Легко (сборник)

– Скажи мне, что бы сделал твой Вовка, если бы на его «шестерке» кто-то спустил колесо?

– Убил бы, наверное.

– Вот видишь? А я еще жив.

– Ты спустил чье-то колесо?

– Результат налицо. Или на лице?

– Ты идиот. Ты законченный идиот!

– А ты сестра идиота. И, скорее всего, тоже идиотка, по крови.

Верка заплакала и обняла меня, стараясь не касаться обезображенного лица.

– Ну, если тебе так надо было спустить чье-то колесо, неужели ты не мог выбрать кого-то поменьше ростом? Ведь он мог тебя убить!

– Мог, но не убил. Может быть, в этом и заключается чистота эксперимента?

– Ты вышел, я на кухне. Вдруг слышу грохот. И дверь хлопнула. Я бегу, а ты на полу лежишь и не дышишь. И котлета у тебя изо рта выпала, я думала, ты язык откусил себе. Я как закричу, тут соседка прибежала, стала в милицию звонить, в скорую…

Зазвонил телефон.

– Алло! – сказал я, поморщившись и перекладывая трубку из левой руки в правую. – Кто это?

– Милиция. Районное отделение. От вас звонили? По поводу нападения?

– Не было никакого нападения.

– То есть, как это не было? Мы наряд выслали. Что там у вас происходит?

– У нас все замечательно. Приезжайте, чаю попьем, – сказал я и положил трубку.

Раздался звонок в дверь. Верка освободилась от моих рук и пошла в коридор.

– Аккуратнее там, – попросил я. – Посмотри сначала в глазок.

Это была «скорая».  Удивительная оперативность иногда случается у этой службы.

10

Врачиха оказалась сухопарой женщиной лет сорока с трезвыми глазами и закаленным характером. Она ощупала железными пальцами мою голову, подергала за язык, посмотрела зрачки и строго спросила:

– Упал?

– Как вы угадали? – поразился я.

Женщина вздохнула и зачем-то посмотрела костяшки тыльной стороны ладони Верки.

– Даже и не думайте, доктор, – посоветовал я ей. – Если бы меня сестричка ударила, мне бы и реанимация теперь не помогла.

– Может быть, так оно было бы и к лучшему, – отозвалась врачиха. – Насмотришься тут на вашего брата и думаешь иногда, что давно пора отстрел производить. С целью уменьшения бесполезной нагрузки на почву. Ну, что будем писать? Бытовая травма?

– Доктор так говорить не должен, – обиделся я. – Где ваше милосердие?

– Милосердие при мне. И слов моих оно не касается, – сказала врачиха. – Не тяните время. Что писать будем?

– Хорошо, – согласился я. – Только травма производственная. Писатель я. Упал, можно сказать, на рабочем месте. Хорошо, что карандашом глаз не выколол.

– Ваша фамилия  Солженицын? – поинтересовалась врачиха.

– Нет, – удивился я.

– Тогда травма бытовая, – отрезала врачиха. – Если каждый мужик, у которого гайка лежит в кармане, станет себя слесарем называть, у нас у каждого крана по два слесаря стоять будет. Попьете вот эти таблетки. Если тошнота не прекратится, к врачу.

Врачиха защелкнула саквояж, подмигнула левым глазом и отправилась в ванную мыть руки.

– Доктор! – крикнул я ей вслед. – А почему вы руки моете перед уходом?

– А почему кошка умывается после еды? – спросила врачиха из ванной.

Я пожал плечами. Голова начинала все сильнее гудеть и явственно наливаться свинцом. Врачиха вышла из ванной, посмотрела на меня с плохо скрываемым сожалением и ушла. Верка вышла ее проводить и вернулась через минуту с милиционером. Милиционер хмуро посмотрел мне в лицо и присел на краешек стула.

– Что, лейтенант, нравится? – спросил я его, стараясь лечь удобнее. – Что-то вы быстро сегодня.

– Проездом, – отозвался лейтенант, – а насчет физиономии согласен. Приготовлено неплохо. Но видели и покруче. Заявление писать будете?

– Зачем? – спросил я. – Я ж упал. Вот в этом коридоре. Об ручку.

– Удивительно, – сказал лейтенант, раскладывая на потрепанной виниловой папке листки. – Откуда у людей такая меткость берется? Вроде и разбежаться особо негде. Вот. Пишите.

– А что писать, собственно? – переспросил я.

– А что было, то и пишите. В смысле «упал», – поправился лейтенант, – а то знаем мы вашего брата. Сегодня он упал, а завтра, когда хмель сойдет, оказывается, ему в этом человек двадцать помогали и кошелек отняли попутно с такой суммой, которой он и в глаза никогда не видел.

– Напрасно вы так, лейтенант, – вздохнул я. – Нет у меня ни брата, ни кошелька. Ну, правду так правду. Давайте сюда листок.

Я пристроил на коленях папку и накарябал следующее: «Я такой-то-такой-то, находясь в здравом уме и сравнительно ясной памяти, подтверждаю, что с детства страдаю раскоординацией конечностей и всего организма, из-за чего сегодня утром во время передвижения по маршруту «гостиная-санузел» моя правая нога зацепилась за левую, и я потерял точку опоры. Вследствие этого я упал в направлении коридора таким  образом, что траектория пролета головы была остановлена выступающей из двери квартиры дверной ручкой, из-за чего я незамедлительно получил легкое сотрясение мозга, и повреждение мягких тканей лицевой части тела. Претензий к физическим и юридическим лицам не имею. Означенную ручку прошу выломать и отправить на переплавку. Число. Подпись».

Милиционер внимательно изучил мои каракули, встал, надел фуражку и отдал мне честь.

– Если что, справку о раскоординации можете представить?

– Не могу, – сказал я. – Не лечился. Страдал так. Но согласен на следственный эксперимент. Подзаживет вот только. Кстати, как насчет чайку? Я обещал.

– Нет уж, – вздохнул милиционер. – Смотрю на ваше лицо и теряю аппетит.

Он еще раз отдал мне честь, пошел за Веркой к выходу, остановился в дверях, обернулся: