Спектр

Спектр
Сергей Васильевич Лукьяненко

«Расскажи историю, странник…»

Такова странная цена, которую надлежит заплатить таинственному «ключнику» за пропуск через Врата – межпланетные порталы, через которые проходят туристы и искатели приключений, сбежавшие из дома подростки и усталые отцы семейств, скрывающиеся от закона преступники и нанятые для возвращения беглецов охотники.

Сколько Врат предстоит пройти лучшему из земных охотников, пытающемуся найти бесследно исчезнувшую девчонку?

Из мира – в мир!

От планеты – к планете.

От истории – к истории!

Спектр

(Каждый охотник желает знать)

роман в семи частях, с семью прологами и одним эпилогом

Часть первая

Красный

Пролог

Каждый со времен Александра Сергеевича знает, что навещать пожилых родственников – не то чтобы непременный долг, но обязанность воспитанного человека, и Мартин ею не пренебрегал. Помимо вежливости, ему было по-человечески радостно увидеть дядю, посидеть с ним на кухне за чашкой кофе и поговорить о чем-нибудь мелком, незначительном, или же, напротив, – о проблемах философских, разгадка которых человечеством пока не найдена. Была в этих регулярных посещениях и еще одна маленькая человеческая приятность – во многих компаниях Мартина уже звали по отчеству, чего он ужасно не любил. Да и как русскому человеку любить такое нелепое сочетание – Мартин Игоревич? Ну а дядя никогда по отчеству его не звал и звать не собирался. В хорошем расположении духа он окликал Мартина Мартом, в плохом (что, впрочем, случалось нечасто) желчно называл Иденом. Был, видимо, тридцать с лишним лет назад между дядей и отцом Мартина какой-то суровый родственный спор по поводу имени. Сам дядя был закоренелый холостяк, на вопросы о детях сухо отвечал «не знаком», но почему-то считал своей законной обязанностью принимать полнейшее участие в жизни любимого племянника. По сути дела, дядя проиграл лишь один бой – по поводу имени, зато по всем остальным вопросам ему всегда удавалось настоять на своем. Иногда Мартин был за это от души благодарен, например, за сорванные планы учить его с младенчества игре на фортепьяно, за разрешения отправиться в многодневный поход или поехать с друзьями в Питер автостопом. Все попытки родителей спорить кончались тяжелым взглядом из-под бровей и вопросом: «Вы мужика растите или певца эстрадного?» Эстраду дядя и впрямь не любил, а из всех певцов уважал лишь Кобзона и Леонтьева, и то виновато прибавляя: «За голос и характер».

Впрочем, при всей суровости характера не лишен был дядя и маленьких человеческих слабостей, особенно сильно проявившихся в последние десять лет, когда на всей земле жизнь пошла наперекосяк. Проснулись в нем дремавшие прежде кулинарные склонности, и если раньше мог он прожить целую неделю на яичнице и дешевом пиве, то теперь проводил у плиты полдня, а вечерами либо звал к себе гостей, либо сам отправлялся в гости. Мартину эта слабость нравилась, ибо делала визиты еще приятнее. Вот и сегодня, созвонившись с дядей предварительно и выяснив, что на ужин планируется утка Вайдахуньяд, Мартин зашел в магазин у метро и придирчиво выбрал вино. Конечно же, в данном случае полагалось пить венгерское. Пусть эстеты и патриоты насмешливо улыбаются, услышав про «венгерское вино», пусть одни нахваливают сладковатый сотерн и терпкий тавель, а другие спорят о сравнительном числе путонов токая в массандровском и венгерском токайском. Мартин же давно убедился, что к каждой пище есть свой, географией и историей дарованный аккомпанемент. К вареной картошечке и малосольной селедочке не придумано ничего лучше простой русской водки, к пряной бастурме годится густой армянский коньяк (хотя по широте кавказской души бастурма примет и водочку), к нежным устрицам – белое французское вино, прохладное и легкое, к жирным и вредным для организма сосискам – чешское или баварское пиво.

Так что при выборе вина Мартин не колебался. Выстояв маленькую очередь – впереди две привередливые пенсионерки, долго выбиравшие кусочек испанского хамона «позапашистее», потребовали нарезать его, да потоньше, – Мартин подошел к усталой молоденькой продавщице. Купил бутылку белого балатонского и бутылку красного эгерского, чуточку поболтал с девушкой, благо за спиной пока никто не стоял. Девушка была симпатичной и умненькой, училась в институте, а в магазине подрабатывала вечерами, чтобы заработать на летнюю поездку по Европе. Через минуту Мартин безошибочным инстинктом понял, что хотя девушка и не прочь с ним поболтать, но серьезно знакомиться не собирается, у нее уже есть хороший и верный друг. Пришлось откланяться и уйти, тихонько погромыхивая бутылками, завернутыми в гофрированную бумагу и упрятанными в прочный пакет.

На улице было хорошо. На Москву опустился вечер – первый по-настоящему теплый летний вечер после долгой прохладной зимы. То, что сегодня был вечер пятницы, только добавляло ему приятности. Поток машин со стремящимися на дачи горожанами уже схлынул, стало тихо. Немногочисленные ребятишки, оставшиеся в городе на выходные, носились по тротуарам на самокатах, в скверике у метро настраивался маленький джаз-банд, и первые пенсионеры уже собирались на скамеечках, чтобы послушать музыку, посудачить и потанцевать. Старенькая девятиэтажка, в которой обитал дядя, стояла неподалеку, Мартин пошел к ней не по пешеходной дорожке, а напрямик, через запущенный старый садик. По пути он едва не спугнул влюбленную парочку, обнимавшуюся на скамейке, но вовремя услышал жаркий шепот и двинулся совсем тихо, придерживая пакет с бутылками перед собой, чтобы не гремел.

Пришел Мартин вовремя. Открыв дверь, дядя буркнул что-то, долженствующее служить приветствием, и бросился на кухню – вынимать утку из духовки. Мартин же привычно сунул ноги в безразмерные гостевые тапочки и прошел в гостиную. Жил дядя скромно, в малоразмерной двухкомнатной квартире, съезжать отсюда не собирался, заявляя, что в шестьдесят семь лет думать о кладбище еще рано, но о переезде – уже поздно. В спальне – а по совместительству кабинете – все стены были заставлены старыми-престарыми книжными полками, хранящими не менее древние книги, зато гостиная была меблирована современно, где-то даже модно, под «хай-тек», с обилием стоек из никелированных труб и небьющегося стекла, хитрой аппаратурой, воспроизводящей изображение и звук, с пижонскими французскими колонками «Водопад» – стеклянными, ценящимися знатоками за отсутствие призвука корпуса. Дожидаясь дядю, Мартин порылся в дисках, выбрал Бетховена в исполнении Эмиля Гилельса, после чего снял пиджак и устроился у стола поудобнее.

Дядя не заставил себя долго ждать. Уже через минуту он появился в гостиной со знаменитой уткой на противне – шипящей, благоухающей, обложенной крошечными голубцами, успевшими вволю пропитаться утиным жирком. При виде утки Мартин воспрял, бросился открывать бутылки, кляня себя за то, что не пришел пораньше – по-хорошему, вину бы стоило полчасика подышать, избавиться от запаха пробки и раскрыть аромат во всей красе. Но дядя вино похвалил и так, после чего они некоторое время отдавались гастрономическим удовольствиям, перебрасываясь репликами не то чтобы совсем пустячными, но интересными лишь близким людям – о родителях Мартина, уже второй месяц проводящих на солнечных пляжах Кубы, о непутевом младшем брате Мартина, который, едва окончив один институт, поступил в другой – ибо в профессии юриста успел разочароваться, зато к исконным их врагам журналистам проникся неизъяснимой симпатией. Поговорили и о дяде, о его больной печенке, которой, конечно же, не понравится нынешнее угощение, о возне с перерасчетом пенсии, не позволяющей дяде исполнить мечту детства и посетить Мадагаскар. За разговором Мартин с удовольствием отметил, что дядя бодрости духа не теряет, за собой следит и даже не поленился повязать к ужину галстук, что для холостяка приравнивается к подвигу. Потом дядя начал исподволь расспрашивать Мартина о его работе – очень осторожно и тонко, надеясь застать племянника врасплох и заставить проговориться. Но Мартин был начеку, отделывался общими фразами, «да» и «нет» не говорил, на белую лесть и черные намеки не покупался, так что дядя с досадой бросил расспросы и приналег на утку.

Тут за окнами раздался тихий гул, перекрывший, однако, Патетическую сонату, и низко-низко над домами прошло летающее блюдце, заходящее на посадку. Радостно загалдели дети, а у какой-то машины сработала сигнализация и с полминуты заливалась неприятными для уха трелями.

Пустячное это происшествие, однако, сразу же сменило тему разговора. Речь за столом теперь пошла о вещах серьезных, государственных, и дядя начал высказывать свою точку зрения о Чужих, Мартину давно известную, но все равно регулярно выслушиваемую.

Нельзя сказать, что Мартин этой темы чурался, но мнение имел все-таки свое, а спорить с дядей не хотел. Так что остаток вечера прошел скомканно, под дядин монолог, и, решившись наконец-то откланяться, племянник почувствовал некое облегчение. Хорошо еще, что была уважительная причина – завтра он отбывал «в командировку» и даже понятия не имел, сколько она продлится.

1

Дождь нагнал Мартина на вершине холма.

Тучи плыли так низко, что казалось – можно подпрыгнуть и зачерпнуть ладонью мокрой серой ваты. Первые капли дождя простучали по тропинке, выбивая фонтанчики пыли, на миг стихли – и дождь надвинулся сплошной стеной.

Тропинка вмиг превратилась в подобие желоба из аквапарка. Лужи запузырились грязью. Холодная вода плескала по ногам, тучи падали все ниже – и вот уже Мартин шел в дожде, в серой мгле, в сердце бушующей стихии. Стало совсем темно. Первые минуты непромокаемая ткань куртки справлялась, потом по коже поползла сырость. Штаны прилипли к ногам, под клапаны ботинок тоже натекало.

Он шел вперед, проклиная и дождь, идущий триста дней в году, и заросли колючего кустарника, из-за которого тропинка вопреки здравому смыслу пролегла по холму, и свою работу, и самого себя. Тропинка раскисала прямо под ногами, держать равновесие становилось все труднее и труднее, он уже не шел – скользил, балансируя и ежесекундно рискуя упасть. Карабин прирос к спине и заметно отяжелел, к подошвам при каждом шаге прилипало полпуда грязи, а внутри тоже все раскисло: хлюпало в носу, клокотало в горле, мышцы одрябли мокрой ватой, даже мысли сделались водянистыми и текучими.

Мартин сейчас был бы рад чему угодно – вынырнувшему из кустов зверю, удару молнии и раскату грома, даже неожиданным препятствиям, заставляющим бежать, подтягиваться, прыгать или ползти. Но в сером дожде не было ничего, кроме хлюпающей грязи, мокрых колючих веток и плотного серого тумана. И ничего не оставалось, кроме как идти, монотонно и безостановочно, сливаясь с однообразием ливня.

Огонек над Станцией он увидел, лишь спустившись вниз с холма. То ли в дожде был просвет, то ли ушли выше тучи – сквозь косые серые струи стал поблескивать маяк. Красная вспышка, зеленая вспышка, пауза (а на самом деле – вспышка в ультрафиолетовом диапазоне) и яркий белый свет, ослепительный и завораживающий, будто огонь электрической дуги. Мартин зашагал быстрее. Он все-таки не сбился с пути.

Через час он вышел к Станции. Сложенное из каменных блоков двухэтажное здание не выглядело чуждым в этом краю холмов и болот. Окна, задернутые плотными багровыми шторами, казались теми единственно уместными цветными пятнами, что подчеркивали общий серый тон. Маяк на вершине высокой каменной башни поблескивал высоко над головой. Башенка напоминала не то минарет, не то маленький морской маяк где-нибудь на краю мира.

А на веранде сидел в плетеном кресле-качалке, глядя на приближающегося Мартина, смотритель маяка и местный муэдзин в одном лице – покрытое блестящим черным мехом существо полутора метров ростом. Мех на голове ничем не отличался от меха, покрывавшего все тело, только вокруг больших печальных глаз и губастого рта был реже и короче. Из одежды на существе были лишь длинные, до колен, шорты.

– Здравствуй, ключник, – останавливаясь перед ведущей в дом лесенкой – три широкие невысокие ступеньки, – сказал Мартин.

– Здравствуй, путник, – вынимая изо рта трубку, ответил ключник. У него был приятный низкий голос, мужской, но с какой-то женской мягкостью и ласковостью. Чувствовался небольшой акцент, но столь легкий, что он переставал резать слух через несколько секунд. – Входи и отдохни.

Теперь Мартин мог подняться. Вытирая подошвы о ребра ступенек – вниз падали пласты тяжелой жирной грязи, – он вошел на веранду. Рядом с ключником стояло еще одно кресло, на столике – графин с бледно-желтым вином и два стакана. Это было деликатным приглашением, впрочем, ключники никогда не настаивали на немедленной беседе.

– Я хотел бы попасть домой, – сказал Мартин, усаживаясь в кресло. – Как можно быстрее.

Ключник посасывал трубку. Даже запах табака казался уютным, земным. Почему-то ключники легче всего перенимали человеческие пороки – им нравилось вино, а сама идея табакокурения привела их в восторг.

– Здесь грустно и одиноко, – сказал ключник. Ритуальная фраза прозвучала поразительно искренне – трудно было придумать место более грустное и одинокое, чем эта сырая, болотистая, холодная планета. – Поговори со мной, путник.

– Я пришел в этот мир два дня назад, – начал Мартин, как будто ключник уже позабыл их первую встречу. Впрочем, этот ли ключник встретил его? – Пришел не в поисках новых впечатлений и не стремясь к приключениям. Один человек, живущий на планете Земля, совершил злой и нелепый поступок. Будучи пьяным, он позволил худшему в своей душе одержать над ним верх. Не знаю, давно ли он ревновал свою жену, не знаю, были ли к тому основания… но в тот вечер их ссора закончилась трагедией. Он убил женщину. А потом, ужаснувшись содеянного, бежал через Врата.

Ключник кивнул, раскачиваясь в кресле.

– Родные несчастной женщины решили наказать убийцу, – продолжил Мартин после паузы. – Они наняли меня и попросили найти его. Найти и привести обратно. Я пошел вслед за ним и оказался в этом мире…

– Во Вселенной так много миров, – сказал ключник, вытряхивая трубку. – И во многих мирах могут жить люди. Как ты узнал его путь?

– Это сложно, – признался Мартин. – Мне требуется хорошо узнать человека, вжиться в него, почувствовать его мечты, страхи, думать как он. Люди не всегда выбирают свой путь осознанно. Порой влияет красивое название, необычное сочетание звуков, душевный порыв… Иногда я ошибаюсь, но в этот раз удача улыбнулась мне с первой же попытки.

Ключник кивнул, принимая объяснение.

– Я нашел беглеца, – продолжил Мартин. – Он ожидал погоню, и мне не удалось заставить его идти обратно. Иногда беседа помогает, человек решает вернуться и принять наказание, которое установлено в нашем мире. Но этот человек не хотел возвращаться. В нем было много раскаяния, но еще больше – страха. Я убил беглеца. Вот его жетон.

Достав из кармана, он показал прозрачный жетон на тонкой цепочке. В пластиковом кругляше виднелась крошечная микросхема.

– Теперь я вернусь домой и расскажу родственникам погибшей женщины, что она отомщена, – продолжал Мартин. – Властям нашего мира я не стану сообщать о случившемся. То, что произошло за Вратами, их не касается.

Ключник начал набивать трубку. Кончики пальцев у него были бесшерстные, с черной блестящей кожей, как у обезьян. Требовалось очень хорошо присмотреться, чтобы понять – это не кожа, а мелкие чешуйки.

– Здесь грустно и одиноко, – пробормотал он. – Я слышал много таких историй, путник.

Мартин помолчал, потом достал из кармана еще один жетон.

– Я шел по пятам беглеца, – сказал он. – Этот мир встретил меня дождем, но никакой ливень не может смыть все следы. Я понял, что мой путь верен, когда нашел след первого привала. Потом, с вершины одного из холмов, я заметил людей. Двоих людей – один отставал, но догонял другого. Я понял, что их встреча грозит бедой, и ускорил шаг. Но я опоздал. Вскоре прямо на дороге я наткнулся на тело юноши, почти мальчика, ему было лет шестнадцать-семнадцать. Беглец подпустил его ближе – и застрелил.