Внизу наш дом

– А страх?

– Это да – бывает, что чуть не обгадишься в кабине, особенно спервоначалу. Потом боязнь притупляется, а это уже опасно. Нужно постоянно быть, как взведённая пружина. И головой крутить, чтобы не пропустить атаку. Немцы обычно старались на рожон не переть – забирались повыше, заходили от солнца и налетали со снижением с разгону, норовя пристроиться в хвост. Стрельнут с налёту, проскочат и скорее вверх. Знают, что на моём ишачке за ними не угнаться. Но одного такого я подловил – угадал момент для разворота и сумел полоснуть по нему из ШКАСов, потому что он не успевал со мною разойтись из-за высокой скорости.

– Так у тебя и сбитые есть на счету!

– Этого не зачли – дело было над оккупированной территорией, а я один шел из разведки. Потом я ещё от его ведомого отбивался – насилу ушёл. А вообще – да. Считается, что троих завалил.

– А на самом деле?

– Из не зачтённых только про этого могу уверенно сказать. Были подранки, но до конца я за ними не проследил. Может, ушли, может, упали. Когда летал на штурмовике, то одного мой стрелок свалил. А когда на пешке, то уже наши ястребки «мессеров» к нам не подпускали.

– Пешка?

– Пикировщик. Его перед самой войной сделали. Но мне досталась уже отработанная машина в конце сорок четвёртого. Я на ней в основном, наступающие войска поддерживал. Зенитки нас доставали, а истребители – нет.

– Я тут, Александр Трофимыч, вот о чём потолковать хотел. Николай Николаевич как-то шибко распереживался по поводу твоего совета переехать в Горький. Думает всё и выглядит рассеянным.

– Так успокой его. Только не нажимай. Ни за переезд, ни против. Пошути там, вроде как всевышний послал ему испытание и теперь ждёт – крепок ли духом человек? Нет ли в нём слабости, сомнений? То есть – пусть от сердца решит, на своё разумение, на собственные чувства. Как душа просит – так пусть и сделает.

– А ты на его месте как бы поступил?

– Тут такое дело, Валерий Палыч! Война эта велась не только ради захвата территории, а на уничтожение. Немцы на нашей земле столько мерзости натворили, что ради того, чтобы надрать им задницы, я всё, что угодно, сделаю. У нас каждый седьмой погиб.

Чкалов нахмурился и попрощался. Когда он садился в машину, то вид имел подавленный.

* * *

На другой день спозаранку приехал Поликарпов. И сразу взял меня за горло:

– Вы утверждаете, что в результате той будущей войны погибнет каждый седьмой житель нашей страны. Но это же порядка двадцати миллионов человек! Разве возможно поставить под ружьё такую огромную армию?

– Не знаю. Я в этом не разбираюсь. А погибло двадцать семь миллионов человек. Из них около двух третей – мирные жители. От бомбёжек, или фашисты вообще целые деревни сжигали вместе с людьми. Знаете, по поводу точных цифр у специалистов не сложилось однозначного мнения, но население страны за это время сократилось примерно на одну пятую.

Николай Николаевич скукожился и побрёл обратно к машине, рядом с которой его ждал водитель.

А я понял, что переезд его КБ в Горький – дело решённое.

Глава 15. Окончание отпуска

Собственно, на этом – как обрезало. Никто ко мне больше не приезжал и ни о чём не спрашивал. Конарев пропал, да и стенографистка куда-то подевалась. Прислуги в доме, как обычно, было два человека – мужчина и женщина. Они меня по-прежнему исправно кормили. И это всё.

Я ел и разминался. Ещё спал, сколько хотел. Но незанятого времени оставалось много. Продумывал дальнейшее совершенствование своего самолётика. И чем тщательней продумывал, тем яснее понимал, что изменения, проведённые для сохранения управляемости при полёте хвостом вперёд, нужно «откатить» назад. Элероны этой конфигурации не получались без щели между своими поверхностями и задней кромкой крыла, а это увеличивало сопротивление набегающему потоку. Конечно, при тех ничтожных скоростях, которые обеспечивал мой слабосильный движок, это мелочи, но… да никаких «но». Не достать мне более мощного мотора. И на саму переделку придётся покупать, по меньшей мере, мешковину. Хотя, если удачно загоню на барахолке штиблеты, пальто и «непионерский» галстук, может остаться ещё на пару свёрл и килограмм шурупов.

Шли дни. Я питался и накачивался. Про меня, определённо, забыли. Или где-то что-то происходит? Такое, что всем не до меня.

Когда отпуск стал подходить к концу, обратился к мужчине, что работал по дому, с вопросом, как доехать отсюда до вокзала?

– А я машину вызову. Тебе завтра нужно?

– Завтра. На Одессу.

– Тогда, как позавтракаешь, тут и заедут за тобой.

Всё так и вышло – на другой день я сел в подкатившую легковушку и получил от водителя билет. Это хорошо, а то моих денег хватило бы только впритык. А так, я ещё успеваю пробежаться по привокзальным магазинам и поискать подарок своей Мусеньке. Только вот чемоданы, а их у меня теперь два, придётся оставить в камере хранения.

– Я завезу тебя в магазин по дороге, чтобы ты мог запастись едой, – словно прочитав мои мысли, сказал водитель. – Все командированные так делают. Ты-то молодой совсем. Небось, в первый раз?

– Да. Спасибо, дяденька, что надоумили. А мне бы сначала куклу сестрёнке купить. Настоящую, фабричной выделки. А где они продаются, не знаю.

– Это не беда, потому что я знаю. Со мной не пропадёшь.

Купил я и куклу в красивом платье, и хлеба, и сала шматок. И в поезд сел без проблем. Опять был мягкий вагон, купе на двоих и молчаливый попутчик, всю дорогу глазевший в окно. Он с собой провизии не прихватил, так что я его каждый раз любезнейшим образом приглашал разделить со мной трапезу. Доехал без приключений.

В аэроклубе не посмотрели, что я с дороги – сразу запрягли делать ревизию снятому с машины мотору, поэтому до села я добрался, когда уже начинало смеркаться. Мусенька мне обрадовалась, а после получения подарка долго и задумчиво на него смотрела.

– Это что? Намёк? – спросила она наконец.

Я некоторое время тупил, пока не смекнул, что она как-то специфически восприняла моё подношение. Бывает такое с женщинами, когда непонятно, отчего она надулась или пришла в восторг. Но ясность внесли сестрёнки:

– Мама! Смотри! Шурик Муське ляльку подарил!

Вот, поди, сообрази, что невинный подарок могут воспринять в качестве намёка на будущих детей!

И ведь восприняли – позвали к столу.

* * *

Зима в этих местах слякотная. Летная погода бывает редко и не подолгу. Поэтому работы в мастерских шли неспешно, планово. Ни авралов, ни переработок. Свободного времени у меня было достаточно – я вернул своему самолёту старые элероны и настроил тяги. А потом призадумался. Крыло-то у меня хорошее, но ни мотора к нему подходящего нет, ни фюзеляжа я толком не сделал. В зимнее время на нём неуютно, да и летом прохладно под постоянно набегающим потоком воздуха. И никак не облагородишь подобную каракатицу в пределах заложенной в неё концепции.

Аппарат создавался под определённую задачу – произвести впечатление на нужных людей. Теперь он – отработанный материал. Другое дело – крыло, рассчитанное на более существенные скорости, недостижимые без настоящего авиадвигателя. Которого я не в силах раздобыть.

Словом, что-то меня начинало потихоньку тревожить. Будто оставил недоделанным важное дело. Правда, в том, какое это дело, я себе отчёта не отдавал – на глаза мне попался самолёт, вот на него я и вперил свой внутренний взор.

Маета эта продолжалась до февраля, до прихода на моё имя письма от Валерия Павловича. Его известность в эти годы не так велика, как после знаменитого перелёта в Америку через Северный полюс, но среди авиаторов он – человек авторитетный.

– Так ты с самим Чкаловым знакомство водишь? – спросил начальник аэроклуба, лично вручая мне конверт.

– Встретились в Москве, когда был в отпуске, – ответил я уклончиво. – Случайно разговорились в трамвае про авиацию, вот он меня и запомнил.

А потом я и сам призадумался. Мне же приходили письма от Поликарпова с этого самого адреса, причем фамилия отправителя на них значилась правильная. Они что? Не попадали ни в чьи руки, кроме моих? Не попадали – почтальон доставлял и вручал лично. А тут они угодили в общую кучу. Значит, надзор за мной со стороны компетентных органов ослаб. Позабыт. Позаброшен.

* * *

Письмо было написано слегка Эзоповым языком. Или Палыч прикалывался? Сообщил он, что с Поликарпова сняли судимость, но извинений за допущенную ошибку не принесли, отчего Николай Николаевич жутко обиделся и самым скандальным образом уволился из ЦКБ, демонстративно бросив все разработки. Переехал в Горький и устроился в конструкторском бюро тамошнего авиазавода. То есть стал рядовым производственным инженером.

По столице поползли слухи, что Поликарпов решил бросить изобретательство и нашёл для себя спокойную работу за хорошую зарплату.

На то обстоятельство, что ещё несколько сотрудников из его старого коллектива перебралось туда же, никто не обратил особенного внимания – отчего же не переехать, если директор завода даёт жильё! А Николай Николаевич не счёл за труд похлопотать ради старых приятелей.