Утоли мои печали. Или каким бывает счастье

– Да, я не сплю. Сейчас.

В окно светила звезда с переменным сиянием – Капелла. Его заветная звезда.

* * *

Хлеб выгружали в два ночи горячим и сразу же с лотка продавали в очередь. Булочная открывалась в восемь. Он взял буханку чёрного за 11 копеек, два батона белого по 15 копеек, одну калорийную булочку за 10 копеек для младшего брата и рогалик для старшей сестры за пяточек. Она любила коржики, но ему не хватило одной копейки на коржик. Запах стоял неимоверно соблазнительный. Хотелось всё покусать и съесть. Он вдыхал этот запах и шёл домой по ночной заснежённой Москве. Утром в школу к восьми. Два часа на сон. Копейку сдачи он вернул в буфет, где лежали общие деньги. Их никогда не прятали в семье.

* * *

Венявский был вторым его любимым композитором. Он где-то прочитал в учебнике музлитературы, что композитор влюбился в одну девушку, а её отец был категорически против брака. И тогда он решил покончить с собой, но перед этим решил написать и исполнить концерт о любви, нежности, преданности – о самом сокровенном. Он написал его за одну ночь. Потом размножил партитуру и назначил в Варшаве концерт. Прошло время для слаживания оркестра, но сам Генрик в репетициях участия не принимал. Генрик был полон решимости сейчас же после исполнения уйти из этого мира! Он играл так, как если бы его обнажённого вели на расстрел. Мороз пробирал по коже.

Правда всё это было или неправда, Жора не знал. Знал только одно: что именно так и надо! «Капелла, ты же не дашь соврать?»

Концерт закончился в полном молчании и тишине. Потом начались аплодисменты. На сцену вышел немолодой человек, держа за руку дочь, опустился на колени и вручил её руку в ладонь музыканту. Им рукоплескал весь зал. Они стали мужем и женой.

* * *

Жора проснулся сам. Пора в школу. От ночного похода ему достался ломтик белого хлеба с творогом и чай. Он жадно всё съел и поспешил обуваться. Пятнадцать копеек на буфет. Сегодня щедро. Значит, завтра пятачок.

* * *

В школе он почти ни с кем не ссорился, если не считать учительницу по литературе Эмму Викторовну, с которой вышел неразрешимый конфликт из-за Тараса Бульбы. Но это другая история. Не любил Георгий Тараса со всеми его бульбами. Была и более весомая причина не любить Эмму Викторовну. Она украла у него книгу Жюля Верна «Таинственный Остров». Это уже была вторая кража из его портфеля. Первым пропал учебник английского. Больше он ни слова не произнёс с англичанкой. Он знал язык лучше неё. Под музыку Мендельсона готовился к расстрелу. «Таинственный остров» он тоже не простил. Она что-то бормотала в классе, а он читал под партой. Она заметила, он сунул книгу в портфель, а когда ему портфель вернули, то книги там не оказалось. Зелёная обложка. Таинственный остров. Он замкнулся.

* * *

Павел появился в его жизни внезапно. Жору попросили выступить в школе на концерте, и он пришёл туда со своей скрипкой. Начались насмешки с самого порога. Он старался не реагировать. Они были для него почти врагами. Он знал, что сейчас раскроет футляр, достанет инструмент, и не будет никого вокруг – только он, скрипка и «Легенда» Венявского.

Когда отзвучали последние ноты, когда они угасли в большом зале и образовалась тишина, никто не реагировал, но поднялся долговязый парень, местный хулиган, и выкрикнул: «Браво, Жора!» – и все зааплодировали.

* * *

Теперь от того Паши осталась только тень. Все воспоминания разом нахлынули и разволновали Георгия. А впереди долгие выходные, и никуда от воспоминаний не уйти.

    Вторник, 25 октября 2022 г.

Часть II – Друг Эгмонт

После обеда Жора с дочкой ушли в общую комнату посмотреть телевизор. Попереключав несколько каналов, Жора понял, что смотреть нечего. Где-то кривляния, где-то трепотня, где-то «Санта-Барбара». Сделал ещё одну попытку – и она оказалось немного более удачной. Шла передаче о Леониде Когане, известном скрипаче, выдающемся музыканте и педагоге. Показывали чёрно-белые кадры хроники его выступлений.

– Пап, а почему ты не стал музыкантом?

– У меня данных для музыканта не хватило, Светочка.

– А каких данных?

– Ну, например, у меня была не кистевая вибрация, а локтевая. А это – приговор.

– Как у него?

Света показала пальчиком на экран телевизора.

– Действительно… Значит, ещё чего-то не хватило.

– А чего ещё чего-то?

– Понимаешь, я халтурил. Когда играл в оркестре со вторыми скрипками, то садился ближе к фаготам, кларнетам и валторнам, чтобы меня дирижёр не видел.

– Пап, если хочешь, чтобы тебя не видели, то садиться надо за первую парту, а не подальше.

– Да? А я об этом не знал.

– И что, как ты халтурил?

– Понимаешь, я в какой-то момент прекращал играть и слушал только оркестр. Не как все из зала, а изнутри. Представляешь, «Эгмонт», увертюра… помнишь, мы с тобой слушали недавно? И вот вся эта мощь, вся музыкальная лавина звуков зреет внутри, вокруг тебя, пока оркестр разыгрывается. Ты не играешь, а слышишь все инструменты. Вот сейчас они обрушатся на тебя – и мороз побежит по коже. А когда я играл, то слышал только себя. А мне хотелось чувствовать всё богатство звуков.

– А наука – это интереснее?

– Наука – это тоже гармония. Ты находишься внутри чего-то большого, ещё неведомого для тебя; пытаешься услышать и понять звуки отдельных явлений, чтобы постичь единство сущего.

– Пап, а почему она так жалостно написана, эта твоя увертюра?

– Она не моя. Её написал Бетховен в 1810 году, накануне большого похода Наполеона на Россию. Музыка скорбная, безнадёжная, и тональность необычная – фа минор. Представляешь? Сначала тему ведут деревянные духовые, а потом передают всю тяжесть неизбежного скрипкам. Медленный темп, низкий регистр у струнных, однообразные аккорды, мрачность испанских замков… В самой увертюре предугадан финал. Такое мог написать только немец. Сначала Гёте – слова, а потом Бетховен – музыку.

Появилась Лена.

– Хватит девочке голову забивать всем этим. Ты ещё Шекспира ей перескажи.

– А и правда. Пойдём, Светик, погуляем?

* * *

На улице было не по-осеннему тепло и солнечно. Взявшись за руку с дочкой, Георгий брёл туда, где больше людей – то есть к ларькам, которых в ту пору в Москве было немеряно много. Купили мороженое – рожки. Уж очень они их любили, с хрустящей вафелькой. В небольшом скверике схрумкали и пошли дальше в люди.

У длинного дома, что у станции метро «Народное Ополчение», заметил Жора вывеску над входом в подвальное помещение – «Пуховик». А раньше даже не обращал внимания, только по продуктовым специализировался. Рядом с «Пуховиком» была троллейбусная остановка и ларёк «Видео». Всё это опять напомнило о Паше.

– Здравствуйте. А у Вас есть «Последний дюйм»?

– Даже не знаю… Возьмите Ван Дамма, «Кикбоксер». Не пожалеете.

– Нет, нам бы для семейного просмотра.

– Тогда подождите. Сейчас пороюсь в коробках.

Прошло минут десять, и Жора уже хотел уйти от окошка, да и дочка дёргала за руку.

– Есть, есть! Берёте?

– Беру. А «Человек-амфибия» есть?