Когда не поздно простить

Нет, что-то случилось. Не за слова он ее обиделся. Не за одни только слова. Тут что-то еще было.

Что?

Приделали! Мгновенно пришел ответ. Это уже кто-то из своих постарался. Давно на них смотрят, завидуют. Так завидуют – воздух плавится. И кто-то все-таки приделал, не выдержал их дружбы.

«Кто?» – серьезно подумала Римма.

Да кто угодно! И Светка Трофимова, главная ее врагиня, и Жанка, подружка ее, и даже из мужиков кто-нибудь. Вон хоть бы и Павел. Натуральный ведьмак. Иной раз так посмотрит – жуть. Или хоть Зоя, пискуха эта. Без мужика давно живет, иззавидовалась вся. Ее-то болен весь, толку нету, да и старый уже. Или кто-то из соседок по дому, там на ее семью завидуют, на достаток, на детей толковых…

На любого можно думать. Кто хочешь сглазить мог. Все завидуют, все пережить не могут, все горя хотят. Не себе радости, а другому горя. Такие люди.

А если так, тогда понятно.

Римма вздохнула, расправила плечи.

Ладно, с этим разберемся. Сглазили или нет – пока неясно. Дело такое – недоказуемое. Пока за руку не словишь, не узнаешь. А кого ловить? А если все завидуют и злого желают? Ото всех не отобьешься.

Но одно она поняла: Валера на нее обиделся. За слова ли эти резкие, за что-либо другое, но обиделся.

Она подождала еще немного, выглядывая краем глаза из-за фильтра. Может, пойдет следом? Поймет, что свое она получила, и смилостивится?

Римме не хотелось ссоры. Ругались они часто, но это мгновенно уходило. Слово, два, короткая вспышка с ее стороны, как правило, – и прошло. Так даже интересней. Оживляло чувства.

Но тяжелые ссоры Римма не любила. Были у них и такие в их общей биографии. Неделю как-то не разговаривали – она еле выдержала. Валере-то что. Он в запой ушел и недели той не заметил. А она непросто ее пережила. До сих пор осадок не рассосался, висел возле сердца тянущим грузиком.

И вот что-то похожее назревало.

Римма еще немного подождала.

Не шел. И не пойдет, понятно. Забастовал.

Плохо. Со всех сторон плохо. И возвращаться без него, как побитой собаке. И работу делать – без него еще скрести и скрести. И домой потом одной тащиться.

Плохо.

Но снова просить не пойдешь. Да и надежда оставалась, что сейчас подтянется. Все-таки Римма в себя верила, в свою власть над ним и в его, как бы это сказать, рабочую совесть. Чтоб он взял и совсем не пришел? Даже после того, как она на него наорала?

Ну, нет. Такого не было и быть не может. Как бы там всякие завидущие не старались, до такого не дойдет.

Успокоившись – насколько могла, – Римма отправилась в сарай. Голову держала твердо. Но волнение, засевшее внутри, ее угнетало: трудно было себя обманывать.

Поплакать бы…

Нельзя. Только начни – не остановишься.

А тут еще этот мороз с ветром! Едва вышла из котельной – колючей плетью хлестнуло лицо, рвануло за плечи, завернуло вниз голову. В горло до самых легких проник ледяной холод, перебил дыхание, изумил.

Жуть!

Согнувшись, Римма побежала к сараю, подгоняемая ветром, как рассерженным отцом.

Забежала, спряталась за стену, выдохнула. Мороз в сарае был такой же, но хоть от ветра укрытие.

Все нутро этот ветер выдувает, хоть как одевайся!

Михалыч стоял на прежнем месте, сверху смотрел на нее вопросительно. У подножия соляной кучи – вал из наколотой им соли. Все-таки, работник он был отменный и на годы зря жаловался.

В дальнем углу мучился со своей киркой Костик. Он обернулся на Римму, но спрашивать, понятно, ничего не стал. Только лицо выдавало жадное: ну, ну?

Спросил Михалыч. Даже минуты не выждав.

– Так что, не придет Валера?

– Откуда я знаю, придет он или не придет! – закричала Римма, давая волю накопившемуся. – Сходи, сам у него спроси. Если у человека заскок, я не виновата.

Михалыч свел брови.

– Он вообще не пойдет?

– Не знаю, – огрызнулась Римма.

Она взяла лопату и принялась скрести соль. Весь вид ее показывал: катитесь вы все подальше. Мне надо работу делать, а не вашими глупостями заниматься.

– Так-то у меня свои дела есть, – сказал Михалыч, сбитый с толку ее поведением.

Римма молчала, ожесточенно скребя соль. Силы от злости накопилось – проскребла бы эти завалы насквозь.

Михалыч переглянулся с Костиком, взялся за лом.

– Еще полчаса – и все, – объявил он. – Если Валера не явится, я не виноват.

Римма снова не ответила. Противно было. Ставят ей тут ультиматумы. Как будто она крайняя. А если подумать, эта общее дело, потому что работу котлов они все должны обеспечивать. А выходит, что она одна бегает, упрашивает, старается. Козлы!

Тут Римма вспомнила, что не посмотрела уровень воды в деаэраторе. Привыкла, что Валера смотрит, пока она другим занимается, – или спит, если ночью.

Но решила, что за деаэратором он все равно следит – по привычке. Выйдет из дежурки, один глаз на котел, другой – на деаэратор. Это он не прозевает. Если что, сам воду на фильтре отрегулирует, операция нехитрая.

Михалыч, озадаченный ее молчанием, принялся дальше колоть соль. И ждал. По виду заметно было: ждал. Думал, она снова хитрить начнет. Раз Валера не пошел, будет его обхаживать, чтобы задержался подольше, наколол соли побольше.

А он уж тут покочевряжится, отведет душу.

«Фига! – яростно подумала Римма. – Без вас справлюсь. Идите все отсюда вон! Привыкли цену себе набивать. А всей цены – сила в руках дурная. А в голове – пусто, у любой бабы, самой завалящей, в сто раз больше. Одно только знают: выпендриваться и врать».

Она глянула на Михалыча. Вон стоит, повелитель тисков и гаек. Сердцеед великий. А бабы крутят им всю жизнь, как хотят. Старый уже, а бежит на работу, как молодой, потому что жена гонит. Он бы давно у телевизора пузо належивал, да кто ему даст? Он думает, он сам себе начальник, а на самом деле – бабы.

И всегда так было и будет. И что он ей грозит, что уйдет? Иди давай, кто тебя держит? Только потом не подлизывайся, и грабалки свои не тяни. Щупай своих старух, это тебе само по возрасту, сивоусому.

Римма в душе ярилась, но опытным глазом оценить успела, что соли уже ведер с пять будет. Плюс те два, что в котельной… Почти восемь, норма. Михалыч, конечно, постарался. Но и Костик чего-то там натюкал, и она натерла. В Валериной помощи уже и нужды не было, сами управились.