Беспечность волхвов. Часть 2

– А сам-то ты кто? Потомок первой волны русской эмиграции. Из солидарности с французами перестал понимать русских.

Морис исподлобья посмотрел невидящим взглядом напротив себя.

– Да, я потомок русских эмигрантов. Да, внук эмигранта. Говорю по-русски. Говорят, что даже очень неплохо говорю, без акцента. Волжский выговор. А вот русский я или нет, не понимаю. Наверное, русский, если даже это подвергаю сомнению. Дед говорил, что для русских присуще всегда и во всем сомневаться, при этом безгранично верить в свои идеалы и бороться за свои убеждения. Сомневаться – это не трудно. Это я умею. А они у меня есть, эти идеалы и убеждения? Вроде есть. Или мне это только кажется? Сомнений, по крайней мере, у меня хоть пруд пруди. А это основной признак русскости.

Второе «я» печально вздохнуло:

– Маловато будет для русскости. Вот сейчас ты шпионишь за русским в пользу Франции.

Морис нерешительно возразил:

– Ну почему сразу шпионю? Налаживаю деловые взаимовыгодные контакты. – Он печально вздохнул. – Хотя, если по сути, то шпионю. А что делать? Франция – это теперь моя родина. Дед часто рассказывал об обрусевших немцах и французах. Говорил о них с теплотой. Но ни разу не говорил об офранцузившихся русских. Может, я первый такой? Или действительно можно только обрусеть? Да и эта новая родина ко мне относится с подозрением. Дед после эмиграции в Иностранном легионе служил. Отец тоже служил Франции верой и правдой, а я все равно на подозрении. Хотя тоже служу честно.

В мыслях Мориса зашуршал скепсис: «Слушай, а не много ли ты тут о себе возомнил? Подозревают его, видите ли, представителя третьего поколения русских эмигрантов. А может, все проще? Обвинение, которое тебе предъявили, могли предъявить гражданину любой национальности Пятой республики. Ты собери мозги в кучу. Умерь свою мировую скорбь о собственной персоне. И…»

От размышлений Мориса отвлек возникший перед его столиком мужчина в желтом светоотражающем жилете.

Казалось, демонстрантам на улице было совсем не до посетителей кафе. Но, как выяснилось, не всем. В любом социальном мероприятии находились самозванцы, возложившие на себя особую миссию организаторов. Это их подвижничество было вызвано не наличием у них исключительных организаторских способностей, а безотчетным желанием подавить собственные страхи, доведенные до абсурдных форм. Страхи перед ближайшим будущим блуждали в их головах толпами ничуть не меньшими, чем те, в которых им самим приходилось участвовать, страхи перед ответными мерами властей и результатами собственного бездействия. Этим людям поддержка окружающих была необходима как воздух. Без этой поддержки страх бы их просто раздавил. Один из таких организаторов и оказался перед столиком Мориса Ревиаля. С подозрительной миной на лице он направился к Морису, остановился в двух шагах от его столика. Ревиаль услышал недовольный скрипучий голос:

– Что, месье, не нравится?

Морис, захваченный собственными мыслями, поднял на него недоуменный взгляд:

– Простите, что вы сказали, месье?

– Я говорю, что мне кажется, что вас раздражают наши желтые жилеты? Или я ошибаюсь?

Ощущение безмятежного созерцания людского потока, похожего на плавное течение реки, дало сбой. Поток оказался не таким безобидным.

Морис обескураженно уставился на лицо незнакомца, перевел взгляд на демонстрантов и опять вернул его на лицо своего собеседника.

– С чего вы взяли?

– Это видно по вашей кислой физиономии, месье.

Конец фразы прозвучал фальцетом, и выдал страх, тщательно скрываемый незнакомцем. Профессиональное чутье Ревиаля мгновенно вычленило диссонанс между позой и голосом его собеседника. Страх. Животный стайный страх. Страх рваными клочьями витал над толпой. Морис в этот момент почти кожей ощутил эти завихрения тревоги над толпой.

Одни участники без труда могли совладать с чувством потенциальной опасности. Менее смелые безотчетно и инстинктивно жались к тем, кто вел себя более уверенно. У кого-то страх просто зашкаливал. Его не могло нивелировать уверенное спокойствие соседей. Эти люди могли подавить свой страх, только приступив к активным действиям. И чем выше был уровень страха, тем на более безрассудные поступки он толкал тех, в ком гнездился. У того, кто подошел к Ревиалю, страх стучался, как отбойный молоток.

Страх диктовал простую истину: «чем нас больше, тем труднее с нами справиться».

Смелость была зеркальным отражением страха, и хватало ее ровно настолько, чтобы предпринять попытку рекрутировать еще одного одиночку в стаю.

Ревиаль недовольно хмыкнул:

– Считаете, что только у вас могут быть жизненные неприятности и проблемы, а другие люди их лишены?

Незнакомец указал пальцем на улицу:

– Как раз наоборот, месье. У нас у всех проблемы. И вызваны они одними и теми же причинами. Мы объединились, чтобы их преодолеть. А вы сидите здесь, корчите недовольную физиономию, кофе попиваете. Ждете, когда за вас все решат другие? А сами тех, кто идет решать ваши проблемы, презираете!

Морис устало выдохнул воздух, в его голове мелькнуло: «Только этого идиота мне недоставало».

Незнакомец воспринял реакцию Ревиаля по-своему, он зловеще рассмеялся:

– Похоже, месье, проблемы у нас с вами разные. – Он ткнул пальцем в лежащую перед Ревиалем «Фигаро». – Тут даже не может быть сомнений. Как нетрудно догадаться, мы с вами читаем разные газеты. Вы читаете «Фигаро», а мы читаем «Либерасьон».

Ревиаль неприязненно посмотрел на своего собеседника из-под бровей.

– Это не моя газета. Я вообще не читаю газет.

Его собеседник иронично усмехнулся:

– Конечно, конечно. Как я только мог подумать? У месье совсем иные взгляды и жизненная позиция. Только проявить открыто свои взгляды месье опасается. Или я неправ?

Морис услышал откровенную издевку в голосе непрошеного гостя, и это его начало бесить. Этот конфликт на ровном месте из пустяка грозил перерасти в скандал. Требовалось прекратить этот неуместный и бестолковый разговор побыстрее и без дополнительных эксцессов. Ревиаль встал со своего места, сунул под чашку купюру и посмотрел в упор на своего собеседника:

– Отчего же. Мне совершенно нечего опасаться. Пойдемте, я присоединяюсь к вам.

У незнакомца отвисла челюсть. Все говорило о том, что он готовился к продолжительной осаде совести несознательного гражданина. А тут весь его эмоциональный запал пошел коту под хвост. Но он быстро нашелся и весело затрещал:

– Это другое дело, месье. Это другое дело. Мы, французы, должны вместе бороться за свои права. Если мы настоящие французы, а не эмигрантское отребье.

Морис остановился и изучающе посмотрел в лицо своему новому товарищу. Тот тоже остановился и недоуменно воззрился на Ревиаля:

– Что, месье? Что-то не так? Вы сочувствуете этим арабским крысам, которые заполонили Францию?

Несколько секунд Ревиаль пристально всматривался в лицо своего спутника, а затем пробурчал:

– Нет, не сочувствую. Просто хотел понять, совпадают ли наши представления о настоящих французах.

Его собеседник дерзко задрал подбородок вверх.

– Ну и как? Совпадают?

Морис неопределенно поморщился.

– Вроде да.

Ревиаль шел, пытаясь придерживаться темпа шествия, в которое он влился. Его новый товарищ без умолку молол какую-то чепуху. Морис время от времени согласно кивал ему головой. Эта трескотня действовала на нервы. Но в ней был и положительный момент. Ревиаль переключился с собственных тревог на тревоги общенациональные: «Настоящие французы. Интересно, каково было здесь отношение к русским эмигрантам после российского мятежа семнадцатого года? Такое же, как к мигрантам, которые сейчас бежали от ужасов войны из своих стран? Лишние рты. Правда, из России бежали тогда люди образованные, с хорошими специальностями. Ну, какие, к черту, хорошие специальности? Инженеров бежало мало, в основном бежали военные. Тогда, после Первой мировой войны, Франции нужно было прокормить своих военных, а тут еще и чужие рты понаехали. Как это говорил дед? Сытый голодного не разумеет. Интересно, а этот мой новый знакомый, он точно настоящий француз или тоже эмигрант в каком-то поколении? Спросить его? Нет, не стоит. Опять погрязнем в этой бестолковщине, увязнем в болоте пустой говорильни. Достаточно той ахинеи, которую он несет. Буду делать вид, что слушаю. Мне сейчас главное надо понять – что мне самому дальше делать».

Шествие

Взгляд Ревиаля блуждал по спинам идущих впереди него людей. Рефреном в голове назойливо звучал голос его спутника:

– Наша сила в единстве…

Под это незатейливое сопровождение Ревиаль погрузился в собственные мысли: «А что, собственно говоря, делать? Мой начальник просто транслировал мнение высшего руководства. Значит, апеллировать наверх бессмысленно. А если попробовать?.. Попробовать? Как?.. Ерунда! Замкнутый круг. Хорошо, посмотрим на все это с другого бока. Если назначили официальное расследование, то мне ведь наверняка дадут высказаться, в конце концов. Дадут высказаться и потом вышибут с треском! Но почему сразу вышибут? Я ничего не нарушил. Служебные инструкции и распоряжения соблюдал. Себе в карман лишнего евро цента не положил. Разберутся! Похоже, уже разобрались, если объявили мне об этом открыто и без стеснения».