Светлая грусть. Любимый Иркутск

Потом он прижал всю дрожащую Анисью к своей груди. Он нежно поцеловал свою любимую женщину и стал смотреть ей в глаза, ожидая с огромным нетерпением её ответа. Пауза была недолгой.

– Конечно, Володенька, я согласная. Я тебя всю жизнь ждала, такого сильного и доброго, такого крепкого и надёжного. Ты моё счастье, ты мой сокол ясный. Я без тебя уже жить не могу. Даже не представляю себе, что могла бы прожить и тебя не встретить.

Она стала целовать своего спасителя от затянувшегося одиночества. Слёзы ручьём бежали из её глаз прямо на гимнастёрку Владимира. Она плакала и причитала от счастья, от простого бабьего счастья, внезапно выпавшего на её тяжёлую долю. Она была по-настоящему счастлива, так сильно, может быть, в первый раз в своей жизни.

Владимир купил в фабричном магазине конфет, выбирал из самых лучших. Потом на рынке они купили овощи. А для подрастающего сына Анисьи настоящий футбольный мяч в магазине «Спорттовары», что на улице Карла Маркса. И вот они уже в комнате Анисьи в их с сыном квартире. Обстановка торжественная. Потенциальные молодожёны улыбаются друг другу и переглядываются между собой.

Вовка смотрит на мать и незнакомого ему мужчину и ничего понять не может. Чему радуются взрослые, чего они задумали? Вовка в свои двенадцать лет был уже высокого роста. У него уже начал ломаться голос, он говорил, смешно бася, подражая как бы взрослому мужчине.

– Мам, чё вы тут задумали такого? Праздника вроде никакого на календаре нет, – вертя и рассматривая новенький мяч, спросил Вовка.

– Сыночек, понимаешь, такое дело. Мы с Владимиром Ивановичем решили пожениться. Мы полюбили друг друга. Дядя Володя сказал, что будет любить тебя тоже. Мы будем жить все вместе дружно и счастливо, – мама осеклась, глядя на меняющегося в лице сына. Вовка зашипел, как гремучая змея, злобно и визгливо выкрикивая обидные слова:

– Пусть он уходит. Я никому тебя не отдам. Нам никто не нужен.

И мальчишка со всей силы пнул новенький футбольный мяч. Тот, разбив оконное стекло, вылетел на улицу и поскакал на противоположную сторону дороги. Мяч не знал, что в тихой иркутской квартире разразилось огромное и ужасное по своему масштабу человеческое горе. Ему было невдомёк, что рушится, не успев сформироваться, вселенная Анисьиного счастья. Мячик подпрыгивал себе, а за ним устремилась стая бездомных собак.

У них уже закончился свадебный ритуал, и молодым кобелям захотелось порезвиться. Они подумали, что кто-то начал призывать их поиграть с мячом. И собаки с молодым азартом начали беситься.

Анисья горько рыдала. Слова сына прозвучали для неё как гром среди ясного неба. Находясь в сладком облаке восторженной любви, женщина не догадалась заранее подготовить сына сначала к мысли, а потом уж и к разговору о своём замужестве, о новом папе для Вовки. Поняла это она только сейчас, но было уже поздно. Владимир Иванович попытался деликатно возразить Вовке, но тот был непреклонен. Он подошёл к маме, обнял её крепко и с твёрдыми нотками в голосе повторил:

– Я свою маму никому не отдам. Ясно?!

– Ясно, – сказал Владимир Иванович и, сгорбившись, хромая, вышел прочь. Его фигура в одно мгновение осунулась. Он стал походить на старичка, который с сердечным приступом спешил на улицу, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха. Сердце щемило, и Владимиру Ивановичу начало казаться, что он уже умер. Он присел на лавочку. Неподалёку прыгал мяч. Молодые кобели набрасывались на него и, ударяя лапами по поверхности мяча, бежали за ним вслед по его новой траектории движения. Они резвились, светясь молодой энергией.

К Владимиру Ивановичу внезапно, ковыляя и прихрамывая, подошёл старый кобель из той собачьей свиты. Самка ему не досталась, он безнадёжно проиграл своим молодым конкурентам. Играть с мячом у него уже не было сил. Он присел на землю рядом с мгновенно постаревшим мужчиной, чтобы отдышаться. Потом они пристально смотрели друг другу в глаза. Не отрывая взгляда, они как бы погрузились в свои и чужие их общие переживания. Старый пёс почувствовал острую и невыносимую боль человека. А Владимир Иванович ощутил страдание собаки. Они смотрели друг на друга, и вдруг оба горько заплакали. Из их глаз текли крокодильи слёзы. Они уже ничего не могли изменить к лучшему. Старик кобель ощущал, что его жизнь подходит к скорому концу и этого уже не избежать. Он также понимал, что у человека, что сидит напротив него на лавочке, разрывается сердце, ноет душа, что у него умирает надежда и любовь. Эти два престарелых горемыки непостижимым образом понимали и разделяли общие горе и боль друг друга, свою и чужую – собаки и человека. Вот ведь как бывает в жизни.

Вдруг Анисья Никитична очнулась от дрёмы воспоминаний. Междугородний автобус остановился. Надо выходить. Она приехала встречать своего уже взрослого сына. Володя Сиваков от звонка до звонка отбыл свой срок, он освобождался из колонии. Никто его не встречал, только мама. Она одна была ему рада, она по-прежнему любила его больше всей жизни. Каким бы он ни был. Пусть он оступился, но он хороший. Он её кровиночка, она никому уже не отдаст своего сына. Никому и никогда, пока будет биться её материнское сердце.

4. Любовь и зарождение новой галактики

– Как красиво и загадочно ты говоришь, Фёдор. Тебе, наверное, надо быть писателем или поэтом, а ты крутишь баранку, – романтичной интонацией разорвала затянувшуюся паузу Марина.

– Поздно мне уже переквалифицироваться, – угрюмо парировал Фёдор.

– Как же поздно-то, тебе только 26 лет, жизнь начинает расцветать, – изумилась ответу парня Марина. – В твоём возрасте Лермонтов и Пушкин уже написали свои бессмертные произведения. А тебе, может, предстоит это сделать. Что за пессимизм, Фёдор? – Марина недоумевала.

– Понимаешь, Марина, мне осталось жить всего два года и восемь месяцев, – голос парня звучал безнадёгой.

Опережая очередной вопрос Марины, Фёдор пояснил:

– Экстрасенс-волшебник так предсказал мою судьбу. А он никогда не ошибается, я это точно знаю. Проверено на людях.

Установилась звенящая пауза. «Как такое может быть, за что?» – думала Марина.

Потом Марина разрыдалась, она не могла представить себе этого парня мёртвым. Фёдор подсел к ней на кровать и начал успокаивать девушку. Он гладил её вьющиеся волосы, спадающие на плечи. Потом он обнял Марину и прижался к ней. Фёдор впервые почувствовал как бы материнское тепло, исходящее из сострадающего ему сердца Марины. Такого искреннего, такого близкого и родного. Марина продолжала плакать. Захваченный этой волной страдания и сострадания Фёдор тоже прослезился. Потом они не заметили сами, как начали целоваться, говоря друг другу нежные и проникновенные слова, жарко перебивая друг друга.

Потом Марина сбросила с себя халатик, и взору Фёдора представилось её красивое тело. Он смотрел на свою новую подругу и не мог налюбоваться. Вдруг Марина вскинула голову назад, чтобы освободить свой взор от спадающих на лицо русых прядей волос. Волосы полетели назад. А её полная жизненных сил, упругая, как мяч, большая грудь метнулась вслед за движением головы девушки. Потом, как маятник, грудь качнулась в обратном направлении, немного колыхнулась и замерла. Упругая волна пробежала по телу девушки. Фёдор был очарован, он не мог произнести ни слова. Потом, очухавшись как от наваждения, он дрожащим голосом произнёс:

– Мариночка, шевельни ещё вверх своим плечиком.

Марина озорно засмеялась и резко подняла вверх правое плечо, потом левое.

– Смотри, Фёдор. Любуйся. Я сегодня твоя. Только ты не уходи, не умирай. Смотри, милый. Жизнь прекрасна, мы будем жить вечно.

Её высокие груди скользнули одна за другой вверх. Потом их масса вернулась вниз. Несколько мелких, завораживающих колебаний – и они застыли в трепетном ожидании поцелуев.

Фёдор нежно целовал розовые соски. Ласкал своими крепкими руками тело Марины. Его ладони скользили от груди к спине. Бежали вниз к талии, описывали дуги по бёдрам дрожащей в экстазе девушки. Потом они прогуливались, лаская спину Маринки. Кожа девушки от чувственного восторга покрывалась мелкими пупырышками, становилась наподобие гусиной. Затем руки Фёдора перемещались вниз к промежности, его пальчики были как бы смычками волшебной скрипки, то они сжимали клапаны сказочного духового инструмента, то бегали по клавишам чувственного органа. Симфония любви захватила молодых людей. Они не могли оторваться друг от друга.

Марина тонула в волнах оргазма от одних только восхитительных прикосновений. Вдруг на секунду она вынырнула из сладострастной пучины, чтобы глотнуть живительного воздуха, и томно начала шептать:

– Федя, Феденька, родной мой, давай создадим свою галактику. Пусть далёкий космос встряхнёт поток термоядерной энергии нашего счастья и любви.

Вся ночь была освещена этой волшебной, сладкой, чарующей и жизнеобразующей энергией. Потом Марина любовалась спящим Фёдором. Он изредка вздрагивал и вздыхал во сне. «Наверное, новая, образованная сегодня нашей любовью галактика передаёт Фёдору какие-то космические сигналы», – подумала влюблённая девушка.

Утром Марина приготовила завтрак. Она целовала Фёдора и благодарила за незабываемую ночь любви.

– Фёдор, я за твои нежные руки готова полжизни отдать, – восторженно говорила Марина. – Я была на вершине восторга, на планете женского счастья.

Фёдор впервые от девушки слышал такое. Обычно другая часть тела была самой запоминающейся в женском сознании. А тут нежные руки… Да, Маринка была необычной, сказочной женщиной. Потом они расстались, и Фёдор пошёл в диспетчерскую ПРО (производственно-распорядительного отдела) «Братскгэсстроя». Там его уже ждал непосредственный начальник – Иван Михайлович Говорунов.

А Марина вскоре почему-то поспешно уехала на Украину к себе домой. Они даже не попрощались, не обменялись адресами. Связь прервалась. Но Фёдор душою чувствовал, что новая галактика иногда передавала ему слабые радиосигналы. Но расшифровать их он не смог, а может, просто не захотел.

5. Прозрение злобного фуфлыжника

Вечерело. Солнце, по обыкновению, закатывалось за горизонт, цепляясь последними лучами за верхушки сосен. Подул холодный, знобящий ветерок. Где-то вдали заухала сова.

– Это же надо, бля, твари, нет никакого покоя простому человеку. И тут какая-то долбаная птица на тебя ухает. Пошли бы вы все нах! – злобно про себя шипел Петрович.

Он шёл чуть сгорбившись. Жизнь переломала его, перекрутила, перемолола и выбросила на обочину дороги. Куда он идёт, он и сам не знал. Выбрал направление на закат солнца и плёлся себе потихоньку. С каждым днём он всё больше отдалялся от родного города Иркутска и священного озера Байкал. Мимо иногда проезжали редкие машины, поднимая за собой клубы густой рыжей пыли. Из их приоткрытых окон доносились мелодии русского шансона.

– Едут, ё, козлы, хоть бы один гадюка, долбоёб остановился. Предложил бы уставшему человеку водички попить, перекусить маленько. Нет, прут себе, ублюдки, мимо. Баламошки грёбаные, мордофили проклятые, – ворчал Петрович. – Пеньтюхи со своими загусками, ерпыли и захухри, – почему-то на старорусском начал ругаться измотанный вконец пожилой и отвратительный своей необузданной злобностью фуфлыга.

Вдруг слева в лесополосе он видит мерседес. На лужайке, окаймлённой берёзками, происходит действо. Автомобиль плавно раскачивается, а из приоткрытого окна доносятся сладкие женские стоны:

– Милый, милый, ещё, ещё, ну, давай же, счастье моё. Я на седьмом небе от тебя. Ты мне даровал возможность познать высшее чувство любви. Ну, давай, ещё давай, я без ума от счастья…

– Щас я вам устрою и седьмое небо, и высшее чувство, – злорадно бубня себе под нос, Петрович поддел топориком крышку бензобака.

Крышка со скрежетом открылась.

Влюблённые, охваченные ураганом плотских чувств, ничего не замечают. Петрович достаёт из котомки свои старые носки и, скручивая их как фитиль, просовывает один конец в освобождённую от крышки горловину бензобака. Звуки любовной симфонии, исходящие из салона машины, его всё сильнее раздражают. Подождав немного, когда ткань носка пропитается бензиновым испарением, он, сверкая воспалёнными бешенством глазами, подносит пламя зажигалки к фитилю. И, устремившись через дорогу, падает в кювет.

Наступает вершина любовного акта, вместе с небесным оргазмом и изнемогающими криками удовлетворения, несущимися ввысь, звучит хлопок взрыва. От автомобиля начинают разлетаться в разные стороны брызги огня.

– Ну, волочайка бессоромная, получай. И ты, недоносок, выродок, дуботолк, тоже, – улыбается чёрт верёвочный.

Петрович ликует. Чтобы до конца насладиться зрелищем, он без оглядки бежит обратно через дорогу к загоревшейся машине.