Когда человек не дышит

В то же мгновение Серёгин перестал шаркать ногами и тут же воспользовался, как он это оценил, предложением или даже подарком.

– А расскажите ещё что-нибудь, Николай.

Николай хмыкнул, почесал бороду и задумался.

– Про охоту я не мастак рассказывать, я охотником-то никогда не был…

– Да не про охоту, просто про жизнь, ну или байку какую-нибудь. Мне вон рассказывали… – были у Серёгина сомнения по поводу времени, к которому относится эта баечка, но решив, что все неточности можно будет обойти или списать на вымысел автора, или скорее авторов, так как каждый вправе добавить ещё что-нибудь, украшая тем самым легенду, начал повествование:

– Это значит, когда я в Северо-Енисейском районе был… – вот он, первый ляп, нет ещё ни Северо-Енисейска, ни района этого – пронеслось в голове у Серёгина, и он тут же исправился: – На правом берегу Енисея, где золото моют. По-разному моют: кто артелями, кто компаниями, с друзьями-товарищами, а кто и поодиночке. Ну, как говорится, тайга-то большая, золота всем хватит, но одно дело намыть, а другое дело донести его до города, потому как ближе к Енисею всегда разбойники шастали. Ну, вот и выходил один такой старатель-одиночка и почуял он, что следят за ним, наблюдают. Сразу-то, стало быть, побоялись подойти, он с ружьём был, будто с охоты возвращался, вот и не подошли сразу -то.

Николай согласно закивал головой.

– Но что-то, видимо, не соответствовало в нём, не совсем походил он, видимо, на охотника, или выдал себя чем, или ещё чего, отрезали ему бандиты дорогу к Енисею и стали оттеснять его в тайгу. А не знали того разбойники, что патроны-то у него ненастоящие, вернее, как настоящие – капсуль, там порох, всё как положено, но вместо пули или картечи золотом снаряжены были. Вот идёт он вверх по речке и понимает, что всё равно, рано или поздно, окажется он в лапах у грабителей этих и золота всё равно лишится, хоть бы самому живому остаться, а поэтому, ну, чтобы жизнь свою сберечь, ни бежать, ни отстреливаться ему нельзя. Вот и решил он тогда до конца охотника изображать. Идёт и стреляет, а что, патронов много ведь, ну дичи какой-то набил, а в основном по камням большим, что в стороне от реки, стрелял. Надеялся, что если жив останется, песок золотой и самородочки-то отыскать подле камней сумеет, вот и высадил он все золотые патроны по приметным камням.

Серёгин замолчал, ожидая от Николая оценки действий этого охотника или каких-либо комментариев, но Николай только цокнул языком, покачал головой и кивнул: что, мол, дальше-то было.

– Ну, а дальше всё, как и предполагал этот горе-старатель. Ночью подкрались, напали, обыскали, всё перетрясли, но золота не нашли, попинали немножко, но убивать не стали. Ружьё и сапоги, правда, отобрали, но ничего, до города дошёл, ноги, правда, поморозил, поэтому и не пошёл золото своё собирать. А продолжение истории этой в восьмидесятых годах получилось. Пошли геологи по речушке, что такое: на каждом повороте «следы» золота, это так песок золотой называют. Где ни копни, вдоль всего русла золотые песчинки находят, а кое-где и самородки мелкие, да много так. Загуляли на радостях геологи, что, мол, скоро премию получат, а глубокой разведки не сделали. Отчитались куда положено. Начальство тоже довольное, техники понагнали, рабочих человек триста, драгу уже собирали почти – это такая машина огромная, которая золото моет. Строительство средь тайги развернули, а потом выяснилось, что золота-то нет… Потом, когда выяснять-то стали, каждый пятый про эту историю слышал, вот что получается.

– Слышал, да не прислушивался, – скороговоркой добавил Николай.

Серёгину было очень приятно такое восприятие его рассказа, но далее обсасывать свою байку он не собирался. Давая понять, что у него всё, Серёгин замолчал, предоставляя слово попутчику.

– А-а-а… Да-а-а… А я могу про Краснова рассказать… – и Николай снова замолчал, словно сомневался, рассказывать или нет.

– Это купцом который был? – первое, что пришло в голову, спросил Серёгин, пытаясь спровоцировать Николая.

– Да нет, – отмахнулся тот, – видишь ли, Сергей, рассказывать историю – это значит сохранять её, а этот сюжет, как бы сказать, поскорее забыть хочется. Ну ладно, слушай. Фамилию его, ну, настоящую, теперь никто и не знает, наверное. Хохлом он был, ну и фамилия хохляцкая какая-то. Приехал он, значит, оттуда в артельщики наниматься, денег лёгких захотел, там у них кто-то ляпнул, что поработаешь, мол, годок в Сибири и миллионщиком домой вернешься. Но мужик, как оказалось, говнистый был, не сработался с мужиками, выгнали они его. Решил он единоличником золотишко добывать. Но тяжек ему этот труд оказался, а, может, и намыл чего – не знаю про то. Мужики сказывали, что видели его, в конце концов, среди разбойников на том берегу, ну, как ты вон говорил. Но раз как-то вломили этим ребятам с большой дороги так, что мало не показалось. Артельщики тоже ребята не промах, да и купцы помогли, засаду организовали, много тогда разбойников – кого в яму посадили, а кого и в драке покалечили. Бросил тогда этот парень гоп-стопом заниматься. Но человеком всё равно не стал, попрошайничал, ходил по деревням у нас. Не любили его мужики, но всегда подавали. Потому как не дать если, то украдёт обязательно что-нибудь. Хоть и грешно нищего обижать, но не раз его мужики уму-разуму учили. Но пришла советская власть и вся голытьба: всё ворьё, жульё и лентяи, – все к ним потянулись. Вот тогда и взял хохол-то этот фамилию Краснов и непременно командовать хотел, потому как он, мол, самый обездоленный и самый несчастный, а «советская власть для того и создана, чтоб таких защищать». Представляешь, Сергей, кого они собрали… Да ещё полномочиями всяческими наделили и оружие дали. А Краснов этот ещё и грамотным оказался, и благодаря этому поставили его во главе продотряда, ну, значит, продовольственный налог чтобы собирал. Знаешь, Сергей, какие налоги, – Серёгин никак не успел отреагировать, а Николай уже продолжал: – семьдесят пять яиц в год с курицы, неважно, какого возрасту курёха твоя или вообще петух, а овцу держать совсем невыгодно, с неё в год – шерсти три килограмма и, представь себе, – Николай умело выждал паузу, – представь себе, шкуру сдать надо. И что за овца у тебя – без шкуры останется. А с неучтенным попадешься… не дай бог! Никулина баба с ребятишками в лесу деляну раскопали, горох посадили. Нет, стуканул кто-то, пришли, обмеряли, санкцию штрафную написали, отродясь столько гороху на этой деляне не вырастет. Ну, она баба горластая, давай правду искать и пропала, представляешь, Сергей, два года – ни слуху, ни духу. Вот только в августе появилась, худющая, как смерть. Где была? Коммунизм, говорит, строила, в тайге, за Канском, в виде железной дороги. Это сейчас, а тогда, в двадцатом году, ещё жестче было… Вот и поставили этого новоиспечённого большевика продотрядом командовать, и ловко у него это так получалось – всегда и план выполнял, и директивы всякие. А в деревнях его все бояться стали, потому как ни жалости у него, ни совести, ни страха божьего не было, и отряд-то себе собрал из таких же, ну, кто его взгляды и методы поддерживал. В общем, ценный работник оказался. Особенно любил он по дальним заимкам ездить, ну, где одна-две семьи живут. Были такие, что в двадцать первом только и узнали о советской власти, а там, на севере, – Николай мотнул головой, – и сейчас люди живут: ни большевиков, ни колхозов… Но не долго так прослужил мировой революции… исчез. Исчез вместе с отрядом, восемь человек с ним было, все конные. Поехал по заданиям и не вернулся. Возможно, конечно, что изловили лиходеев мужики-то, ну кто-нибудь типа Портнягина, что из Чалбышева. Но тогда бы обозы не бросили – НКВДешники два обоза на дороге нашли, в полях недалеко от Подгорной, продотряд как раз по той дороге ворочаться должон был. Обозы не тронуты, всё уложено, как будто переезжают куда люди, с тряпьём, с узлами, самогона много было, а в узлах всё больше детские вещи были. Сначала-то утаить хотели про обозы-то, но потом кто-то из краснопёрых по пьяни всё и рассказал. Ну, народ покумекал, что к чему, поскладывали. Сейчас такие слухи ходют: никогда товарищ Краснов не боялся руки в крови испачкать, а последнее время часто стал начальству докладывать, что незадача такая вышла, сожгли, мол, бородатые всё добро, ничего не удалось спасти, и сами в том огне погибли, ну и хрен, мол, с ними, чего горевать-то, налог они в полном объеме никогда не платили, а до заимки этой три дня пути, это, мол, если не заплутать. Ну, а дальше ещё вот чего говорят: приехали они, мол, на заимку эту, заперли всех в сарае, погрузили всё добро, ну, что поценнее, что продать получится, на телеги, а потом и избу, и постройки все вместе с сараем тем подожгли. А того, что пацан маленький в семье той был, не знали. Не учтённый был, и в ту пору мальчонка, Алёшкой звали, за грибами ходил. Не успели ещё от пожарища отъехать, глядь – мальчонка этот на полянке стоит и пальцем на них показывает: «Убивцы», – говорит. Краснов только головой кивнул – поскакал его прихвостень на ту полянку и зарубил пацана шашкой, а тело его тут же в огонь бросили. Отъехали, какое-то время прошло, глядь – на угоре опять пацан стоит и в их сторону пальцем кажет. Махнул рукой командир – поскакали всадники, размахивая шашками, рассекая воздух, а на угоре уж и нет никого. Ну, и решили тогда, что с перепою у них это. Только тронулись в путь, слышат, позади их: «Убивцы, убивцы!» – обернулись, а там на дороге пацан стоит, стрелять давай по нему – бесполезно, выхватили храбрые красноармейцы свои шашки и на него… Вот уж три года скоро, как они за Алёшей по всем полям скачут. Мужики говорили, что носят их кони и по лесу, и по воде аки посуху, но бесполезно всё… Вот так. Ну что, Сергей Серёгин, фотограф из Енисейска, слыхал такую историю?

Серёгин замотал головой и лишь через несколько секунд, когда окончательно собрался с мыслями, смог ответить:

– Нет, не слыхал, – потом ещё немного помолчав, добавил: – Про Портнягина слышал, а про Краснова – нет.

– Про Портнягина? – удивлённо спросил Николай. – Лизавета что ли говорила иль до вашего времени слухи о его подвигах дошли, и чего там у вас про него говорят?