Забытый демон. Детективная серия «Смерть на Кикладах»

– Разумеется, Джеймс, буду рад с ним познакомиться, приглашайте! – кивнул Алекс. – Тем более что у нас в таверне сегодня праздник жареного мяса: Петрос устраивает конкурс барбекю. Будут и барашек, и козленок, и даже теленок на вертеле. Соберутся лучшие повара острова. Вино из долины привезли вчера. Судя по фамилии, он итальянец? Думаю, он будет рад. Так что обязательно приглашайте! Или хотите, я сам приглашу?

– Конкурс барбекю? Отлично, отлично! – растроганно произнес англичанин, на его лице отразилась вся гамма чувств в предвкушении кулинарного праздника. Лили и Стефани переглянулись и прыснули от смеха, прикрывшись ладонями.

Друзья медленно шли по мощеным мостовым крепости, лежащим в глубокой тени – солнцу сюда было очень сложно добраться из-за многочисленных сводчатых арок и перекрытий, соединявших несколько домов в единую причудливую постройку. Археолог вот уже пару минут как молча шел впереди и задумчиво улыбался своим мыслям.

– Дорогой, – напомнила ему Лили. – Ты хотел рассказать нам о Кастро! Самое время продолжить, чтобы не опоздать на ужин! Ты этого не переживешь!

– Да, да… Нет, нет! Ни в коем случае, конечно! – всполошился «экскурсовод». – Где я остановился? Ах, да! И ворота, и башня сохранились с тех самых времен, когда венецианец Марко Санудо захватил несколько крупных островов в Эгейском море, включая Наксос, и, недолго думая, объявил себя герцогом Наксосским! – здесь англичанин сделал небольшую паузу, словно припоминая что-то. – Да, любопытнейшая была фигура, скажу я вам: ни чести, ни совести, а какие амбиции! Герцог Наксосский, ни больше, ни меньше! Но от резиденции самого Санудо, увы, ничего не осталось. Она – башня Санудо – находилась в самом центре Кастро, но до наших времен не сохранилась. На ее месте сейчас установлен обычный простой камень. Вот как бывает: «Ибо прах ты есть и в прах возвратишься»…

– Санудо? Никогда о таком не слышала, – произнесла Стефания, оглядываясь на Смолева, и хотела что-то еще добавить, но тот приложил палец к губам, мол, «не отвлекайся» и взглядом показал на воодушевленного англичанина, продолжавшего рассказ.

– А какой был знатный вельможа! Настоящий венецианский купец. Впрочем, в те времена «венецианский купец» часто означало – и пират, и разбойник! Именно он и построил эту крепость на холме. Для того времени это было чудо фортификационного искусства. Венецианцы были большими мастерами в строительстве сооружений на островах – к тому моменту Венеция была уже мощной морской державой.

– Это случилось сразу после четвертого Крестового похода? – уточнил Алекс, с интересом разглядывая каменную кладку мощных стен башни. – Уже после провозглашения Латинской республики?

– Да, да, именно! – немедленно подтвердил Джеймс, удивленно и с уважением посмотрев на Смолева. – Совершенно верно! Алекс, вы не перестаете меня поражать! Сфера ваших интересов настолько широка… Вы специально изучали этот вопрос? Нет? Обычно об этом знают только специалисты… Именно, как раз после того, как в захваченном и разграбленном Константинополе была провозглашена Латинская республика.

– Подождите, – подала голос Лили. – Я запуталась! Дорогой! Но ведь Константинополь захватили и разграбили турки? И он превратился в Стамбул. Разве нет?

– Турки сделали это спустя двести пятьдесят лет после описываемых событий, дорогая, в тысяча четыреста пятьдесят третьем, – ответил Джеймс. – К тому моменту Константинополь представлял собой город, находящийся в крайней фазе упадка. Это было даже не назвать империей – население пятьдесят тысяч человек, от силы… А первыми византийскую столицу греческого христианского мира – в то время богатейший город Европы – разграбили сами же христиане, рыцари-католики, сражавшиеся под знаменами папы римского. Это были участники четвертого Крестового похода под предводительством великого венецианского дожа Энрико Дандоло. Великий слепец! В том смысле, что последние двадцать лет своей жизни он был слеп совершенно, что не помешало ему стать дожем Венеции и завоевать Константинополь чужими руками. Тоже, кстати, тот еще был персонаж… Умер он в Константинополе, между прочим, в возрасте девяноста восьми лет и похоронен был в Святой Софии. Сейчас там мечеть, но могильная плита с его именем сохранилась.

– Но как такое было возможно? – поразилась Лили. – Как христиане могли разорить Константинополь? Они же собирались воевать с арабами за Гроб Господень? Разве не за Иерусалим они должны были биться? При чем здесь столица Византии?

– Тоже никогда об этом не слышала, – немного растерянно произнесла Стефания, вопросительно оглянувшись на Смолева. Тот лишь тепло улыбнулся ей в ответ и подмигнул. Лишать Джеймса удовольствия блеснуть познаниями перед девушками он не хотел, хотя историю знал прилично.

– Это тема для отдельного разговора, друзья. Вот уж воистину темная, страшная и кровавая история… Мы можем поговорить об этом сегодня за ужином. А пока я продолжу рассказ о крепости, – предложил Джеймс.

Возражений не последовало.

Друзья вышли на небольшую площадь, на которой стоял католический собор тринадцатого века. Площадь была залита солнцем. Компания подошла к каменной скамье рядом с собором, и девушки немедленно уселись на нее: уставшие ноги давали о себе знать.

– Итак, когда крепость была построена, она имела пятиугольную форму с семью оборонительными башнями и тремя главными воротами, через которые можно было попасть внутрь, – проговорил Джеймс, для пущей убедительности и наглядности размахивая руками. – Но для врага это было крайне непросто. Высота холма – более тридцати метров над уровнем моря, а толщина стен и сегодня говорит сама за себя. Что было внутри? Как и сейчас – небольшой средневековый город: дома знати, ремесленников, купцов, церкви, военный гарнизон. Почти триста строений! Посмотрите, по материалу крепость разительно отличается от городских построек. Видите, светлые пятна в ее кладке? Это мраморные блоки, которые использовались при строительстве – остатки древних строений на острове, в том числе и разрушенного храма Аполлона, – англичанин развел руками. – Такова была в те времена сложившаяся практика строителей во всем мире – одни древние здания разрушались, а из их материала возводились новые.

– Еще раз, когда это произошло? – поинтересовалась Стефания, лукаво посматривая на «экскурсовода».

– Как? Я не сказал дату? Проклятая рассеянность! – расстроенно чертыхнулся Джеймс, снова вызвав улыбки у присутствующих. – Похоже, экскурсовод из меня так себе… Самое начало тринадцатого века. Возводить эту крепость по приказу Марко Санудо начали в тысяча двести седьмом году… Да, друзья мои, очень давно, более восьмисот лет назад!

– Ого! – воскликнула неугомонная испанка. – Восемьсот лет! И вы хотите сказать, что за восемьсот лет здесь не поселилось ни одного завалящего призрака? Ни одного привидения? Не поверю, Джеймс, ни за что!

– Вот и я о том же, – встав со скамьи, проворчала Лили, крепко обнимая мужа за талию и приникая к его плечу, отчего тот совершенно растаял. – Второй год до него достучаться не могу! Не верит – и все тут! Мне здесь среди бела дня даже в жару зябко находиться, как будто кто-то смотрит. А ночью я даже и представить себе боюсь! Так что здесь явно что-то нечисто!

– Ну хорошо, хорошо, – поднял руки ладонями вверх, словно сдаваясь, археолог. – Будет вам история, леденящая душу. Смотрите, не пожалейте! Сами напросились!

Часть третья

Прежде всего мы, призвав имя Христа,

должны вооруженной рукой завоевать город.

    Из договора между Венецией и крестоносцами.

Весна тысяча двести четвертого года от Рождества Христова выдалась ранней. Против обыкновения, дождей почти не было. Даже морские ветра, что обычно несут с Босфора плотные мглистые туманы и щедро увлажняют бухту Золотого Рога, выпадая обильными росами, в этом году припозднились на несколько недель, и эта задержка сыграла свою роковую роль. Пожар, бушевавший в захваченном городе уже несколько дней, превратил столицу Империи ромеев[7 - (жители Константинополя называли себя римлянами – по-гречески «ромеями», а свою державу – «Римской („Ромейской“) империей». На среднегреческом языке – ???????? ???????, Васили?я Роме?он или кратко: ???????, Романи?я – прим. автора)] в кромешный ад и смертельную ловушку для всех, кто еще не успел ее покинуть. Городские кварталы столицы пылали, как сухостой, подожженный молнией в самый жаркий месяц греческого лета. И никому не было спасения!..

«За грехи наши тяжкие Бог отвернул светлый лик от града своего,» – в глухом отчаянии, стиснув зубы, думал старый монах в прогоревшем насквозь рубище, едва прикрывающем его наготу. Седая борода грека была сильно опалена, брови и ресницы обгорели почти полностью, отчего кажущиеся совершенно круглыми черные глаза на закопченном лице смотрели на мир еще пронзительней. Некогда мокрая повязка из плотной ткани, обмотанная от огня вокруг чела на манер чалмы, едко тлела, руки со следами ожогов и копоти, крепко прижимающие к груди несколько тяжелых фолиантов в кожаных переплетах, дрожали от напряжения.

С трудом выбравшись из-под завалов обрушившегося здания сгоревшей храмовой библиотеки, – слава Всевышнему, старая кирпичная кладка ворот устояла! – семидесятилетний хранитель реликвария[8 - (вместилище для хранения ценных реликвий, которые имеют религиозное сакральное значение. Почитание реликвий наиболее развито в христианстве – прим. автора)] и библиотекарь Храма Святых Апостолов, еле передвигая ноги, медленно взбирался на холм среди царивших на улицах шума и суматохи, и за четверть часа по узкой тропке добрался до церковной стены. Здесь, в каменной кладке южного придела храма, скрытая вьющимся плющом едва виднелась потайная дверца. Не дойдя до нее с десяток шагов, обессилев, старик оперся спиной о стену и, закашлявшись, поднял слезящиеся от дыма и копоти глаза. Древний храм стоял на холме. Отсюда город был как на ладони.

С высоты холма сквозь чадящую дымную завесу монах видел, как жители, с криками мечущиеся в горестном страхе по улицам, осознав тщетность своих усилий, отчаялись остановить полыхающий огонь. К концу третьего дня пожар все еще продолжал безумствовать, большая часть Константинополя уже лежала в дымящихся руинах, и всем было ясно, что это конец: спасти город было невозможно… Громкий треск тысяч пылающих домов и сотен церквей, пожираемых яростным пламенем, ни разу не ослабевшим за трое суток, время от времени заглушал адский шум: то и дело рушились прогоревшие перекрытия зданий, и массивные черепичные крыши или купола храмов с тяжелым грохотом и снопом искр падали на землю, сопровождаемые людскими криками, наполненными ужасом и болью.

Лицо монаха напряглось: судорога глубокого душевного страдания перекосила его. Медленные старческие слезы текли на усы и опаленную бороду, и сухие губы шептали по-гречески: «Сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их!..»[9 - (Екклесиаст, глава 9. – прим. автора)]

Ноги более не держали старика, он опустился на колени и забормотал молитву: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…»

Самый богатый некогда город Европы, пожираемый огненной стихией, исчезал на глазах. Пожары в Константинополе случались и раньше, но никогда еще за свою тысячелетнюю историю Новый Рим[10 - (Сюда, в бухту Золотого Рога, римский император Константин I перенёс в 330 году столицу Римской империи, официально переименовав город в «Новый Рим» – прим. автора)] не горел так, как в этот раз – теплой ранней весной тысяча двести четвертого года.

Говорили позже, что это пьяные фламандцы, лангобарды и франки, составлявшие основу войска крестоносцев, набранного по всей Европе, передравшись за добычу во время штурма, подожгли с разных концов ремесленные кварталы и торговые ряды главного рынка, прежде разорив винные погреба и хранилища съестных запасов. Так ли это было или нет, никто не стал искать поджигателей: богатейший город Европы был отдан на три дня разъяренному войску на разграбление, – и каждый спешил урвать свой кусок. Но никто из них не мог себе даже на мгновение представить, что богатства Нового Рима, скопленные за тысячу лет, велики настолько, что грабить его и вывозить сокровища венецианцам и рыцарям Креста придется годами…

Старый монах прикрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул, попытавшись успокоиться и взять себя в руки, но обильно катившиеся слезы оставляли светлые бороздки в копоти, густо покрывающей его лицо. «Погибло, все погибло!» – думал он. – «Господи, помилуй, укрепи меня в вере моей, прости прегрешения мои! Прости братьев моих во Христе, ибо не ведают, что творят! Аминь!»

Предводители двадцатитысячного войска крестоносцев, собравшихся «воевать Святую землю» на Востоке, вместо того, чтобы отправиться в Египет, а оттуда и в Иерусалим, «сражаться за Гроб Господень», внезапно изменили свои первоначальные планы и, объединившись с мощным морским флотом венецианского дожа[11 - (дож – титул выборного главы Венецианской республики на протяжении более чем десяти веков – с VIII по XVIII – возник в 697 году, когда Венеция входила в границы Византии – прим. автора)] Энрико Дандоло[12 - (Энри?ко Да?ндоло (итал. Enrico Dandolo; 1107 или 1108 – май 1205) – 41-й венецианский дож. Среди других глав Венецианской республики его выделял девяностолетний возраст и слепота, которые не помешали ему быть избранным и оставить заметный след в истории, в том числе повлияв на исход Четвёртого крестового похода и разграбление Константинополя – прим. автора)], пришли под стены Константинополя, нимало не смущаясь тем фактом, что за стенами высились вовсе не минареты и мечети, а осененные крестом купола Святой Софии.

Забыть о том, что за стенами города не враги, а братья христиане, им помогли мечты о несметных сокровищах крупнейшего города в Европе. Как это часто бывает, алчность победила совесть и на этот раз… Воспользовавшись очередной дворцовой смутой, когда во Влахернском дворце[13 - (Влахерны – северо-западный район Константинополя, в конце XI-го века он становится главным административным центром столицы Византии. Императоры, начиная с этого времени, почти постоянно проживают во Влахернском дворце – прим. автора)] императоры сменялись чуть ли не раз в месяц, войска запада осадили Константинополь.

Последний «император», бросив семью и домочадцев, в страхе бежал из города тайными ходами почти сразу после штурма, прихватив с собой все, что смог унести из дворцовой казны. Гарнизон, защищавший стены и состоявший почти сплошь из наемников – англичан, датчан и генуэзцев, сдался на милость венецианцев, подогнавших свои корабли так близко к стенам, что их вооруженные отряды свободно переходили по лестницам с галер на башни и обратно. Ополчение, собранное наспех из горожан, билось отчаянно, но выстоять против натиска закаленных в битвах крестоносцев – конных рыцарей и пеших воинов, штурмовавших город с суши по всем правилам военного искусства – у него не было ни единого шанса.

Сквозь бреши, пробитые осадными орудиями в городских стенах, внутрь хлынули вооруженные толпы разъяренных франков, германцев и ломбардцев, размахивающих мечами, секирами и остервенело выкрикивающих: «Deus vult!»[14 - («Так хочет Бог!» – девиз крестоносцев, прим. автора)], и вскоре павший город запылал сразу в нескольких местах. Грабежи и мародерство, насилие и убийства мутной волной захлестнули столицу ромеев. Рыцари вламывались в дома без разбора и тащили все, что попадало под руку. Они захватывали в плен молодых женщин и детей, намереваясь продать их в рабство, убивая всех, кто вздумал оказать сопротивление. Их слуги и оруженосцы предавались грабежу с не меньшим упоением, присваивая чужое имущество, тут же связывая его в тюки и погружая на лошадей.

Штурм стен Константинополя крестоносцами в 1204 г. Работа художника Якопо Тинторетто. 1580 г.

Обнаружив в потайных хранилищах богатых домов и вилл, церквей и монастырей украшения из золота и серебра, сундуки с самоцветами и бочки с золотой чеканной монетой, драгоценные священные сосуды, украшенные золотом, алмазами, рубинами и жемчугами, древние иконы в дорогих окладах, многие из захватчиков сходили с ума, теряя рассудок от увиденного. Они – кто с восторженными криками, кто со звериным рычанием – обдирали с храмовых иконостасов тяжелые золотые и серебряные пластины, сгребали в мешки золотые чаши и тяжелые канделябры из литого серебра, то и дело устраивая кровавые потасовки со столь же озверевшими товарищами по оружию.

Много лет спустя, один из них, вспоминая этот день, напишет: «Там было такое изобилие богатств, так много золотой и серебряной утвари, так много драгоценных камней, что казалось поистине чудом, как свезено сюда такое великолепное богатство. Со дня сотворения мира не видано и не собрано было подобных сокровищ, столь великолепных и драгоценных. И в сорока богатейших городах земли, я полагаю, не было столько богатств, сколько их было в Константинополе!»[15 - (Из мемуаров о взятии Константинополя амьенского рыцаря Робера де Клари – прим. автора)]

Старик, оглядев улицы, примыкавшие к холму, на котором стоял храм, положил на землю спасенные им книги, завернутые в плотную ткань, – видимо, его собственную одежду, – и выпрямился, вдохнув наконец полной грудью. Теперь у него есть время на короткую передышку. Он размотал головную повязку, потушил тлевшую тряпицу, сложил ее аккуратно и вытер ею лицо. Надо взять себя в руки. Слезами уже не поможешь.

Погода стояла безветренная, и, хоть пожары никто не тушил, огонь пощадил главные храмы: пламя внезапно погасло у самых стен Святой Софии, в чем многие позже увидели знак свыше. Не дошел огонь и до Храма Святых Апостолов, погас у самого подножия холма. Но большая часть ближайших городских кварталов превратились в золу и обугленные головешки.

Внезапно старая железная дверца, скрипнув, приотворилась, и из-за нее высунулась светло-русая взлохмаченная голова. С испугом оглядевшись по сторонам, голубоглазый юноша лет семнадцати, с жидкой кудрявой бороденкой на заплаканном безусом лице, по виду и одежде из русов-изуграфов[16 - (изуграф – иконописец, живописец на древней Руси, прим. автора)], работавших подмастерьем при храме на восстановлении древних фресок, отчего и одежда его была обильно испачкана красками и мелом штукатурки, увидев старика, радостно вскрикнул и, выйдя к нему, зачастил скороговоркой на диалекте русов, хорошо известном библиотекарю.

– Отче, отче! Отец Феофан! Слава Богу, я уж думал, сгинули, не ровен час! Вас лишь дожидаюсь, батюшка! Уходить бы надобно! Боязно оставаться, придут ведь! Не помилуют латиняне, ироды окаянные…

– Уходить? – после долгой паузы отозвался старик на том же наречии, оглянувшись сперва на дрожавшего всем телом подмастерье, а потом на купола храма, сиявшие на солнце. – Куда? Некуда уходить…

– Батюшка, отец Феофан, как же некуда? Все отцы ушли уже! И отец Григорий, и отец Никодим… И служки с ними: Корнилий-хромой да Алипий. Иконы взяли, что могли, книги с писаниями святых отцов. Чай, не отнимут, аспиды проклятые! Сказывали: в монастырь! На Святую Гору![17 - (Афо?н греч. ????, в греческих источниках официально именуется Святая Гора, греч. ????? О???, «А?йон О?рос» – название горы (высота 2033 м) и полуострова в Греческой Македонии на севере Восточной Греции – прим. автора)] Идти бы надобно, батюшка! Да тихо ты, Фекла! – добавил он раздосадованно.

Маленькая пестрая собачонка, повизгивая, выскочила из-за двери и заливисто залаяла, радостно виляя куцым хвостом, ластясь к старику. Тот медленно опустил руку, коснувшись ее головы, и она, заурчав от счастья, сразу начала вылизывать ему ладонь горячим шершавым языком. Он достал из-за пазухи небольшую хлебную корочку, и собака мгновенно подхватила ее маленькими острыми зубками и принялась грызть.

– На Святую Гору ушли? Все? – снова отстраненно поинтересовался монах, внимательно наблюдая, как собака ест и словно мучительно раздумывая о чем-то своем. – И что, при храме никого не осталось? Ни одной христианской души?