Роман Ангелины. Фантастический роман о фантастической любви

– Она невинна. Только девственница может поднести последнюю чашу жертве, иначе Шамаш её не примет!

– Ты прав, Бирос, об этом я забыл. Но это твои дела, и мне сейчас не до них.

– Если ты хочешь быть достойным правителем, то должен во всё вникать и всё знать!

– Да брось, жрец, мне нужно лишь одно: держать народ в кулаке, а солдатам давать побольше благ! И ещё нужна постоянная война! Лугальанду этого не понимает, потому и власть его шатка. Но сегодня ночью забава будет для всех, ведь нет таких, кто б ни любил пограбить и понасиловать! Я вычищу нынешнюю знать, смердящую гнильём безвластья! Ты знаешь, жрец, что мне чужды самохваление и пустословие, и я не стал бы без нужды брать власть, но мне жалко народ Шумера! Он хиреет, вырождается без свежей крови! Я волью в него кровь вольных племён, я поведу его на Умму и Урук! Я создам великое царство!

Бирос спокойно слушал выспренние речи Урукагины, не проявляя внешне никаких эмоций, но внутренне он желчно улыбался:

«Давай, давай, пой громче, толстый павлин! Ты, я вижу, и сам веришь в то, что говоришь! Но забыл ты, патеси, одно: я, а не ты назначен Шамашем для власти! Ты ж всегда служил Нингирсу и Бау, а их влияние угасло! Но ничего, покрасуйся, порезвись. Мне нужно от тебя одно лишь – возьми власть, а уж как её у тебя забрать, мы с Шамашем знаем!»

– Ты прав, Урукагина, тебя ждёт слава! Об этом и только об этом я молю Шамаша и Нингирсу.

– Я верю в тебя, жрец! Вместе с тобой мы будем вершить великие дела! – напыщенно произнёс патеси, но в голове его ход мыслей был иным:

«Нет, мерзкий старикашка, ты мне нужен только нынче, а потом, прости, но место твоё – на жертвенном столе. Вот этой жертвой Нингирсу будет истинно удовлетворён!»

Но Бирос без малейшего труда читал в глазах Урукагины все его тайные помыслы, и нисколько им был не удивлён. Всё это было давно просчитано.

– Да, кстати, жрец, – вспомнил вдруг патеси, – а та рабыня после принесения жертвы тебе ведь будет не нужна?

– Что ж, забирай её, коль это для тебя так важно. Но до завтрашнего дня даже и не косись на неё!

– Да до неё ли мне теперь! Я весь в предстоящем бою! Не знаю, буду ли я жив завтра, останется ли во мне хоть капля крови?!

– Ну, если ты и погибнешь, то за великое дело, – едва скривив уголки рта в едкой улыбке, произнёс Бирос.

– Нет-нет, я погибнуть не должен, иначе Лагашу не возвыситься. Только я смогу это сделать, только за мной пойдёт народ!

– Ты не погибнешь. По крайней мере, не теперь, – задумчиво проронил жрец и тут же осознал свою оплошность.

Урукагина тоже это понял:

– Не теперь? А когда? Ты знаешь! Скажи!!

– Нет, уверяю тебя, я ничего не знаю. Я это сказал просто так, не подумав.

– Ты никогда ничего не говоришь, не подумав!

– Успокойся. Я действительно не знаю этого. Но завтра ты останешься цел, это мне сказал Шамаш! Когда же он примет нашу главную жертву, мы узнаем и всё дальнейшее.

И заговорщики душевно посмотрели друг другу в глаза, и каждый из них был уверен, что он точно знает судьбу другого. Что ж, кто-то из них должен был оказаться прав!

V

Густую, вязкую тьму легко проткнула сияющая спица и вычертила на земляном полу причудливую фигуру. Или, возможно, это упала и рассыпалась звезда, которой наскучил радужным мерцаньем холодный небосвод?

Нужно быть поэтом, чтобы описать это обычное и всё же великолепное зрелище. Но вот Роман, этот поэт до клеточки последней, не видел красоты солнечного узора. Нет, не потерял он свой дар, но он утратил тягу к жизни! Да и были к тому причины. Вернее, причина имелась одна. Поэт полулежал на грязном полу, связанный по рукам и ногам. Он был бос и гол, а тело ныло и кричало от боли – экзекуторы-жрецы добросовестно поработали плётками и ногами! Но больше всего саднила душа, будто в ней гнила и источала яд огромная заноза, и этот яд, эта токсичная зараза, жадно впитывалась душою, как алкоголь похмельным нутром, отравляя не кровь и печень, а волю к жизни! Роман потерял последние крохи оптимизма, и мысли его сплетались в клубок безнадёжности:

– Что ж, жизнь кончается когда-то, разве это для меня новость?! Конечно, нет огромного желанья умирать, но, если взглянуть на всё трезво, то так будет даже лучше. Я всё равно не разрешу ту проблему, что загнала меня в тупик. Так уж лучше разрубить одним махом этот узел. Ведь ещё немного и я доем до безумия пастью сомнений свой разум, или, что много хуже, пойду на сделку со своей совестью, сломав навеки жизнь ЕЙ! Нет, лучше смерть, пусть и такая глупая! Хотя, любая смерть глупа, если она не естественна.

Роман, как ни был сломлен, но всё же посмаковал последнюю фразу:

– Неплохо сказано. Правда, кажется, кто-то когда-то так уже говорил. Или нет?

И вновь апатия навалилась на поэта, как пьяный Урукагина на тельце очередной рабыни, и Роман погрузился в полудрёму. Нет, скорее всего, это была полусмерть. И нельзя сказать, что такое состояние было ему тягостно или даже неприятно. Наоборот, боли в теле как-то притупились, а боль в душе сменилась почти приятным онемением.

Он долго валялся безвольной колодой, как морской огурец на песчаном дне, потом открыл глаза и уставился на светлое пятно, весело сияющее посредине камеры-подвала. Роман смотрел на эту каплю солнечного света как на последний подарок жизни.

Но вот в этот солнечный зайчик вползла невесть откуда взявшаяся ящерка и замерла, наслаждаясь теплом. Тогда зайчик, словно играя с ней, неспешно, но неумолимо убегает. Ящерка подвигается к нему и опять окунается в блаженное тепло. Зайчик снова убегает, но ящерка спешит за ним. И опять, и опять.

И Роман, наблюдая за этой игрой, вдруг понимает:

– Вот где любовь к жизни! Вот где жажда её! Но это ящерка. А что же я?! Какого чёрта живу я вразрез себе же, храня от себя самого себя?! За что сомненьями-бичами я полосую свой хребет, ведь там, под рёбрами-обручами, душа, а в душе живёт ОНА! Я глупый и высокомерный поэтишка, возомнивший себя стражником истины, цербером морали! Но истины нет и быть не может, иначе мир давно бы уже распался, а мораль выдумана немощными стариками, не имеющими сил на грехи!

Роман почувствовал, как в каждый атом каждой клеточки его организма потекли живительные капельки жажды жизни. Он попытался подняться, но где там, путы, стянувшие его тело, были заплетены искусною рукою. Что там Тантал с его дурацкими муками! Муки поэта острее, ведь совсем рядом, на шее, висит пузырёк, в котором – жизнь, но эта жизнь недосягаема для него, как сущность смерти для ума.

Но поэт уже выполз из трясины хандры, его уже нельзя так просто опять в неё затащить:

– Стоп-стоп, Ромка, не дёргайся! Подумай, ведь должно же быть какое-то решенье. Да и не должно быть, а есть! И совсем простое! Не будут же меня казнить, не развязав! Пусть отрубят мне башку или посадят на колышек, но развязать-то всё равно должны! Хотя бы на пару секунд, и этого мне вполне хватит. Ты молодец, Роман! Всё будет так! И скоро, очень скоро ты увидишь ЕЁ!

VI

Закат был кровав и зловещ. Багровые горизонтальные полосы перемежались полосами алыми и светло-малиновыми, а закатывающееся за горизонт солнце поджигало эти полосы, подчёркивая зловещую кровавость.

Эх, не случайно эта картинка нарисовалась на западе, не к добру! Что-то должно случиться!

Спокойно, спокойно, мой милый читатель, я предвижу все твои негодования. Да я и сам не очень-то верю в приметы, тем более такие красивые. Но как же мне предварить те ужасы, что вскоре последуют в славном городе Лагаше? К тому же, в те века, куда мы влезли так бесцеремонно, к приметам относились с огромным уважением и трепетом. Тогда приметы кроили судьбы не только отдельных человеков, но и целых государств. А уж сколько народу порезали, пожгли и потопили из-за этих дурацких примет – и числа им нет!

Ну вот, так и есть, что я вам говорил?! Не успело солнышко спрятаться за край земной, как в Лагаш пришёл ужас!

Урукагина, несмотря на все свои недостатки, руководителем был всё ж отменным, и войска его довольно быстро и без особого шума захватили дворец Лугальанду. Все чиновники бывшего правителя, не принявшие нового диктатора, были ловко перерезаны, а сам он арестован. С ним Урукагина хотел обойтись очень мягко, сохранив ему не только жизнь, но и часть имущества.

Но солдаты нового правителя и, конечно же, мирное население разве могло упустить такой благоприятнейший случай, чтобы во славу ни пограбить и ни порезвиться!

Если бы кто посторонний неожиданно попал в центр Лагаша, то он решил бы, что оказался в каком-то адском вертепе, начисто лишённом какой-либо логики. Но, как известно, в любом хаосе можно найти свой порядок, если, конечно, поискать хорошенько.

Меж домов, сложенных из кирпича-сырца, сновали шустрые людишки, вооружённые и нет, но все они были так деловы и целенаправленны, что было предельно ясно: они точно знают, что делают. Ах, какое же это благоприятное время для утоления низменных инстинктов! Можно запросто, под предлогом благородного свержения диктатуры, расправиться со своими врагами, да и просто с теми, кто живёт лучше вас, а, заодно, и ограбить их жилища, приумножив личное имущество. Можно с полным правом и толпой таких же, как сам, отморозков громить торговые лавчонки, опять-таки приумножая личное имущество. Почему бы этого ни делать, когда за всё отвечать будут другие!

Ах, чёрт, даже завидки берут, когда представляешь эту великую вседозволенность! Только не нужно упрекать меня в каком-то злодействе, вы и сами такие! Да-да, низменные желания присущи каждому, только одни их умело подавляют, другие подавляют с трудом, ну, а третьи эти желания исполняют, и все мы их тогда называем бандитами и мародёрами! Но вспомните историю, разве было хоть когда-то, чтоб не находились толпы желающих поживиться во время войны ли, катастрофы или иного чрезвычайного события?! А не вы ли, увидев, как перевернулась машина, перевозящая водку, бросились не на помощь водителю, а к ней, родимой, чтоб на халяву набрать выпивона?! Это были не вы? Что ж, простите, я ошибся, это, вероятно, были мерзкие шумеры!

Итак, в Лагаше царил хаотический порядок. Кто-то обогащался, кто-то нищал, кто-то истекал последними каплями крови. В общем, одним везло, другим не очень. И только женщинам не везло ни в чём. И это понятно, ведь они сами были ценной добычей. Дам хватали и тащили в сторонку, чтобы наспех насладиться их горячими прелестями, а то и совершая это действо прямо здесь, в свалке грабежа и бойни! И, пусть женщины той эпохи менее трагично смотрели на такие вещи, но всё же их жалко. Хотя, если взглянуть на это более философски, то некоторый смысл найти в том варварстве можно. Поскольку много народу отдаст концы в этой резне, то им нужна будет замена, и это через девять месяцев и произойдёт. Демографический баланс останется в равновесии. Да ещё, возможно, кое-кто из женщин получит удовольствие от экстремального совокупления – таких нынче сколько угодно, значит, и тогда они были. И ревнивые мужья не смогут ни в чём упрекнуть своих жён – виноваты народные массы, а, следовательно, не виноват никто!

Ночь близилась к концу. Во дворце Урукагина принимал присягу у тех вельмож, что признали его как правителя Лагаша. И таковых было очень много, видать, не слишком-то они ценили прежнего господина.

И вот все вопросы решены, и патеси остался один. С ним лишь начальник его личной стражи Мардук. Он ещё молод, силён и красив и телом, и лицом:

– Всё, господин, сделано, как ты приказал. Лугальанду с семьёй под охраной в надёжном месте. У него будет всё, что он пожелает.