«В лунном сиянии…»

Наконец, людское море забурлило, заволновалось. Взоры повернулись в одну сторону, и всюду слышался шепот: «Молодые приехали».

Оркестр заиграл свадебный марш, а гости расступились, давая проход молодым. Жениха и невесту встречали родители Леонида и мама Кати, одна, без мужа, который был дома, привязанный болезнью к постели.

Евгений сквозь толпу гостей увидел бледное личико Кати, обрамленное белой фатой, с опущенным взором. Ему показалось, что она тяготится и этим торжеством, и этим браком, и держится из последних сил, закусив нижнюю губу и не глядя ни на кого вокруг. Всюду звучали здравицы в честь молодых, звенели бокалы. Протиснувшись к выходу, Евгений выбежал из зала. Слезы подступили и чуть не брызнули из глаз, комок у горла не давал дышать. Хотелось скорее убежать подальше от этого торжества, чтобы не видеть и не слышать ничего вокруг. Выскочив во двор, он нашел свою тройку и прыгнул в сани, крикнув Никите:

– Гони домой!

– Позвольте, барин, вам принести вашу шинель и прапаху? Вы же в одном мундире вышли.

Евгений промолчал, не глядя на кучера. Никита сходил в господский дом и принес шинель и папаху Евгения. Тройка вылетела из Коньково и стрелой понеслась в Хомутинино. Евгению хотелось немедленно уехать из родных мест, и даже то обстоятельство, что он не простился с родителями, не останавливало его.

«Оставлю письмо», – думал он.

В Хомутинино Евгений сел и написал письмо родителям, где просил простить его, что уехал не попрощавшись, и не гневаться на него, что так вышло, обещал регулярно писать им.

Никита с тройкой ждал его. Евгений вышел, остановился на минуту, поглядел на родной дом. Сердце сжалось, вспомнились годы детства, юность. Было чувство, что он в последний раз здесь, в родных краях. Вздохнув, Евгений прыгнул в сани и крикнул Никите:

– Поехали!

Никита стегнул кнутом коренного – и тройка с места пошла в рысь. Предстоял путь на станцию, а дальше на поезде – к месту службы.

Смеркалось. Евгений закрыл глаза и задумался. Что ждет его дальше, увидит ли он когда-нибудь Катю – мысли проносились в голове, как птицы, а впереди ждала неизвестность.

***

Жизнь в N-ском егерском полку текла размеренно, по давно проложенной колее, с парадами, учениями, тревогами, праздниками, со своими полковыми традициями, так же, как жили остальные полки Русской императорской армии.

Полк дислоцировался в небольшом малороссийском городке, не имеющем никаких достопримечательностей, скучным и захолустным, как и другие маленькие провинциальные города Российской империи.

Офицерский состав полка был довольно дружным. Были тут и молодые подпоручики – вчерашние юнкера, и офицеры постарше. Были и пожилые отцы семейства, как командир полка полковник Травин и начальник штаба подполковник Жилин. Вечера обычно проводили в офицерском собрании, где ужинали, играли в карты, бильярд. Иногда ездили в гости к здешним помещикам. Обычно по праздникам в офицерском собрании проходили балы, где собиралось местное общество, играл полковой оркестр, и среди офицерских мундиров кружились в танце штатские костюмы и дамские платья.

Офицеры приняли Евгения хорошо. Были тут выпускники его же училища, с удовольствием вспоминавшие годы учебы и преподавателей. Подпоручик Ярославцев был назначен на должность полкового адъютанта, которая оставалась вакантной, после того, как занимавший ее поручик Ольховский был переведен в третью роту на место, поступившего в Академию Генерального штаба штабс-капитана Сутормина. Для жилья Евгению отвели небольшую, но чистую избу, где жил Сутормин, и приставили к нему денщика, малороссийца Петро Ляшко. Сразу по прибытии в полк и представлении командиру полка Евгений был приглашен им на обед:

– Знаете, подпоручик, я ведь вам в отцы гожусь, и поэтому позвольте мне по-отечески пригласить вас на обед. Моя супруга, Мария Алексеевна, наслышана о вашем прибытии и желала бы познакомиться с вами. У нас тут по-простому, петербургских церемоний нет.

– Слушаюсь, господин полковник.

– Нет, вы не поняли. Это не приказ, а просьба с моей стороны.

– Я согласен, господин полковник.

– Ну-с, вот и отлично. Степан, подавай сани!

– Так точно, ваше высокородие! – послышался голос вестового.

Полковник Травин и Евгений вышли из штаба и сели в сани. Вестовой Степан взмахнул кнутом, гикнул, и они покатили по укатанной колее, виляющей между небольших холмов с засохшим бурьяном, торчавшим из снега и качавшимся на ветру.

Мария Алексеевна, статная пожилая дама, радушно встретила Евгения, буквально как родного. Своих детей у четы Травиных не было, поэтому полковая молодежь в какой-то мере заменяла их. Накрытый стол ошеломил Евгения обилием блюд, большинство которых были малороссийскими.

Кушать ему не хотелось, но он, делая над собой усилие, все же пытался.

– Как же вы плохо кушаете, господин подпоручик. Вы, пожалуйста, не стесняйтесь. У нас ведь по-простому.

– Благодарю, Мария Алексеевна, но я уже сыт.

Видя, что Евгений мучается и ест из приличия, полковник решил прийти ему на помощь:

– Мария Алексеевна, позвольте нам поговорить о делах службы с господином подпоручиком?

– Хорошо, – сказала Травина и вышла из гостиной.

– Вижу, что вас что-то тревожит. Доверьтесь мне, старику. Может, я смогу чем-то помочь вам?

– Нет, господин полковник. Это к службе не имеет отношения, это – личное.

– Дама? Ну, впрочем, не буду вам надоедать. Захотите – сами расскажите. Но мне не хотелось, чтобы вас что-то отвлекало от службы.

– Господин полковник, обещаю вам, что все мои помыслы будут связаны со службой, и важнее этого для меня ничего нет.

– Верю вам, молодой человек, и со своей стороны обещаю помощь и поддержку.

– Благодарю вас, господин полковник. Разрешите отбыть в полк?

– Поезжайте.

– Слушаюсь, – щелкнув каблуками, Евгений повернулся «кругом» и вышел.

По дороге в полк он с удовлетворением думал, что с командиром полка ему повезло. Понравилось и то, что Травины – люди не только добрые, но и тактичные. Видя, что ему трудно рассказывать о себе, они не стали больше докучать ему расспросами, а начали рассказывать о себе, о службе, о сослуживцах, о местных жителях.

Приехав домой, Евгений, не раздеваясь, бросился ничком на кровать и вновь предался своим невеселым мыслям, тоске по своей, хотя уже чужой, Катеньке.

Громыхнув в сенях ведром, вошел денщик Ляшко:

– Ваше благородие, прикажете самовар ставить?

– Нет, Петро, не надо.

– А разрешите мне, вашбродь, до земляка сходить? Он тут у господина поручика Пуховского в денщиках.

– Ладно, иди.

– Слушаюсь, вашбродь!

Петро вышел, вновь громыхнув ведром в сенях.

Евгений встал, снял китель, сапоги и лег на спину, заложив руки за голову. И снова черные мысли заполнили его мозг, и он не знал, как избавиться от них: «На дуэль бы его, подлеца, вызвать! Хотя больше виноват не он, а папаша его». Так терзаясь грустными мыслями, Евгений заснул только к рассвету. А утром его будил денщик Ляшко, как всегда громыхая ведром в сенях. Служебные дела отвлекали Евгения от нерадостных мыслей, но по вечерам они овладевали им вновь. Поручик Пуховский, сочувствуя ему, советовал даже приударить за кем-нибудь из местных барышень, чтобы отвлечься от грусти. Но Евгений наотрез отказывался от этого, хотя многие молоденькие жительницы городка заглядывались на него и «строили ему глазки».

Так пролетели первые полгода службы.