Масамунэ и Мурамаса. Детективная серия «Смерть на Кикладах»

– Это, пожалуй, самая известная его схватка. Его звали Миямото Мусаши, по имени деревеньки, где он родился и вырос. И он был уже знаменит. Схватка произошла в тысяча шестьсот двенадцатом году в маленьком городке провинции Бунзен, где Мусаши вызвал на поединок лучшего фехтовальщика местного князя Тадаоке по имени Сасаки Кодзиро. Последний был знаменит тем, что разработал изумительную технику фехтования, названную «пируэт ласточки», вдохновленный движением ласточки в полете. Испросив и получив разрешение на поединок у князя, наш самурай через гонца условился о месте и времени схватки.

Поединок решили провести на небольшом островке, в нескольких милях от города утром следующего дня. К условленному времени явился только Кодзиро со своими секундантами. Прошло время, решили послать за нашим самураем в дом, где он пировал накануне. Разнесся слух, что, испугавшись филигранной техники Кодзиро, молодой самурай попросту сбежал. Но нет, его нашли, еле добудились. Сидя на циновке и ничего не понимая спросонья, он выпил воду из тазика для умывания и повязал себе на голову влажное полотенце. Потом поднялся, весь всклокоченный, сел в лодку и поплыл на остров. По дороге, пока его друг греб, он кое-как привел в порядок свою одежду, подвязав бумажными лентами рукава кимоно, выстрогал нечто вроде меча из запасного весла. Закончив строгать, он улегся и всю дорогу до острова проспал.

Когда лодка коснулась берега, он выскочил из нее, размахивая грубо оструганным веслом, поразив своим видом всех присутствовавших там людей. И снова поединок занял несколько мгновений. Сасаки Кодзиро стремительно атаковал, Мусаши скользнул в сторону и опустил весло на череп врага. Все было кончено. В падении меч Кодзиро разрубил широкий пояс Мусаши, и с того свалились штаны. Вот так, сверкая голым задом, он и направился обратно к лодке, предварительно театрально поклонившись онемевшим от изумления секундантам.

Мастер негромко и весело посмеялся, покачивая головой.

– После этого боя Мусаши навсегда отказался от использования настоящих мечей в индивидуальных схватках. Отныне он применял исключительно деревянные…

Сейчас, стоя в пустом зале Додзе и держа в руках бамбуковый меч, спустя почти полтора десятка лет после этого разговора, Смолев прекрасно понимал, что исход поединка зависит не столько от меча, сколько от того, кто держит его в руках. И все-таки, загадка, которую задал Тишкин, не давала ему покоя.

Он вернул синай на место и подошел к окну, что выходило в маленький дворик, заросший липами.

Имя мастера Масамунэ было ему известно. Более того, он во всех деталях помнил день, когда впервые прикоснулся к фамильному мечу клана Фудзивара, изготовленному этим легендарным кузнецом.

Алекс прикрыл глаза и снова, будто наяву, увидел, как тогда медленно потянул меч из ножен, вначале обнажив его до половины, а потом и полностью; было видно, что он острее бритвы. Полированная поверхность лезвия напоминала темный бархат. Древний клинок заворожил его хамоном – волнистым рисунком вдоль режущей кромки. Свет ламп переливался по слегка изогнутому лезвию, рождая холодное мерцание: казалось, что клинок покрыт тонким слоем прозрачного льда.

Меч был увесист, но не слишком. Рукоять, обтянутая кожей ската, была удобной, и рука не скользила. Искусство древних кузнецов потрясло в тот момент Алекса до глубины души.

Уже позже, изучая этот вопрос, он читал о том, как японские мастера-оружейники методом бесчисленных проб и ошибок еще в глубокой древности сумели добиться того, что лезвие меча и обладало нужной остротой, и в то же время не становилось хрупким. Достигали они этого, сплавляя бесчисленное множество раз в одном полотне различные сорта стали, отличающиеся содержанием углерода. Откованную пластину перерубали зубилом на части, складывали пополам и снова отковывали – и так много дней подряд. Только кузнец работал с мечом более шестидесяти дней! В результате структура меча становилась многослойной и состояла из тысяч пластинчатых слоев. Каждая часть меча закаливалась по-особому, для чего перед закалкой на меч наносился слой глины различной толщины.

От кузнеца меч попадал к полировщику, который использовал десятки различных точильных камней, куски кожи, и, наконец, подушечки собственных пальцев… Ножны тоже были произведением искусства. Традиционно в течение столетий они изготавливались из дерева магнолии, прочной и защищающей лезвие от окисления. Ножны делались из двух симметричных половинок, скрепленных рисовым клеем. Меч настоящего мастера всегда входил в ножны с усилием, но это была иллюзия – внутри ножен его полотно нигде не соприкасалось с деревом. Он прекрасно помнит этот меч Масамунэ.

Это был великолепный меч. Само совершенство.

– Смолев-сан! – услышал он за спиной знакомый негромкий, слегка словно надтреснутый голос, говоривший по-английски, и очнулся от воспоминаний. – Почему вы еще не одеты к поединку?

За спиной Алекса стоял, широко улыбаясь, Фудзивара-сенсей. Маленький, худой и совершенно седой японец низко поклонился Смолеву, Алекс традиционно поклонился в ответ, после чего не выдержал и крепко обнял старика.

– Боюсь, что я не готов к поединку, сенсей, – виновато ответил Алекс, отстранившись. – Я давно не тренировался.

– Кендо – это не тренировки и не соревнования, даже не поединки! – укоризненно покачал головой мастер Фудзивара. – Я много лет говорю вам одно и то же: смысл Кендо в самом Кендо! Это Путь самосовершенствования длиною в жизнь. Я иду по нему вот уже шестьдесят семь лет! Это бесконечное путешествие без пункта назначения. Мы все идем по этому Пути, как шли тысячи воинов с незапамятных времен до нас, преодолевая себя и совершенствуя свой дух. Воин обязательно поймет это, когда найдет свой Путь. Со временем. У каждого впереди много истин, которые придется усвоить, но, прежде чем воин подойдет вплотную к их пониманию, его техника должна стать безупречной. Для этого нужны ежедневные занятия!

– Я помню, мастер, – снова склонился в глубоком поклоне Смолев. – «Тренируйся тщательнее!» – говорил Кенсэй Мусаши. Я поэтому и пришел. У меня важное дело к вам, мастер! Я переехал из Петербурга в Грецию, на остров Наксос. У меня все в порядке. Но мне не хватает Кендо. Прошу вас помочь мне открыть на острове Додзе, если моя просьба вас не очень обременит. Приглашаю вас поехать со мной на месяц-два, чтобы открыть школу боевых искусств и преподавать в ней! Рыжая Соня тоже со мной, она готова стать инструктором в школе, которую мы откроем.

– Я подумаю над вашим предложением, – ответил с достоинством Фудзивара, но по его загоревшимся радостью глазам, Алекс понял, что неожиданное предложение обрадовало старого японца, посвятившего всю свою жизнь древнему боевому искусству.

– Спасибо, мастер! – обрадованно произнес Смолев. – Еще вопрос, что вы могли бы мне рассказать про мечи двух знаменитых кузнецов: Масамунэ и Мурамаса? В чем различие между двумя школами?

– Здесь скоро начнется тренировка, – после краткого раздумья ответил ему японец, указывая на спортсменов, что начинали собираться в зале. – Давайте пройдем в другой зал, выпьем чаю и поговорим. Это долгий разговор!

Вернувшись поздно вечером в дом под Зеленогорском, что достался ему по завещанию, Смолев попытался систематизировать услышанную от японца информацию.

Итак, школы Масамунэ и Мурамаса отстают друг от друга на несколько столетий. Масамунэ и его «великолепная десятка» учеников во главе с Садамунэ – это четырнадцатый век. А Мурамаса и его школа – это век шестнадцатый. Поэтому два великих мастера никогда не могли встречаться. Говоря о клинках Мурамаса, мастер Фудзивара рассказал о том, как можно отличить его клинки от работы других мастеров.

В японских книгах по оружейному искусству, которые были написаны после жизни Мурамаса утверждается, что мечи его школы больше похожи на традицию Мино, а не Масамунэ. Но на самом деле, мечи сочетают в себе характеристики и той, и другой традиции. Особенности этих мечей были таковы: клинок был более широким и тонким, линия синоги размещалась выше, острие было длиннее; цвет поверхности – чистый темно-синий с ниэ – крупнозернистыми зеркально-подобными частицами на линии закалки; сами линии закалки волнистые или по форме напоминающие голову божества Дзидзо. Гравировка на клинке встречается редко, чаще бывают желобки, а хвостовик клинка выполнялся в форме «живот рыбы». Цвет якибы – закаленной части клинка – кристально-белый, с голубоватым отливом.

– Но это все технические моменты, – покачал головой Фудзивара-сенсей. – Есть и другие признаки, но это не так важно. Важнее другое.

Оказалось, что мечи Мурамаса подвергались гонениям, и это единственный уникальный случай за всю историю холодного оружия! Считалось, что клинки Мурамаса – и это документально подтверждено – приносили несчастья членам клана Иэясу Токугава, объединителя раздробленной феодальной Японии. Известно, что его дед и отец погибли от такого клинка. Даже сам Токугава по неосторожности был случайно ранен мечом Мурамаса! Когда его сын был приговорен к совершению сэппуку, то секундант-кайсяку отрубил ему голову клинком одного из этих мастеров.

Узнав об этом и окончательно потеряв терпение, Токугава решил уничтожить все клинки Мурамаса, принадлежавшие его семье, и потребовал того же немедленно от своих подданных под страхом смерти.

Было провозглашено, что Мурамаса намеренно заколдовывал свои клинки, вселяя в них злое божество – кровожадного демона, жаждущего крови великого сегуна.

Примеру Токугавы последовали многие из его слуг и приближенных. Но также многие самураи, рискуя жизнью, нарушали запрет Токугавы и прятали легендарные клинки, стирали с них подписи мастера, даже выбивали чужие имена.

Поскольку многие годы эти мечи были подвержены гонениям и уничтожались – их почти не осталось. На сегодняшний день в музеях мира представлено всего четыре меча этой династии, и, похоже, что меч, на который упала витрина в музее – один из них.

Сильно, подумал Смолев, могу понять чувства Тишкина. Да и за музей обидно!

Много рассказал ему сегодня мастер Фудзивара. Но разгадать загадку не помог. Сказал: «Вы сами все поймете. Со временем!»

Уже позднее вечером Алекс долго ворочался в кровати, пытаясь разгадать тайну, но так ничего и не придумав, заснул. Его сны в эту ночь были беспокойными. Ему снилось, что это он везет клинки в Грецию вместо Тишкина и очень переживает, поскольку не может отличить один клинок от другого.

Часть третья

Аромат хризантем…

В капищах древней Нары

Темные статуи Будд.

    Басё.

Человек должен знать, зачем ему меч!

    Фудзивара Канефуса,
    кузнец в 25-ом поколении.

Когда спрашивают: «В чём подлинный смысл закона Будды?», прежде, чем вопрос перестанет звучать, нужно ответить: одинокая ветка цветущей сливы или кипарис во дворе», – неторопливо размышлял буддийский монах средних лет, расположившийся на отдых на самом краю бамбукового леса Сагано на окраине имперской столицы Хэйан-кё, что в переводе с японского означало «мир и спокойствие».

Монаха звали Такуан Сохо. Он сидел, скрестив босые ноги, на циновке, расстеленной у дороги. Нехитрый дорожный скарб странствующего монаха лежал рядом. Прежде, чем он отведает норимаки[3 - рисовые роллы – яп. (прим. автора)] с ломтиками рыбы и моти[4 - рисовая лепешка – яп. (прим. автора)] с дайконом[5 - маринованная редька – яп. (прим. автора)], который он замариновал по собственному рецепту, ему необходимо перенести на бумагу мысли, что он обдумывал вот уже несколько дней пути, составляя ответное письмо своему ученику и другу ронину Миямото Мусаши.

На дворе стоял ноябрь. В стране Ниппон это время называли «момидзи-гари» – «охота за красным кленом». Листья знаменитого клена каэда с октября начинали стремительно краснеть на севере, и постепенно волна яркого багрянца захлестывала одну провинцию за другой, на целый месяц окрашивая леса в багрово-красный цвет. Созерцание красных листьев клена привлекало множество монахов из буддийских и синтоистских храмов по всей Ямато[6 - «великая гармония, мир» – древнее название Японии – (прим. автора)].

Такуан Сохо, странствующий буддийский монах, поэт и каллиграф, совершал очередное паломничество в храм Тофуку-дзи, знаменитый своими кленами каэда, особенно прекрасными в середине ноября. Храм лежал к юго-востоку от имперской столицы, до него было еще полдня пути. Но время есть. У него есть все время этого мира. И одновременно у него нет ничего. И его самого нет. Есть Пустота. Однажды осознав это, он давно уже никуда не торопился.

Монах неспешно достал все необходимое для письма и, аккуратно окунув кисточку в баночку с черной тушью, вывел на бумаге несколько размашистых иероглифов. Он сидел, привычно поджав под себя ноги, на потрепанной тростниковой циновке, полуприкрыв глаза и прислушиваясь к внутреннему голосу Будды, говорившему в нем – надо только уметь слушать! Только достигшие просветления понимают, что будды и люди – единое целое! Потом склонялся над свитком и наносил еще несколько иероглифов на рисовую бумагу.