Детство золотое. Повесть

Сразу после завтрака наступало время набирать воду для вечерней поливки огорода, чтобы за день она хорошенько прогрелась на солнце.

Взяв коромысло и вёдра, мама шла на колонку, Митя вприпрыжку бежал следом. Его помощь простая, но необходимая – открывать и закрывать ворота на улицу, не то может заскочить какая-нибудь уличная собака и вытоптать весь их подножный корм.

Кошки не столь опасны, но и они представляют угрозу для свежих посадок: любят бегать по рыхлой земле грядок, разрывая их задними ногами. Только вчера мама выдергала остатки редиски, перекопала землю, заборонила граблями, сделав грядочку ровненькой, посадила новые редисочные семена, полив их из лейки. Теперь грядку надо беречь и охранять как зеницу ока, ведь она даст им будущий подножный корм.

Вёдра на коромысло мама надевает громадные: наполненное водой Митя не может даже одно приподнять от земли, а мама несёт на плечах два, совершая за утро много походов на угол квартала к водопроводной колонке, постепенно наполняя бочку.

Что действительно хорошо, с утра возле колонки очередь маленькая: когда один человек стоит, набирает воду, когда двое. Зато вечером здесь скапливается уйма народу, тогда приходится долго стоять-ждать каждый раз, да и напор утром лучше.

Мама наливает вёдра по самые краешки, играючи взметает коромысло на плечи, несёт, не плеща ни капли. На третьем-четвёртом походе начинает уставать – тянуть при ходьбе шею, а вода потихоньку расплескивается на землю. В Митины прямые обязанности входит вовремя сообщать ей об этом.

По пути они обязательно здороваются с прохожими: тёткой Федосьей, бабой Лизой, спешащими в церковь, откуда доносится утренний колокольный звон, потом дядей Геной, идущим на завод в костюме и при галстуке.

– Здравствуй, Геннадий, – говорит мама, отворачивая в сторону вёдра, чтобы случайно не задеть.

– Здравствуйте, – дядя Гена останавливается. – Ну как, устроилась на работу?

Мама опускает глаза, начинает оправдываться.

– Пока ничего не подыскала. Сейчас сад да огород требуют много времени, только успевай разворачиваться, да и ребёнка куда девать?

– Пойдёшь на завод, устроим в ведомственный садик.

– Нет, к станку не хочу. Не по душе дым, да гарь, да мазут.

– Тунеядствовать тоже нечего. Смотри, так недолго покатиться вниз по наклонной плоскости. За тунеядство статья предусмотрена, в курсе?

Глянув на часы, дядя Гена торопливо кивает и уходит на завод размеренным механическим шагом. Они с мамой идут дальше своей дорогой. Вода из вёдер сильно плещется, Митя громко сообщает об этом, но мама будто не слышит. У неё портится настроение.

– Что топчешься? Открывай калитку! – кричит она. – Нет, чтобы матери помогать, так он ворон считает!

Митя отворил калитку в ограду, закрыл следом и побежал быстрее вперёд – открывать огородную, которую надобно стоять-придерживать, чтобы не ударила с размаха по ведру.

Мама выливает воду, бормоча вслух: «Тунеядство, тунеядство, ну где здесь тунеядство, когда работаешь круглосуточно тягловой лошадью? Бочку одну наполнить – надо десять раз на колонку с коромыслом сбегать, а одной бочки на огород разве хватит? Ещё ванну налить да бачок для дома. Умник нашёлся! Между прочим, мне уже не семнадцать лет, чтобы здесь лямку тянуть да еще на заводе железо ворочать. Без того всю жизнь напролёт, как лошадь, в мыле бегаешь, а он идёт в костюмчике за столом сидеть – чинуша! Тунеядством пеняет. Боится, что денег приду просить в долг».

Она заторопилась на улицу сердито гремя вёдрами, оставив калитку открытой. Чувствуя, что только мешается под ногами и у мамы неважное настроение, Митя более не решился сопровождать её до колонки, остался возле дома.

Молчаливо замкнувшись, мама безостановочно таскала воду, пока бочка, бак и ванная не наполнились до самых краёв.

Вылив последнее ведро, она почти упала на огородную лавочку и зачем-то долго смотрела на цветущие желтыми цветками помидорные кустики. Вдруг улыбнулась Мите, из чего следовало, что настроение её начало подниматься.

– Ничего, сынок, живы будем – не умрём. Солнце высоко стоит, часов десять, никак не меньше. Идём в дорогу собираться, а то народу опять будет на остановке – с автоматом не пробиться.

Их мичуринский участок находится далеко за городом, туда долго добираться. Быстрее всего, конечно, можно доехать на автобусе.

По краям площади располагаются несколько остановок разных маршрутов, и на каждой гудит немалая толпа желающих уехать. В центре площади шеренгой выстроились автобусы.

Когда какой-нибудь из них запускает двигатель и выруливает к остановке, на него тотчас набрасываются люди, числом в несколько раз превышающим количество мест в салоне. Начинается штурм дверей.

– Это ещё что, – наблюдая соседнюю посадочную площадку, где разыгралось очередное столпотворение, сказала мама своей знакомой Павловне, представительного вида старухе в чёрной одежде и чёрном платке, со всегда суровым лицом, – а что тут будет в воскресенье!

– В воскресенье все в сады ринутся, тогда нам здесь делать нечего, – согласилась Павловна, и её лицо стало ещё суровей, почти как у воина-пограничника, если рассматривать черный платок, надвинутый по самые брови, в качестве воинской каски. – А и сейчас зря ждём, только время теряем, надо на трамвае ехать да пешком через лес идти. Вернее будет.

– Подождём немного, вдруг залезем? Вдруг два автобуса по маршруту сразу пустят?

Взгляд Павловны сообщил окружающим, что мама такая же мечтательница, как и её маленький сын, но Митя в данном случае даже и не собирался мечтать про второй автобус. Как можно вообще мечтать про пыльную давку, где нечем дышать?

Конечно, автобус довезёт до самых ворот садоводства, а через лес идти далеко и опасно, ведь там могут встретиться хулиганы и бандиты, это всем известно, но всё равно Мите, как и Павловне, лес нравится гораздо больше, нежели душный, битком набитый автобусный салон, в котором его каждый раз лихотит от запаха бензина, пыли, тесноты, духоты и тряски.

Их автобус должен отправиться по расписанию только через полчаса.

Этого времени вполне достаточно, чтобы прогуляться до Демидовского столба, расположенного неподалеку. Митя уже знает, что столб воздвигнут в честь горнозаводского дела на Алтае, однако после революции вывеску на нем сменили, он сделался памятником героям революции. Тем не менее жители продолжали называть столб Демидовским.

Вокруг очень красиво. Под ногами каменные плиты, а не асфальт. Мама рассказала Мите, что в прошлом веке здесь любил гулять сосланный писатель Достоевский. Он скучал по Петербургу, а окрестности Демидовского столба напоминали ему петербургские виды.

– Он прямо сюда наступал? – указал Митя перед собой.

– Да, прямо сюда.

С великой осторожностью Митя поставил свою ногу, как ему казалось, след в след Фёдору Михайловичу, испытывая при этом неимоверное волнение.

Нагулявшись в своё удовольствие, они вернулись разговаривать с Павловной. Тут один из автобусов в центре площади развернулся, лихо подкатил к их остановке, передние и задние двери открылись. Толпа облепила «душегубку», словно черные муравьи зеленую гусеницу, брошенную прямо на муравьиную кучу, и в первые несколько минут у дверей, даже передних, куда по правилам должны заходить только инвалиды и пассажиры с детьми дошкольного возраста и куда они тоже направились, разыгралось нешуточное сражение, сопровождаемое короткими сдавленными криками. Замелькали вперемешку локти, сумки, рассерженные лица. Полыхнула истошная женская брань.

– Не пойду туда, – объявил Митя.

– Не бойся, дай-ка возьму тебя на руки.

И действительно, мама подхватила его, закинула чуть ли не на плечо (в левой руке у неё большое эмалированное ведро с обеденными припасами), после чего храбро устремилась в гущу сражения к передним дверям. Атмосфера здесь накалена до предела. Перед тем как закрыть от страха глаза, Митя успел заметить, что Павловна осталась стоять на месте с отстранённым, безрадостным выражением. Однако Павловна получает пенсию, кроме того ей помогает дочь, которая хорошо зарабатывает. Попадёт она сегодня в сад и во сколько – не столь для неё важно, как для их маленькой семейки беспомощных тунеядцев, существующих исключительно на подножном корму и Митину пенсию в двадцать рублей. Пенсия по утере кормильца маленькая от того, что начислили ее не с зарплаты, а уже с пенсии отца по инвалидности, которую тот успел получить всего два раза.

Нетрудно догадаться, что и прочие граждане с вёдрами, корзинами, костылями, детьми относились к их же категории, существующих на подножном корму, растущему в садах или ближних деревнях, куда доходит автобус, так что отступать всем некуда, остаётся сражаться до последнего с себе подобными за право уехать. Автобусов мало, а людей слишком много развелось.

Они врезались в толпу, мгновенно в ней увязли, никуда не продвинувшись, в то время как буквально в двух метрах от них десятки счастливчиков врывались внутрь салона, становясь пассажирами и занимая лучшие места у окон, выставляя в них, словно на показ, довольные лица. Зажатые со всех сторон сердитыми людьми, тоже пытавшимися продвинуться хоть на сантиметр ближе к дверям, Митя с мамой могли только наблюдать, как наполняется пассажирами автобусное пространство за стёклами.

Но постепенно лица счастливчиков, только что глядевших на остановку из окон с выражением полного удовлетворения – «Уффф! Влезли! Теперь уедем!», начинают морщиться, приобретая страдальческие черты: кругом толчея, жара, совершенно нечем дышать. Народу в автобусе, как сельдей в бочке, на голове друг у друга стоят.

Оставшиеся наперебой ругали хама, растолкавшего детных пассажиров, а также инвалидов локтями и нагло залезшего в первую дверь, но что теперь? Теперь кричать бесполезно.

Автобус набился под завязку, из верхних узеньких открытых форточек как-то боком и неудобно торчат головы – высунулись, дышат воздухом. Не желавшие остаться граждане висят гроздьями в дверях, иные болтаются даже без всякой опоры, некуда ногу приспособить на ступеньке.

Шофёр кричит в радио: «Пока не освободите двери, автобус в рейс не выйдёт!».

«Врёшь-пойдёшь, – отвечают ему головы из форточек, – расписание для кого писано?»

– Куда только народ едет? – произнесла мама недовольно. – Мы-то в сад, по насущному делу, пропитания ради, а они куда рвутся?

– Все по насущным делам, – вздохнула Павловна, – от безделья в душегубку на мучение разве полезешь?

Мать опустила Митю с рук.