Ворота Сурожского моря

Он резко отвернулся, камыши раздвинулись под дрожащей рукой Аксюты. Нырнув в их спасительную густоту, он почувствовал, как холодеют ладони. Страх пробежал по позвоночнику липкой струйкой пота. Теперь они его видеть не могли, и Степан немного успокоился. Почему-то он не чувствовал себя в безопасности, пока на него глазели, пусть и связанные, эти сумасшедшие казаки. Спешно удаляясь вдоль берега, притаптывая и раздвигая высокие камыши, он еще долго слышал позади голоса бывших соседей, обещавшие ему самые страшные кары. Ногаи пленных не затыкали, наверное, считали, что те имеют право высказаться, а может, и сами считали так же. И только удалившись на порядочное расстояние и перестав слышать казаков, он наконец-то перевел дух:

– Ну, ничего, пущай побесятся, теперь они мне не страшны, все скоро у турок и татар окажутся на галерах да в гаремах, – Аксюта свернул на почти невидимую тропинку, уходящую в сторону от берега, и вскоре его спина исчезла в густых камышах.

Дождавшись, когда поредевший отряд – десятка полтора все-таки потеряли – соберется вокруг него, хан одним движением руки выслал вперед разведчиков. Еще поразмыслив, оставил пятерых прикрывать отход. Остальным скомандовал немедленно выдвигаться. Заняв место в середине строя – так безопаснее, – Аззак продолжил в уме приятное занятие – подсчет барышей, которые он выручит после удачного набега.

Глава 1

– Этот кленисе рубить? – Семка Загоруй сюсюкающий, как многие низовые казаки – черкасины, вытянутый жердиной, упершись длинной рукой в нетолстый шершавый ствол, вскинул вихрастую голову к его вершине.

– Руби, и вот тот, что дальше, тож, – есаул Муратко Рынгач[19 - Рынгач – рабочий вол, сохранивший внешность и свирепость дикого быка.], получивший прозвище за крутизну плеч и нрава, из верховых казаков, приземистый здоровяк с густым черным чубом, подскакивающим в такт ударам, с размаху опустил топор на комель другого дерева. – Эх-ма!

Клен вздрогнул, пошатнулся, и илистый берег тихого Дона вздрогнул от падения тяжелого дерева. Вода плескалась отсюда всего в десяти саженях, казаки потому и выбрали эту диколесную алеваду[20 - Роща, перелесок.], чтобы потом далеко не волочь бревна. К упавшему стволу с топором наизготовку подскочил еще один казак, отправившийся с рыскателями в ночной поход, Севрюк Ненашев. Перехватив топор, он обрушил его на самую толстую ветку с ногу толщиной. Островерхая шапка тут же сползла на глаза, и он, рывком выпрямившись, кинул ее на уже готовый ствол, где кучковались и остальные головные уборы казаков.

– На… – Аккуратный сочный срез ветки воткнулся в землю. – Ветлеватый порато[21 - Порато – слишком.], ниче, мы тебя трошки окромсаем. – Он снова замахнулся.

Солнце быстро катилось по наклонной к западу, в бескрайние вольные степи. Ноги вязли в мягком иле и грязи, спины в теплых зипунах взопрели и парили на вечернем ветру. Пока приготовили пять десятков стволов, укороченных и обрубленных, и скатили к воде, вывозились, как черти. Быстро перевязали их канатами, и два плота закачались в набегавшей волне. Последний, третий, довязывали уже в густых сумерках почти на ощупь. Костры жечь не рискнули: мало ли кого пронесет в неурочный час по реке. Они могут и не углядеть, а вот казаков у костра будет видно издалека. Для задуманного дела лишние глаза, если они не казацкие, только во вред, и, может, даже вред смертельный.

Три казака, придерживая раскачивающиеся плоты, запрыгнули на шаткие настилы, ваги оттолкнулись от берега. Остальные семеро рыскарей ватаги без суеты, но скоро уселись в тяжеловесный струг. Дружно ударили весла, и лодка потянулась следом за плотами.

Вечерело. По чистому яркому небу на западе растеклись закатные краски. Вода Великого Дона морщилась на ветру, разбегалась мелкими волнами, словно складками на лбу мудрого человека, задумавшегося об устройстве мира. Муратко, зачерпнув в пригоршню зеленоватой водицы, обмыл потное лицо:

– А ведь по времени идем, – он нашел взглядом последний отблеск заходящего солнца, чуть золотивший край противоположного берега, казавшийся отсюда тонкой вытянутой полоской. – Кажись, успеваем.

Мимо, разрезая волны, прострочил бугристый шов ничего не боящийся полхан[22 - Речная крыса.]. Хлопнув длинным голым хвостом, ушел в глубину. Мелкая рябь побежала под днище переднего плота. Замятно Романов, удерживающий его на тихой прибрежной струе, покосился в сторону нырнувшего зверька:

– Успеваем… не боись.

Постепенно темнело, на глубокий, теряющийся в кустом мраке окоем высыпали пока еще бледные звезды. По борту струга шоркали толстые былины чекана – шли вплотную к зарослям. У ерика замедлились: где-то здесь должны ховаться в тростнике еще два струга с тремя десятками казаков. Оставив плоты без сопровождения, задержали лодку на месте, зацепившись за торчащую у ближней заводи карчу[23 - Коряга.]. Напряженно притихли: «Нет, не слыхать». Севрюк, пригнувшись к воде и сложив руки лодочкой, прижал их к губам: по поверхности реки пронесся истошный покрик гагары. Не разжимая ладоней, поднял голову. За камышами раздался ответный крик птицы.

– Есть, – улыбнулся Севрюк.

Через пару мгновений из-за высокого чекана показался плотный в темноте округлый нос струга.

– Ну, где вы там ходите? – Муратко выдохнул облегченно. – Мы уж чего подумали.

– Да куда мы денемси? – полушепотом ответил ему с первой лодки высокий и чуть сутулый атаман Иван Косой. – Отошли подальше в чекан, недалече какая-то лодчонка подозрительно шастала, похоже, турчата рыбалили, горсть вшей им на загривок.

– Не заметили?

– He-а. Вовремя смылись.

Лодки одна за другой выплывали на излучину. В полной темноте их мутные силуэты скорее угадывались, чем виднелись.

– Погнали, пока плоты далеко не ушли.

– Ага.

Весла с легким плеском опустились в темные воды, разгоняя хищные тела казацких лодок. Еще минута – и струги исчезли в густеющей ночи. На берег накатилась отходная волна, вторая уже потише. Дождавшись, пока река успокоится, из прибрежной тины выставил острую мордочку полхан. Тихо. Хищный зверек, внимательно принюхиваясь и прислушиваясь, потянул бугристый шов по воде вдоль чекана. Полхан тоже на охоте, и где-то в зарослях притаилась сейчас его законная добыча. Она еще не знает, что обречена. Но ей и не обязательно это знать.

В поход казаки собрались всего за два дня. Разведчики Великого Войска Донского принесли интересную весть. Из Константинополя к Азовской крепости, по их сведениям, что раздобыли у плененного турецкого купца, недавно вышла галера. На судне отправился к устью Дона посланник султана Кудей-паша – известный казачий знакомец. Не раз уже сталкивались на море с его галерой. Но все везло ему как-то. Другие лодки топят и на абордаж берут, а султанский посланец под шумок завсегда ускользнет. А паша для станичников – добыча знатная. И знает много полезного, и стоит не мало. За одного его можно выручить больше, чем за десяток других знатных турок. Рублей пятьсот, это самое малое. В этот раз купец сказал, что турок везет послание наместнику Азова Калаш-паше. Кроме послания, судно под завязку загружено продуктами и золотом – плата янычарам, охранявшим стены когда-то русской крепости.

Вот и задумали казаки перед большим делом пополнить общественную казну, изрядно оскудевшую в подготовительных заботах. И то верно, только одного зерна купить у оскольских, валуйских, курских да белгородских мужиков, считай, треть всех запасов ушла. А металл на подковы, упряжь, котлы, ободы для бочек?.. Столько всяких мелочей понадобилось… Пороха десять тонн заготовили, фитиля тонны четыре. А сколько свинца на пули купили, то и взвесить невозможно, и сосчитать. Старшины, конечно, учет ведут, но тут больше на многолетний опыт полагаются, чем на цифирю.

Да и самого Кудей-пашу добыть перед нападением на крепость – тоже лишним не будет. Его сведения самыми точными и свежими стали бы. А попробует в молчанку поиграть – у казаков есть мастера языки развязывать: под нагайкой любой запоет. А не запоет под нагайкой, так огонь и самого стойкого всяко разговорит.

Огромные Каланчинские башни по берегам Донской протоки выплыли из темноты, как два турских фрегата. На вершинах за рельефной огородкой черными горлами уставились в небо грозные пушки. На берегу под стенами высокие костры кидают отблески на каменную кладку. Вокруг притихли нахохлившиеся турки, а их отраженные тени качаются пламенем. Позвякивают три толстые цепи, протянувшиеся через широкую протоку. Донские волны, закованные в железо, тихо шелестят, перекатываясь через них, словно плачут.

– Руби веревки, – Косой, упершись руками в нос струга, отдал команду полушепотом.

Но его услышали. Глухой удар саблей по веревкам, скрепляющим первый плот, раздался почти тут же. Казаки выбрали на середину поближе к расползающимся бревнам, весла замерли в черной воде.

До башен не больше двухсот сажень. Атаман вытер слезящиеся глаза – долго всматривался в ночную воду, пытаясь уловить момент, когда бревна достигнут цепей. Больной глаз, наполовину прикрытый наплывшей кожей с виска, после удара турецкой саблей вскользь, вообще не открывался. Но Иван уже привык в сложных ситуациях обходиться и одним глазом. Струг качнулся, и он ухватился за лавку, чтобы не упасть: над бортом показалась мокрая голова Замятно Романова. Несколько крепких рук ухватили его за рубаху и штаны, миг, и казак упал на дно лодки. Струг покачался еще и затих, лишь слегка подрагивая на донской волне. Казаки, подгребая веслами, молча всматривались вперед, в сполохи костров у подножия башен. Иногда там мелькали неспешные тени – турки-охранники уверены, что никто не осмелится и близко подобраться к каланчам.

Жесткий металлический скрежет встревожил ночную тишь: бревна толкнули тяжелые цепи, и они закачались, заскоблили друг о дружку массивными звеньями, каждое с голову человека. На берегу забегали, полетели над волнами турские крики, вспыхнул огонь на башне, охранники засполошничали[24 - Подняли тревогу.]. Свет факела, отраженного от вогнутого металлического листа, прошил Дон почти до середины. Другой – с противоположного берега – отправил тусклую полосу ему навстречу. Казаки затихли, лишь руки нервно сжимают сабли: не дай Бог, враги что учуют.

Лучи потрогали друг друга бледнеющими кончиками, словно поздоровались, и желтые полоски разбежались в разные стороны. Пусто на реке. Недружный залп двух десятков пушек с башен вспенил темные воды. Глухо пальнули тяжелые мортиры с высоких каменных стен Азова, отзываясь на тревогу у каланчей. Ядра шумно плюхались в реку, летели темные брызги, шипела холодная вода. Казаки напряженно ждали.

– Руби второй, – Иван Косой скомандовал в голос – за таким грохотом туркам его не услышать.

Еще один плот, распавшись на отдельные бревна, отправился вслед за первым. Выстрелы начали затихать, у подножия башен янычары раскладывали новые костры, не надеясь на слабые лучи факелов, продолжавшие щупать темную воду, словно слепец лицо незнакомого человека. Бревна снова толкнули цепи, и они закачались, скрежеща. Вновь замелькали тени у огней на берегу, с башен громыхнули пушки. Мортиры Азова в этот раз промолчали.

Вскоре казаки отправили по реке и последний, третий плот. Сами тихонько толкнулись веслами следом, саженях в пятидесяти. И вновь гремели цепи и раздавались залпы, но в этот раз уже редкие, да и факелы лишь махнули желтыми сполохами по воде и погасли – янычарам надоело стрелять по топляку.

Струг Косого резко ускорился, за ним ударили веслами и остальные. Как пули из пищали преодолели расстояние, отделяющее от преграды. На самой середине, где цепи глубже всего погружались в воду, казаки дружно сиганули в темную реку, и тяжелые посудины сразу приподнялись над волнами. Ухватившись за борта одной рукой, второй упруго потянули на себя донскую воду. Приподнявшиеся на пол-аршина струги перемахнули через цепи, опасно царапнув днище и зашумев железными переливами. Пушки промолчали. На одной из башен подняли фонарь, и луч прочертил прямую линию через протоку. Но чуть-чуть опоздал – лодки стремительно уходили к морю. Первая часть сложной операции прошла успешно.

Глава 2

На море била волна. Струги переваливались с борта на борт, будто пьяные казаки после дружеской попойки. Каторгу посланника собирались встречать подальше от берега, чтобы в крепости не услышали и не пришли на помощь. Пока стояла ночь, собирались пройти как можно дальше навстречу. Рыскари без передышки налегали на весла.

Работа, хоть и утомительная, но привычная, одни казаки подремывали, скрючившись на лавках, другие налегали на весла. Уставая, менялись. Атаман Иван Косой то и дело задирал голову, пытаясь высмотреть в ярком небе путеводные созвездия. Ему не до сна, не заплутать бы. По небу гуляли тучки-бродяжки, ненадолго закрывавшие звезды, но Иван держал направление твердо – помогал опыт. Он уже не один десяток раз водил струги по родному Сурожскому[25 - Азовскому.] морю.

Рулевые высились на кормах, словно продолжения лодок. Шли тихо, голоса даже вполсилы чайками разлетаются над ночной водой иногда на версты. Лучше помолчать – живее будешь.

Рассвет застал притомившихся рыскарей далеко от берега. Мелкое море лениво плескалось у бортов. Утро разгоралось туманное и сырое. Густые молочные облака самых разных форм и размеров, словно воздушные корабли, плыли над казачьими макушками, спрятанными в островерхие меховые шапки. Парус нехотя набирал ветра, и струги неторопливо тянулись по слабой волне. Казаки, выставив по наблюдателю на каждый струг, вповалку отдыхали на поперечных лавках и на дубовых щитах, нарочно сбитых для похода, – никакая пуля не пробьет. Турецкое судно ожидали вскорости.

Уставший атаман опустился на перекрытие в носу струга. Туман крепчал, ветер, словно утомившись, затих. Парус обессилено обнял мачту. Утренняя прохлада пробиралась сквозь толстую ткань зипуна, и Иван поежился. «Сколько-то еще ждать? Только бы не ошибиться с направлением, – он оглянулся на придремавших казаков. Муратко во сне откинул руку и тут же, не просыпаясь, ухватил рукоятку пистолета, выглядывающую из-за пояса. – Не, не должон. Искры небесные не омманут, – скинув шапку, он прислушался. – Тихо. Может, якорь кинуть, а то унесет течением, горсть вшей ему за шиворот».

Косой поднялся. Дежурный казак тоже подхватился, улавливая взгляд здорового глаза Ивана. Тот махнул рукой, другой цепляя поржавевший якорь: «Смотри лучше, сам справлюсь». Вода булькнула, принимая металлический груз, струг остановился, разворачиваясь по слабому течению. Атаман поднял руку, призывая взгляды дежурных на соседних лодках. Его увидели, и вскоре с бортов полетели в воду еще два якоря.

Каторга выплыла из тумана, когда солнце уже начало рядить его, а оживший ветерок разбивал молочную завесу на отдельные островки. Остроносая, хищная, с турецким полумесяцем на стяге, она летела на левый борт, словно морской змей, мечтающий проглотить донцов.

Рулевые толкнули в плечо ближайших станичников. Те подскочили, будто и не спали, толкнули товарищей. Пару мгновений, и казаки, молчком протирая глаза, попрыгали на весла. Свободные от гребли, без суеты разобрали щиты. Паруса в тот же миг скинули вниз – при боковом ветре они будут только мешать. Казацкие лодки быстро выстроились дугой, словно сетью охватывая каторгу. Место в середине занял струг Ивана Косого.

– Шибче, шибче гребите! – Иван выпрямился во весь рост на носу. В металлической серьге, с крестиком внутри полукруга, свисающей с мочки левого уха[26 - Серьга в ухе мужчин-казаков указывала на роль и место казака в роду. В левом ухе носил серьгу единственный сын у одинокой матери. Серьгу в правом ухе носил последний в роду, где не было наследников по мужской линии. Единственный ребенок у родителей носил две серьги. Этот элемент украшения считался оберегом, но в то же время выполнял вполне практическую миссию – командир при равнении строя направо и налево четко видел, кого следует беречь в бою.], блеснул первый луч, пробравшийся через туман. Одна рука лежала на сабле, вторая сжимала пистолет за поясом. Ему прыгать на галеру в числе первых, как атаману.

Казаки выхватили из-под сидений кошки на веревках, крюки, уперли торцами в дно багры. Семка вытянул из-под лавки завернутую в толстую холстину гранату – ядро с фитилем. Проверив, сух ли шнурок, разложил перед собой бруски кремня. Размашистый крест лег на выглядывающую в разрез кафтана волосатую грудь: только бы не подвел. Случалось, в самые последние секунды, когда смерть приближалась на стремительных крыльях, дрожала рука неопытного станичника, и фитиль не загорался. Тогда амба. Потому гранаты поручали самым опытным бойцам, таким как Семка.

Сосредоточенные лица станичников мягко освещались рассветным солнцем. Деловитые движения, напряженные, слегка прищуренные взгляды – охотники обнаружили законную добычу.