Небо на троих (сборник)

Как-то грустно Коля на него глянул, точно на ребёнка, который не может понять что-то очень простое. Однако после некоторого молчания, объяснил, – Пропадают… Крыса в гараже завелась. Сегодня голубку придушенную нашёл…

– Понятно… – Вздохнул Нестеров, а про себя решил, зря он так на Колю, не душман он вовсе, скорее, наоборот.

Хотел было даже извиниться перед ним вслух, только не понял бы Коля за что, ведь ничего Нестеров ему не сказал. Впрочем, мысленно всё же извинился. А так промолчал, глянул вверх на голубей, которые кружили высоко. По привычке прикинул расстояние на глаз, и подумал о них, как о самолётах: «Нет, этих стингером, пожалуй, не достанут…»

Пока мы с Нестеровым любуемся парой белых, рисующих на тучах круги, Цыган где-то уже отыскал «сынка» лет семнадцати. В самом деле, не Нестерова же за пивом посылать, он как-никак – подполковник, в Афгане служил. Коля хоть и переругивается с Нестеровым, но уважает, даже немного побаивается, пожалуй. Ну и я не пойду, известное дело – «хоть и молодежь, но с норовом». Сунул Цыган «сынку» мелочь и наставляет, – За пивом сгоняешь. Видишь, люди по-от-дыхают. Только «Жигулёвское» не бери, оно вчерашнее. Бери «Чешское», «Чешское» с утра выгружали, сам видел…

Парень Коле отказать не может, Цыган в авторитете у всей мелкой шпаны в округе, да и разговаривает он с молодым голосом, не терпящим никаких возражений, как бы незримо добавляя, припечатав всеми своими наколотыми перстнями сразу, – Цыган сказал!

Пиво пьем втроём – Нестеров, я и Цыган – здесь же в гараже. «Сынка» Коля сразу прогнал, – Нечего взрослым разговорам мешать! Да и пиво молод ещё с серьёзными мужиками распивать…

Цыган хоть строг, но щедр, дал парню какую-то мелочь, – Иди-иди. Конфет вот подруге купишь… Есть подруга-то?..

В гараже сладковато пахнет птичьим помётом, под потолком воркуют голуби, те которые сегодня не захотели летать, впрочем, Коля и не настаивает – не хотят и не надо, холодно нынче там – в небе.

Сидим втроём в голубятне, пиво потягиваем. Что ещё в такую погоду делать? По «ящику» тоже смотреть нечего, тоска какая-то идёт без перерыва. То боевики, то ураган, то наводнение, а то и шоу какое-то дурацкое – много их нынче развелось, все на одно лицо. И будто бы люди, ходят, разговаривают о чём-то, а сами то и дело смотрят, как соседа ловчее «кинуть»… Да ещё и нравоучают при этом, вот мол, природа наша такая, что в таких экстремальных ситуациях нами, жадность да похоть движет, да ещё жажда славы…

Хочется ответить порой «ящику», чего всех по себе-то… но с ним, с «ящиком» спорить, что до Бога в нашей глухомани докричаться. Так что – «заплати налоги и спи спокойно», увы, ничего более умного в голову как-то не приходит.

Впрочем, так легко от «ящика» не отвяжешься, к вечеру заходишь домой, руки сами тянуться к пульту, умом понимаешь, не надо его включать, опять какое-нибудь дерьмо оттуда польётся, но руки-то вот они…

Чего только в мире не твориться, в мире, но не у нас. А у нас, если местные газеты почитать – а других нет – тишь да гладь, салют да праздник, невольно вспомнишь профессора Преображенского: «Значит, никаких не читайте».

Недавно вот сказали, в Казани «Боинг» наш упал, вернее ихний американский «Боинг», на котором негры в Африке лет пятнадцать отлетали, а теперь он нашей российской авиакомпании передан, потому как неграм уже страшно на нём летать, а нашим можно – мы привычные, лишь бы взлетал, авось сядем. При посадке и упал, 50 человек – как корова языком, экипаж и все пассажиры. Что-то в последнее время они часто падать стали…

Хотел я про это у летчика Нестерова спросить, почему, мол? По «ящику»-то всякое наговорят. Но Нестеров эту тему даже разговаривать отказался. Так сказал, – Не люблю я досужих разговоров. Вот когда ящики найдут с бортовыми самописцами, расшифруют записи, когда факты будут, тогда и без домыслов все понятно станет… А так, болтовня одна!

Сказал, как отрезал. Он, Нестеров, может. И право имеет, потому как, хоть и не тот Нестеров, что мертвую петлю изобрёл, но летчик, военный, полковник запаса, боевые награды за Афган имеет.

Как-то помню, к нему журналистка из газеты пришла, интервью брать, а Нестеров в весёлом расположении духа был – вообще он по жизни приколист, да и журналистка та, ко всему, молоденькая, симпатяшка такая – вот он сходу и пошутил с серьёзным лицом, как умеет, – Нестеров? Мертвая петля?.. Не-е, это не я, это дед мой. – Заметив, что девчушка уже купилась и приготовилась вопросы разные задавать, добавил, улыбнувшись. – Шучу, конечно, тот легендарный Нестеровым, который первым «мертвую петлю» сделал, со мной просто однофамилец. Так уж получилось… – И руки развел, извиняясь как бы.

Вообще он хоть и нарочито разговорчив временами бывает, когда в настроении, даже ироничен, но много из него о том же Афгане не вытянешь. Другое дело о службе в Союзе, об училище…

Как и многие мальчишки пятидесятых-шестидесятых, он с самого детства мечтал летчиком стать. Ещё когда в школе учился. Как он сам обмолвился однажды, в их классе из тринадцати парней, по крайней мере, двенадцать точно в летчики хотели пойти.

В соседнем с нами городе тогда, в аккурат, летное училище только открылось, и парни буквально бредили, летчик – это было круто!

А в 10-м классе, когда приписную проходили, им сказали: «Ребята, мы понимаем, что все вы хотите в летчики пойти, но реально на что-то претендовать из вас могут только пятеро».

В итоге – комиссию двое прошли: Нестеров и ещё один парень из их класса. Тот второй в авиационное техучилище поступил, а Нестеров, как и мечтал, поехал поступать в лётное.

Вот и сейчас, мы с Цыганом как-то издалека развели его на рассказ.

Рассказывает Нестеров, неторопливо потягивая пиво, словно специально затягивая историю, чувствует наш интерес, вот и смакует слова, да нет, точно специально, – В училище мы жили за забором, в казармах рядом с учебными корпусами.

Дисциплина была строгая, армия есть армия. За территорию отпускали нечасто, в основном по выходным в увольнение…

– Как на зоне… – Встревает, было, Цыган.

– На зоне… – Нестеров презрительно кривит улыбку. – Сравнил задницу с пальцем.

Какое-то время он молчит – молчит и Коля, понимая, что сейчас лучше не вмешиваться – потом точно нехотя продолжает, – А с апреля мы обычно выезжали на лётную практику. После первого курса, помню, в Алейске были. Там рядом ракетные шахты располагались, глубокие такие, для запуска межконтинентальных… Сверху когда на них смотришь, они на запятые похожи. Нам строго-настрого запрещали над ними летать, тогда это всё это было ССС – совсем совершенно секретно…

И опять Нестеров пиво потягивает, молчит нарочито сосредоточенно, то ли интерес подогреть старается, то ли сам он сейчас где-то в своих воспоминаниях. Вполне может быть, что именно в этот момент он как раз мысленно шахту стороной облетает.

Помолчав так, приступает к новой главе повествования, – На третьем курсе летали мы на боевых самолетах, уже в Славгороде. На штурмовиках ИЛ-28. Ну а к четвертому – разделение началось: кто-то на ИЛах специализировался, кто-то на ЯК-28…

После училища по распределению попал Нестеров в гарнизон Иркутской области, там отлетал чуть больше десяти лет. Потом снова учеба на курсах командиров, после курсов вернулся к себе в часть…

И снова Нестеров привычно и надолго замолкает, я уже как-то привык к его этой манере общения, жду, знаю, сейчас промолчится и приступит к очередной главе, – Где-то в середине 80-х в войсках началась ротация лётного состава. Те летчики, которые прослужили более десяти лет на Востоке, могли написать рапорт о переводе в европейскую часть страны…

Тогда-то и попал Нестеров под Оршу, в гарнизон Балбасово, – С этого аэродрома в Балбасово, где мы базировались, еще немцы в Великую Отечественную на Москву летали. Там, недалеко от аэродрома, до сих пор остались здоровенные воронки от наших, русских, бомб. Это наши аэродром бомбили, когда войска третьего Белорусского в сорок четвёртом Оршу освобождали. Со временем в этих воронках образовались небольшие озера, и мы с парнями после полётов часто ходили туда купаться. Осколков от этих бомб там кругом, что камешков на берегу, много мы их находили. У меня раньше они где-то дома валялись, но потом сын куда-то порастерял…

Нестеров рассказывает, а Цыган точно закемарил, поутих, но вижу – слушает, хоть и виду не подаёт. Сиделый-то он, Коля – сиделый, но про войну, как и я, – только понаслышке…

Впрочем, насчёт войны у меня опыт даже поболе Колиного будет. По окончанию политехнического института, ещё молодым специалистом, пришел я работать на химический комбинат. По результатам защиты дипломного проекта, государственная экзаменационная комиссия рекомендовала меня на работу в научно-исследовательскую лабораторию производства, где готовили комплектующие для межконтинентальных баллистических ракет. Думал, буду заниматься наукой в этом направлении, но на практике всё иначе получилось. Поскольку лаборатория была заводская, занимались мы в основном сбором статистических данных для нашего профильного НИИ, о науке никто и не вспоминал. Да и работники института относились к своим коллегам-производственникам не иначе, как к дополнительному штату лаборантов, приезжали, давали нам ЦУ, БЦУ и ЕБЦУ, так у нас шутливо называли «ценные указания», «более ценные указания» и «ещё более ценные указания».

К тому же, в то время на комбинате запускалось совершенно новое производство, и меня, вместе с другими молодыми инженерами, командировали туда в качестве слесарей для монтажа технологического оборудования. Сроки запуска поджимали, поэтому вокруг царила суета и неразбериха, нас перебрасывали с одного участка на другой, не везде был полный комплект документации, все дорабатывалось буквально на ходу. В «голове» технологической цепочки оборудование уже обкатывали, а «хвост» еще и не начинали монтировать. Мы, вновь испеченные инженеры-слесаря, под руководством более опытного наставника, которого звали Ефтифей Калинович, пытались сопрячь какой-то насос импортного производства с нашим российским электродвигателем. Чтобы соединить их, необходимо было снять подшипник с вала насоса. Действовали по-русски, с помощью лома, кувалды и упоминаний чьей-то опять же российской матери. Не получалось. Подшипник крепко сидел на своём месте.

– Ну, хватит. – Наконец махнул рукой Калиныч. – Пойдем документацию поглядим.

– Чего ты там поймешь-то? – Возразил ему третий наш напарник Толя, такой же «зеленый» молодой инженер, как и я. – Она же по-импортному, поди, написана?

– Ну и что. – Резонно ответил Калиныч. – Ты же инженер, там – цифры, схемы…

Он, и вправду разобрался в документации на удивление быстро, – Ну вот, – объяснил нам он, – тут специальный гидросъемник нужен с усилием не менее трех тонн. Короче, пошли курить на проходную…

Старших надо слушать, так нас воспитывали, и мы с Толиком поплелись за Калинычем. От здания отошли метров, наверное, тридцать, когда за спиной жахнуло. Раз, второй, третий… Обернувшись, я увидел облако пыли вверху, почти над собой, а впереди уже на приличном расстоянии мелькали спины Толика и Калиныча.

Добежали мы быстро. До какого-то передвижного вагончика-мастерской, по-моему, это был вагончик сварщиков, впрочем, в тот момент мне было абсолютно всё равно. Мы буквально распластались по стенке вагончика с обратной стороны. Почти одновременно с нашим распластыванием по крыше вагончика застучали осколки стекла и камни. Переждав несколько «бахов», мы отбежали подальше от здания, и пошли в сторону проходной. По пути нагнали мастерицу с соседнего здания, она бегала в панике вокруг раненого мужика-строителя, не зная, что предпринять. А у него из-под рукава спецовки быстро стекала струйка крови. Толик решительно оторвал рукав от нательной манишки, мы перетянули раненому руку и помогли довести его до медпункта. Как выяснилось потом, он с передвижной строительной вышки красил соседнее здание, и упавший осколок стекла разрезал ему вену. Но выяснилось это позже, уже при «разборе полетов».

Курить нас, конечно, не выпустили – проходная была перекрыта, к тому же заблокировали все внешние телефоны. Чуть позже с каждым из тех, кто в то время находился на территории, беседовали особисты, выясняли – кто и где находился в момент взрыва.

Домой я попал уже вечером. Меня встретила жена со слезами на глазах. Взрыв она слышала, не могла не слышать, рвануло сильно, и еще, ей позвонила подруга, которая работала в больнице, и спросила вполне искренне, – У тебя муж, где сейчас работает? Там-то, там-то? А там взрыв был, оттуда раненых привозят, но ты не волнуйся, твоего пока не привозили…

Слава Богу, по счастливой случайности – а на территории в момент взрыва людей было полным-полно – всё обошлось небольшими ранами и царапинами, жертв не было. Но для меня это стало хорошим предостережением, оборонка – дело серьезное, здесь не шутят. Особенно это было понятно, когда я смотрел на направляющие взорвавшегося здания из массивного стального проката, скрученные винтом. Они одиноко торчали кверху на месте бывшего здания, стен между ними уже не было…

Ближе к полудню неожиданно выглянуло солнце. Цыган «проснулся», как-то приободрился, и давай голубей из гаража выгонять. Там в гараже наверху над воротами специальный вылет для них, вроде клетки. Коля дверцы у клетки распахнул и, – Кыш! Кышь!..

Голуби, громко хлопая крыльями, взмывают в небо, – Кыш! Кыш! – Подбадривает их криками Цыган.

Он сам как птица машет руками, подпрыгивает как мальчишка, а глаза при этом у Коли весёлые-весёлые, не как обычно. Похоже, что Коля и сам с этой шумной, хлопающей крылами стаей готов в небо взлететь. Но голуби взлетают, кружат там, в небе, а Коля остаётся на земле.

– Ну что? – Весело спрашивает он нас. – Видали, как пошли! А белый-белый, глянь какие бабочки нарезает!.. Красота!

Действительно, испытываешь какой-то мальчишеский восторг, когда смотришь туда, в небо, и слушаешь Колю. И даже не знаешь, от чего больше этот восторг тебе передаётся, то ли от голубиных «бабочек» в небе, то ли от Колиных выкриков и подпрыгиваний здесь на земле, – Смотри-смотри, во-о, даёт! Это он перед голубкой так красуется-выделывается! А она-то, она, будто и не замечает его!..

Ближе к семи часам после полудня солнце садится, красиво озаряя верхушки зданий и тополей красным цветом. Отблескивают окна верхних этажей, бросая слепящие отраженные лучи прямо в глаза.