Безликий

Безликий
Сергей Геннадьевич Лысков

У каждого фермера свой секрет. А на что вы готовы ради урожая, добротных тыкв?

Городок Тэфтон был небольшим поселением на юге страны, потомственные фермеры и их семьи составляли основу горожан. Это было одно из тех мест, где трудно утаить что-либо от соседа. Но при этом уютный Тэфтон всегда был рад приезжим туристам и славился самыми вкусными тыквами в округе. И у каждого семейства был свой секрет, как вырастить хороший урожай.

– Какая добротная тыква! – заметил Том, похлопав по шершавому боку спелого овоща. – Чудно, право! Земля та же! Семена из одной жмени. А урожай – разный! – рассуждал Томас, любуясь чужим добром.

– Так я с ними как с детьми, – положив последнюю тыкву на соломенный настил, поделился своим секретом Рон Тулк.

Томас Рольф был чуть постарше своего соседа. Он был жилистый малый, худой высокий черноволосый мужчина. А Рональд Тулк, напротив, – сбитый коренастый мужичок с крупными чертами лица. Этакий добрячок с небольшим животиком, почти не сходящей с лица улыбкой и добрыми глазами. У господина Рольфа было два сына, а вот семейство Тулк было бездетным, впрочем, его жена была в положении и ко Дню всех святых собиралась обрадовать любящего мужа известием о наследнике. И если Рон и Мария вступили в брак по любви, то Томас взял в жёны Эмилию Рольф по расчёту. Младшая дочь одного из зажиточных горожан. Горожане шептались по этому поводу, но это, как говорится, было личным делом Томаса Рольфа.

В целом, Томас и Рон были работящими малыми, неплохими хозяйственниками, и многие в городке Тэфтон принимали их в свои ряды, не гнушаясь лишний раз угостить Сурового Тома и Добряка Рона пинтой пива.

– Я улыбаюсь им! Нежно глажу, говорю с ними, – будто оправдываясь, говорил Добряк Рон. – Так что особого секрета нет.

– Улыбаешься, говоришь? – удивлённо переспросил Том. – Это же тыквы! – усмехнулся он, надменно посмотрев на ярко-оранжевый овощ.

Сказать, что Томас Рольф был завистливым человеком, в полной мере нельзя. Может быть, в глубине его души жил другой, тщеславный Томас Рольф – жаждущий удовлетворения своих амбиций, но для большинства горожан Томас был простым малым, который редко проявлял свои эмоции на людях, за что и получил своё прозвище – Суровый Том. И, возможно, поэтому слова Рона об улыбке показались ему неким укором в несостоятельности.

– Мне пора, удачной торговли! – обиженно буркнул худощавый мужчина и поспешил удалиться.

– Обиделся, – подойдя к мужу с большой тыквой в руках, прошептала Мария. – Зря ты про улыбки и доброту к тыквам заговорил при Суровом Томе.

– Тебе нельзя таскать тяжёлое, Мария, – тут же перехватив у неё тыкву, сказал Рон. – Хочешь опять мёртвого родить? – укрыв мешковиной тыкву, укорил он жену.

– Она лёгкая, – взявшись за подол, оправдывалась супруга. – Смотри, как сжал кулаки Суровый Том, и вправду обиделся, – провожая соседа взглядом, добавила беременная женщина.

– На что обижаться? Я же сказал как оно есть. Я правда с ними разговариваю словно со своими детьми, – понимая, что в словах жены есть доля истины, пытался окрикнуть уходящего соседа Рональд. – Надо извиниться перед Томом.

– Куда ты собрался? – остановила его Мария. – Пусть идёт. Велика беда – обидеть Сурового Тома! Пережуёт!

– Не называй его так, – сердито оборвал её Рон.

– Так все его Суровым называют, – разведя руками, сказала Мария.

– Я не все! У человека есть имя, а не прозвище, словно он животное, – привязав покрепче тыквы, рассуждал Рон. – Что за дурацкое прозвище – Суровый?

– Какое заслужил.

– Неправильно это, не по-людски, – сбив пыль с одежды, сказал Рон и залез на бричку. – Но, пошла! – натянув поводья, приказал он. – Пожелай удачи в торговле!

– Удачи, – подметила Мария, держась за низ живота.

Основной доход семье Тулк давала продажа тыкв, зерна и кукурузы. Тулки были потомственными фермерами и секреты плодородия трепетно хранили и передавали из поколения в поколение.

В тот осенний день Рон на местном рынке продал почти весь урожай ещё до обеда и, по праву довольный таким обстоятельством, зашёл в таверну, решив пропустить пинту холодного пива.

– Добряк Рон! – расплывшись в улыбке, воскликнул кто-то из захмелевших гостей. – Давай к нам, угощаем в честь грядущего Дня всех святых.

– Благодарствую, достопочтенный Самуил, – сев за стол, сказал Рон. – Я на минутку. Одну пинту – и надо ехать. Праздник на носу.

Рону тут же принесли его пинту свежего светлого пива, и он почти залпом осушил глиняную кружку.

– Весь день хотел холодненького, – стерев с губ пенку, произнёс он.

– Слушай, Рон, открой секрет своих тыкв, – неожиданно полюбопытствовал Самуил. – Я много где бывал, но твои тыквы самые сладкие и сочные, их хоть сырыми ешь.

– Нет особого секрета, – как-то засмущался Рон.

– Если б его не было, ты бы за полдня не распродал весь товар, – завистливо буркнул Фрэд.

– Улыбка и доброе слово, я с ними разговариваю, словно это мои дети, – серьёзно начал говорить Добряк Рон. – Вот и весь секрет.

Хмельная компания разразилась громким смехом. Рон сначала не понял, что смешного было в его словах, и, наверное, из уважения к почтенным гражданам Тэфтона тоже улыбнулся и сделал вид, что смеётся.

– А ты хитёр, – прищурившись, заметил Фрэд. – Давай начистоту, я уже второй раз видел, как твоя супруга в ночь на День всех святых окропляет землю какой-то мутно-бордовой жидкостью, – решил прямо в лоб спросить его Фрэд. – Что на это скажешь?

Рональду Тулку по прозвищу Добряк нечего было возразить на эти слова, ибо он действительно не знал и не замечал за женой такого поведения. А начни он сейчас оправдываться, по городу тут же поползли бы слухи о таинственном зелье, которым Мария Тулк поливает землю. Так что Рон мило пробубнил что-то невнятное, мол, пустое всё это, обычные помои после мытья посуды, и, допив своё пиво, поторопился поскорее покинуть не очень приятную для него компанию.

Вернувшись домой с рынка, Рон с порога понял, что произошло что-то нехорошее. Прямо в дверях ему встретилась местная повитуха, она, опустив глаза, старалась быстрее уйти из дома. В спальне на втором этаже была пугающая тишина, и Рон догадался, что случилось большое горе.

Жена, измождённая, лежала в кровати, рядом лежал завёрнутый в мешковину недвижимый ребенок. Тёща что-то бубнила над мёртвым дитя, то и дело обтирая его какой-то липкой жидкостью.

– Всё в порядке? – первым делом поинтересовался Добряк Рон, открыв дверь.

– Сынок, ты не переживай только, – тут же накрыв серой тканью стол, улыбаясь, подошла к нему мать Марии. – Ты, главное, не переживай! Вы ещё сможете ребёночка родить. Мария не смогла доносить до срока, чуть не хватило, дитё вновь родилось мёртвым. Прямо злой рок на ваши головы.

– Это уже пятый мертворождённый ребёнок, – очень грустно заметил Рон и тут же, подойдя к жене, добавил: – Ты как себя чувствуешь?

– Бывало и лучше, – тяжело дыша, ответила Мария. – Принеси воды.

– Да, конечно, – ответил Добряк Рон и поспешил спуститься в холл.

Оставшись наедине с матерью, Мария очень грубо на неё выругалась, что, мол, та торопится с обрядом и не может подождать, пока всё успокоится.

– Чего ждать? Тело ещё надо высушить, – огрызаясь, ответила недовольная мать. – А потом истолочь в пыль. Главное, чтобы тело гнить не начало, поэтому я натираю его раствором. Раствор будет сушить, выгоняя воду. Ведь всё, что забрала гниль, непригодно для обряда, – добавила она, продолжая натирать чем-то липким мёртвое дитя.

Нехотя согласившись с доводами матери, Мария, корчась от боли, встала с кровати и пошла в зал к мужу.

– Зачем ты встала? – увидев жену, спросил Добряк Рон.

– Мне плохо там, – плача говорила Мария. – Я смотрю на малыша и не могу успокоиться.

– Давай я попрошу твою маму забрать ребёнка, – решительно сказал Рон.

– Пусть обмоет дитя, – прошептала Мария, остановив мужа, – а потом я сама её попрошу, а завтра похороним.

– Как скажешь, милая, – обняв её, прошептал Добряк Рон и, пока никто не видит, заплакал.