Легко (сборник)

– Павлик, Ритка нашлась, – повторяю я.

– Ну и что? – спрашивает Пашка.

– Павлик. Ритка нашлась, – еще раз повторяю я. – Через пятнадцать лет.

– Как я завидовал тебе, – говорит Пашка. – Ты единственный человек в этом мире, которому я завидовал. Тут прыгаешь, как чертик из табакерки всю жизнь, в надежде поймать хоть перо от синей птицы, а в твое окно она просто залетела. И даже прожила целых три года. Я вообще этому поражался. Не живут синие птицы в неволе. А ты.… А ты ее упустил. Зря. Такие женщины встречаются один раз в несколько жизней.

– Я знаю, – говорю я.

Пашка кладет на наши тарелки по большой котлете по-киевски, добавляет гарнир в виде румяной картофельной стружки, салат и жестом предлагает продолжить трапезу.

– А ты? – спрашиваю я его. – А ты женишься хоть когда-нибудь?

– Когда-нибудь, – соглашается Пашка, – ведь нужен же мне еще кто-то, кроме тебя, кому я смогу не говорить, что у меня все o'key. Ведь на самом деле так не бывает.

– А как бывает?

Пашка отодвигает тарелку, откидывается назад и закуривает, выпуская дым в сторону приоткрытого окна.

– Расстроил ты меня…

– Чем же?

– Риткой своей. Я никогда, ни до, ни после не встречал такой женщины, как твоя Ритка. Ничего в ней, кажется, не было. Ни красоты какой-то особенной, ни потрясающего ума. Если только особенный какой-то шарм. Ей бы принцесс играть в кино. Которые горошину под вагоном матрацев чувствуют. Понимаешь? – Пашка щелкает пальцами, вылавливая из воздуха подходящее слово. – Она была как смысл жизни. Как философский камень. Всего-то и надо было нести ее и не расплескать. А ты, как дурак, споткнулся и все разлил…

– Я не спотыкался, Павлик.

– Кому ты говоришь? – машет рукой Пашка. – Ты как о себе всегда думал? Вот я такой талантливый, почиваю на лаврах или витаю в облаках, а там внизу подо мной одним из моих апостолов Ритка. А на самом деле она никогда не была меньше тебя, глупее тебя, менее талантлива, чем ты. Вы были всегда равны. Я-то чувствовал это. Как на чашках весов. Ты со своим талантом, она со своей любовью… Она улетела, твоя чашка пошла вниз. Ты же все, что сумел опубликовать, написал именно тогда, когда с тобой была Ритка. А знаешь, почему она улетела? Потому что почувствовала, что улететь можешь ты…

– С чего это ты взял, что я могу улететь? – спрашиваю я.

– Ну, конечно, – кивает Пашка, – улететь ты не мог. Ты же не Вовчик. Ты мог спрыгнуть. Спрыгнуть и уйти. Но ты не спрыгнул. Знаешь, что ты сделал?

– Что?

– Ты остался. Есть такая способность у тебя – исчезать, никуда не уходя. Ритка улетела, твоя чашка грохнулась об землю, и ты сидишь в ней один и не можешь подняться, потому что тебе некого любить, а допрыгнуть до противоположной чашки никто не может. Она слишком высоко!

– Не может или не хочет, – говорю я. – Ты поэт, Павлик.

– Я приезжаю сюда погрустить, – затягивается дымом Пашка, – и ты мне в этом неизменно помогаешь. Как тебе котлеты?

– Тетя Нина! – кричу я в коридор. – Это не котлеты, это полет в стратосферу!

Тетя Нина отзывается из глубины квартиры каким-то ласковым восклицанием. Пашка встает и собирает тарелки.

– Искусным кофеварам-кудесникам кофе не предлагаю, будем пить чай.

– Давай, – соглашаюсь я. – У тебя вода хлоркой не пахнет?

– Забудь про водопроводный кран, – он опять начинает учить меня жизни. – Сейчас все уважающие себя и клиентов специалисты готовят кофе из привозной воды.

Я встаю, чтобы заглянуть через его плечо.

– Э, нет, – осаживает он меня. – Не подглядывать. Нечего разгадывать мое ноу-хау.  Тем более, если это ноу-хау выстрадано двадцатью годами холостяцкой жизни. Элемент тайны необходим, особенно в приготовлении пищи. Был такой уже старый итальянский фильм. Там главный герой владел секретом приготовления пуленепробиваемого стекла.  Представляешь, никто не мог отгадать состав смеси, которую он применял, а он просто тайком плевал в чан с этим стеклом.

– Надеюсь, ты не у него украл рецепт заварки чая?

– Обижаешь! – возмущается Пашка и ставит чашки на стол. – Вот.

Я второй раз за сегодняшний день вдыхаю чайный аромат. Пашка пьет чай, зажмурившись от удовольствия. Я вижу морщины у него на скулах и спрашиваю:

– Годы идут, Павлик. Неужели у тебя так никого и нет?

– Да как тебе сказать, – мнется Пашка, – есть, конечно. Чудо. Просто чудо. Сюда просилась со мной. Только, понимаешь, ей всего восемнадцать. Чувствую себя рядом с ней старым дураком.  И вижу, что влюбилась она без памяти. Смотрит на меня преданными собачьими глазами. Но она девчонка, понимаешь, еще девчонка.… А я старый дурак.

– Мы ровесники, – говорю я. – Называя себя старым дураком, ты оскорбляешь меня.

– Ты вообще трухлявый пень, – снова машет на меня рукой Пашка. – Вот что ты сам сделал для того, чтобы стать счастливым?

– Счастье – это миг, – отвечаю я, – следовательно, «быть счастливым» нельзя.

– Так лови этот миг, балда, – стучит себя по голове Пашка. – Лови и живи этим мигом. Вот честно. Только честно. Тебе сорок. Что ты еще хочешь в этой жизни? Ну, чего? Славы? Известности? Успеха? Денег? Ладно, слава и известность отпадают, это и есть успех. Денег? Что?

– Деньги, к сожалению, вещь необходимая, –   говорю я, – но и деньги, и все остальное – это вторично. Вторично по отношению к чему-то иному.

– По отношению к чему иному? – не отстает Пашка.

В кухню на минуту заходит тетя Нина и ласково говорит Пашке:

– Павлик, отстань от Вадима. Дай поесть человеку.

– Спасибо, тетя Нина, мы уже пьем чай. Котлеты и борщ были замечательные.

– Мама, – вмешивается Павлик, – ты ничего не понимаешь. Твоя стряпня настолько вкусна, что мне постоянно приходится отвлекать его, чтобы он не подавился или не захлебнулся.

– Тетя Нина! Все по высшему разряду!

– Кроме одного, – вздыхает, уходя, тетя Нина, – боюсь, что я не успею побыть бабушкой.

– Слабак, – говорю я Пашке.

Пашка хмурится, достает из шкафчика бутылку водки и наливает  ее в два маленьких зеленых стаканчика.

– Я думал, что ты меня покатаешь, – разочаровываюсь я.

– Покатаю, – отвечает Пашка. – Ты пей. Я мамке еще не сказал, но, похоже, все идет к тому.

– К чему «к тому»? – не понимаю я.