – Вон, у него спроси. Он тебе все научно объяснит. А я, признаться, свой диагноз выговаривать так и не научился.

– Э, – с искренним огорчением произнес Одинцов. —Бароны стареют?

– А, – досадливо отмахнулся Машков. – Это все Кук. Ей-богу, бывают моменты, когда хочется, чтобы нашей санчастью заведовал какой-нибудь коновал со средним специальным образованием. И лучше всего ветеринарным. А этот светило военно-морской медицины из меня уже душу вынул. Нырять мне, видите ли, нельзя! А на кой хрен я тогда кому нужен? Командир отряда боевых пловцов-водолазов, которому противопоказаны погружения!

Последняя фраза была произнесена так прочувствованно и громко, что доктор Кукушкин отвлекся от сложного процесса приготовления шашлыков и, подняв голову, сказал:

– Поговори у меня. На инвалидность захотелось?

– Видал? – с тоской спросил Машков.

– Зверь, – согласился Одинцов. Он произнес это громко, так, чтобы слышал капитан Кук, и, зачем-то понизив голос, добавил: – Ты хочешь, чтобы туда сходил я?

Машков странно замялся.

– Честно говоря, я и сам толком не знаю, чего хочу, вздохнул он. – А если совсем начистоту, то бывают моменты, когда мне больше всего на свете хочется просто проснуться. Проснуться и обнаружить, что ничего этого на самом деле не было…

Засунув руки в карманы джинсов, Одинцов подошел к самому краю обрыва и посмотрел на галечный пляж внизу. Пляж имел форму полумесяца, и на нем могли с полным комфортом расположиться три или четыре человека, никак не больше. Потом он перевел взгляд на отмель.

– А знаешь, – сказал он, – похоже на то, что твоя дача – самая ближняя от места происшествия точка на всем берегу.

– Об этом я и толкую, – кивнул кавторанг. – И условия здесь куда более комфортные, чем в общежитии. Мои еще две недели у тещи в Новосибирске, так что дом в твоем полном распоряжении.

– Далековато на службу бегать, – с сомнением произнес Одинцов. – Разве что отобрать у дока его тачку. Тогда, конечно, получится настоящий курорт.

– А ты не бегай, – сказал Машков. – Тебе отпуск положен? Положен! Вот и отдохни недельку. Тем более что служба сейчас все равно на семьдесят процентов состоит из разговоров со следователем. Ты, конечно, вне подозрений, но на кой ляд тебе общение с этим хорьком?

– Не думаю, что на проверку твоих подозрений понадобится целая неделя, – заметил Одинцов. – Прав ты или нет, станет ясно после одного, максимум двух погружений.

– И слава богу, – сказал Машков. – А оставшееся время используешь по прямому назначению – отдохнешь, акклиматизируешься… Дыхательный аппарат и прочее снаряжение у меня прямо здесь, в кладовке, так что из части таскать ничего не придется. Даже… гм…

– Ну, это уже лишнее, – сказал Одинцов. – На кой черт мне сдался пистолет? Не думаешь же ты, что убийца до сих пор сидит возле буксира!

– Конечно, не думаю, – согласился кавторанг. – Даже если у него есть жабры, сидеть там бессмысленно.

– И то верно, – вздохнув, подтвердил Одинцов.

– Кушать подано! Идите жрать, пожалуйста! – голосом Василия Алибабаевича из «Джентльменов удачи» позвал Кукушкин.

– Пойдем посмотрим, что там намудрил этот кулинар, – предложил Машков, и приятели, повернувшись спиной к бухте, двинулись к мангалу, который было легко отыскать даже в кромешной тьме по исходившему умопомрачительному аромату готовых шашлыков.

Глава 5

Он спустился с обрыва по крутой каменистой тропке, неся на плече довольно увесистую спортивную сумку. Было всего восемь утра, но солнце уже успело нагреть камни, которые к полудню обещали стать раскаленными – хоть ты яичницу на них жарь.

На крошечном галечном пляже не было ни души – обитатели дачного поселка предпочитали купаться в других, более приспособленных местах. Кроме того, день был будний, и в поселке оставались лишь пенсионеры, с усердием, достойным лучшего применения, обихаживавшие вскопанные в каменистой почве, обильно политые трудовым потом грядки.

Сбросив на гальку подальше от воды одолженные Машковым шорты и пляжные шлепанцы, Одинцов расстегнул сумку и с привычной сноровкой экипировался для погружения. Вода была теплая, и гидрокостюм ему не понадобился. Он подогнал по размеру и застегнул ремни дыхательного аппарата – военного, с замкнутым циклом, который, в отличие от обычного акваланга, позволял передвигаться под водой скрытно, не оставляя за собой предательского следа в виде воздушных пузырей. Пластиковая кобура с ПП привычной тяжестью легла на бедро; ножны со спецназовским ножом Одинцов пристегнул к левому предплечью. При этом на губах его играла кривоватая улыбка: он чувствовал себя довольно глупо, собираясь лезть в воду в полном вооружении, будто на боевую операцию. Спасибо, что хоть подводного автомата у Машки на даче не оказалось!

Вообще, эта вылазка представлялась ему пустой затеей. С момента убийства прошло уже три дня – срок, вполне достаточный для того, чтобы замести любые следы. А с другой стороны, почему не пойти навстречу старому приятелю? От него, капитана третьего ранга Одинцова, не убудет, если он совершит это погружение, – познакомится с новой для него акваторией, изучит обстановку, в которой отныне придется служить, и вообще разомнет косточки. Да и Машков, конечно же, прав: в такой ситуации надо хвататься за любую соломинку, лишь бы спасти ни в чем не повинного парня от тюрьмы. Судить-то его станут не за драку, а за умышленное убийство! А он, помимо всего прочего, еще и боец вверенного Одинцову подразделения…

Он опустил на лицо маску, закусил загубник дыхательной трубки и, пятясь, вошел в воду. Набежавшая волна мягко, будто приветствуя, толкнула его в спину. Она была теплая, как парное молоко, и Одинцову помимо воли вспомнился попутчик Петр Григорьевич Возницын, убеждавший его, что перевод с океана на Черное море следует рассматривать как большое, неоспоримое благо. Что ж, климат здесь действительно курортный, а в море нет ни акул (катраны, разумеется, не в счет), ни ядовитых медуз – вообще ничего, что представляло бы угрозу для человека, кроме самого моря да еще кавторанга Машкова с его подчиненными.

Он погрузился в прозрачную воду и поплыл, работая ластами, у самой поверхности, что позволяло дышать через трубку. До отмели было километра два по прямой, и Одинцов решил поберечь дыхательную смесь, чтобы, прибыв на место, не быть стесненным во времени. Каменистое дно круто уходило вниз и вскоре окончательно пропало из вида; теперь под ним была освещенная солнцем толща зеленоватой морской воды, в которой время от времени серебристыми искорками мелькали пугливые мальки. Он двигался по азимуту, поскольку отмель, отчетливо выделявшаяся светлым пятном на фоне синей воды, была хорошо видна только сверху, а противоположный берег, если смотреть на него не с обрыва, а с поверхности воды, виделся узкой, лишенной заметных ориентиров темной полоской.

Его слуха коснулся отдаленный шум корабельных винтов, и, высунув голову из воды, он разглядел примерно в полукилометре от себя силуэт идущего в сторону открытого моря ракетного катера. Ему опять подумалось, что предположение Машкова о том, что убийцей был какой-то третий, посторонний человек, при всей его заманчивости выглядит довольно шатким. Если на момент происшествия в районе погружения действительно отсутствовали иные плавсредства, кроме лодок, на которых прибыли бойцы, гипотетическому убийце пришлось проделать изрядный путь под водой, на что даже в приморском городе способен далеко не каждый. Плюс к тому – специальное снаряжение, которым убийце почти наверняка пришлось бы разжиться. Потому что, пользуясь обычным аквалангом, он неминуемо выдал бы свое присутствие – с лодок наверняка заметили бы пузыри и сделали соответствующие выводы.

А идти на хлопоты, связанные с поиском и покупкой аппарата замкнутого цикла, стоило только в одном случае: если целью погружения являлось именно убийство. То есть предполагаемый убийца должен был заранее знать, что столкнется под водой со старшиной второй статьи Лопатиным, иначе вся эта дорогостоящая маскировка была бы просто ни к чему.

Получался какой-то порочный круг. Действительно, матрос срочной службы – слишком мелкая фигура, чтобы ради его устранения идти на такие хлопоты, расходы и риск. А раз так, то никакого третьего там, возле затопленного буксира, скорее всего, не было. А если и был, то пришел он не откуда-то со стороны по каким-то своим таинственным делам, а приплыл в надувной моторке вместе со своей жертвой, сделал дело и теперь потирает руки, наблюдая за тем, как следователь военной прокуратуры целенаправленно шьет дело первому, кто подвернулся под руку.

А может быть, все еще проще. Уровень подготовки – это, конечно, немаловажный фактор. Но, с другой стороны, имея перед собой четкую цель, тот же Кокорин всетаки мог опередить старшину и первым оказаться возле буксира. Даже Машков не отрицает, что теоретически это возможно. А отсутствие мотива – чепуха. Кокорин мог мстить вовсе не за дедовщину, а за какую-то личную обиду; кроме того, его могли материально заинтересовать, а то и просто заставить выполнить грязную работу за кого-то из старослужащих. А то, что он до сих пор не назвал имени заказчика и вообще, по слухам, предпочитает молчать и смотреть в стену, тоже вполне объяснимо: парня могли запугать. А если он все-таки действовал по собственной инициативе, так со следователем ему и вовсе не о чем разговаривать…

«Ну, хватит, – мысленно одернул он себя. – Пускай в этом дерьме копается следователь – в конце концов, ему за это деньги платят, это его работа, в которой я разбираюсь не лучше, чем он в устройстве магнитной мины. А меня просто попросили осмотреть место происшествия. Эта задача мне вполне по зубам, а найду я там что-то или нет – какая мне, в сущности, разница?»

Он посмотрел на часы. Судя по времени, он был уже недалеко от цели. Снова высунув из воды голову, он вставил в рот загубник трубки дыхательного аппарата, открыл вентиль и нырнул. Продолжая двигаться по азимуту, Одинцов пошел на погружение и через некоторое время увидел под собой покрытое шевелящимся ковром дно. Вскоре впереди показались очертания буксира поначалу смутные и расплывчатые, почти бесформенные, они обретали четкость с каждым движением обутых в широкие ласты ног. Приблизившись, Одинцов разглядел изрешеченную пулями и осколками палубную надстройку, капитанский мостик с выбитыми стеклами, бессильно свернутый набок ствол установленной на носу скорострельной зенитной пушки и страшную рваную пробоину ниже ватерлинии. Буксир назывался «Резвый».

Одинцов дважды проплыл вокруг затонувшего суденышка, не обнаружив, как и следовало ожидать, ничего интересного. В сумеречном полусвете обросший косматыми водорослями ржавый корпус выглядел таинственно и зловеще, но для капитана третьего ранга Одинцова это зрелище было привычным и обыденным, а многометровая толща воды над головой давно перестала служить источником душевного дискомфорта. Он не понимал людей, которые боялись воды; ему все время казалось, что они либо притворяются, либо потакают своим слабостям.

Осмотр мостика, рулевой рубки и палубной надстройки также ничего не дал. Одинцов отыскал несколько следов человеческого присутствия в виде потревоженного слоя ила да пятачка голого ржавого металла на месте сорванных с дверного косяка водорослей. В тесном помещении, некогда служившем матросским кубриком, он наткнулся на горку отбеленных морем костей. Наполовину утонувший в пушистом иле череп скалил в застывшей улыбке редкие желтоватые зубы. Одинцов покинул кубрик: этот свидетель, даже если и видел что-нибудь, уже ничего не мог ему рассказать.

Теперь остались неосмотренными только трюм и машинное отделение. Вынув из петли на поясе фонарь, Одинцов осторожно приблизился к косматой от водорослей черной квадратной пасти открытого люка. Створки люка приржавели намертво, и это было хорошо: капитану вовсе не улыбалось оказаться в мышеловке, расположенной на двенадцатиметровой глубине, без всякой надежды на то, что кто-то вытащит его отсюда.

Дверь машинного отделения оказалась закрытой. Она тоже приржавела так, что сдвинуть ее хотя бы на миллиметр не было никакой возможности. Одинцов не стал особенно усердствовать: если те, кто побывал на буксире до него, ее не открывали, то и ему за этой дверью нечего делать.

Оставался только трюм. Одинцов ничего не ждал от его осмотра, но решил все-таки туда заглянуть – просто чтобы не оставлять белых пятен. Кроме того, шутливо подумал он, предметы, хоть как-то подпадающие под определение затонувших сокровищ, обыкновенно помещаются именно в трюмах – разумеется, если речь не идет о таких раскрученных и знаменитых «утопленниках», как «Титаник», который после обнаружения, по слухам, уже успел сильно пострадать от садящихся на палубу подводных аппаратов с богатыми туристами. Воистину, жена капитана Кука права на все сто: избыток денег – страшная вещь. Одни идут на смертельный риск, чтобы этот избыток заиметь, а другие – чтобы хоть на что-то потратить…

На краю открытого люка тоже виднелся смазанный след, как будто в этом месте ил задели ластом или рукой. В принципе, это ни о чем особенном не говорило: ил могла потревожить рыбина средних размеров или любой из бойцов, которые явились сюда, чтобы облепить ржавый корпус муляжами магнитных мин, а вместо этого были вынуждены буксировать на поверхность труп своего командира, оставляющий в воде красную кровавую муть.

Включив фонарь, Одинцов вплыл в трюм. Узкий бледный луч скользнул по сваленным беспорядочной грудой, затянутым илом гнилым деревянным ящикам, осветил похожий на щупальце какого-то подводного чудища обрывок стального троса, ощупал зазубренные края пробоины и спугнул небольшого краба, который, угрожающе выставив над головой разновеликие клешни, торопливо попятился в тень. Одинцов машинально проводил его лучом фонарика и вздрогнул: попятившись еще дальше, краб спрятался за спортивной сумкой, втиснутой в угол между двумя ящиками.

Сумка была вместительная, матерчатая, очень похожая на ту, в которой Одинцов принес на берег снаряжение. Она была украшена броским логотипом фирмы «Адидас»; в складках прочной черной материи уже начал скапливаться ил, но известный всему миру полосатый трилистник ярко белел в луче света – краска, которой он был нанесен, нисколько не пострадала от соленой воды, а это означало, что сумка попала сюда недавно – уж, по крайней мере, не в годы Второй мировой войны.

Одинцов рассеянно прикинул вероятность попадания случайно свалившейся с борта какого-нибудь судна сумки в открытый люк затонувшего буксира. По всему выходило, что такая вероятность мала, а уж самостоятельно, без посторонней помощи, отползти на добрых пять метров от места предполагаемого падения и забиться в этот угол сумка не могла и подавно.