Последний приказ Нестора Махно

Последний приказ Нестора Махно
Сергей Валентинович Богачев

Нестор Махно, дерзкий и бесстрашный командир, собравший под свои знамёна во время Гражданской войны 100-тысячную армию, успешно боролся с петлюровцами, белогвардейцами, австрийско-немецкими интервентами. Части Красной армии, в союзе с которыми атаман Махно не так давно воевал против Деникина, получают приказ вытеснить его с территории Украины. Остатки некогда мощной анархистской Повстанческой армии переправляются через Днестр на территорию Румынского королевства.

Почему в течение многих лет спецслужбы СССР прилагали столько усилий для возвращения Нестора Махно в Советский Союз? Почему Иосиф Сталин считал это важнейшей задачей?

Какая тайна скрывалась за всем этим? Чтобы завладеть всеми секретами атамана, органы НКВД арестовывают ближайшего соратника Нестора Махно – юзовского анархиста-коммуниста Льва Зиньковского-Задова – начальника Иностранного отдела НКВД по Одесской области… Известный автор Сергей Богачев расследует исторические загадки, связанные с делами легендарного Нестора Махно.

Сергей Богачев

Последний приказ Нестора Махно

Одесса. 26 августа 1937 г.

– Гражданин Зиньковский, сдать оружие! – раздалось из дверного проема. Дверь распахнулась резко, громко ударив ручкой о стену.

Обычно люди, посещавшие этот кабинет с плотно зашторенными окнами, всегда предварительно стучали, потом оправляли мундир и только затем проходили внутрь. Того требовали не правила приличия, но статус его хозяина.

В трехэтажном здании бывшего доходного дома[1 - Доходный дом – многоквартирный дом с квартирами для сдачи в аренду.] на улице Энгельса[2 - Ныне – улица Маразлиевская.] в Одессе никогда не было шумно – ныне здесь располагалось областное управление Народного комиссариата внутренних дел. Стук каблуков заглушался ковровыми дорожками, добротные окна сглаживали звуки улицы и никогда сотрудники не вели никаких бесед в коридорах. Каждый следовал своему, четко определенному службой алгоритму передвижения от кабинета к кабинету, соблюдая режим доступа, секретности, приветствуя коллег и старших по званию согласно Уставу.

Визит конвоя к начальнику отдела внешней резидентуры Льву Николаевичу Зиньковскому ажиотажа среди его коллег не вызвал. Мало ли кто, куда и по каким вопросам следует, чужие здесь не ходят. Излишнее любопытство в этих стенах не приветствовалось и могло вызвать обоснованные подозрения. Ты обязан обладать информацией, относящейся исключительно к твоему фронту работы. Любой лишний взгляд, вопрос, неосторожно брошенная фраза могли стать фитилем для взрыва, который разрушит жизнь твою, твоих родственников, твоих близких людей. Настали непростые времена даже для самих чекистов.

«Гражданин… значит уже все решено», – пронеслось в голове у Льва Зиньковского.

Предчувствие надвигающейся беды не покидало его последние полгода. Провал всей резидентуры в Румынии, неуемная и жестокая кадровая политика нового Народного комиссара внутренних дел СССР Николая Ежова, воцарившаяся атмосфера всеобщего недоверия и подозрительности сделали для Льва Зиньковского эти месяцы невыносимыми. Тяжелее всего было не подавать вида, особенно дома, чтобы в этой его личной крепости царили дальше покой, умиротворение и порядок.

– Табельное оружие в сейфе, – Зиньковский достал из внутреннего кармана пиджака ключ и с нескрываемым раздражением положил его на стол, хлопнув громадной ладонью так, будто играл в домино.

– Наградное? – капитан государственной безопасности Капичников несомненно готовился к этой своей миссии. Получив приказ на арест Зиньковского, он имел некоторое время, чтобы продумать свою линию поведения. Было понятно, что именно его послали в отдел внешней разведки преднамеренно. Отдать приказ на арест товарища, соседа по дому, с которым они дружили семьями – в этом было нечто изуверское, в стиле нового руководства.

– Капитан Капичников, а вы сами не припомните, где в моей квартире сейф для оружия, или подсказать? Там уже идет обыск? Ты ж, Серега, прекрасно знаешь, где оба наградных пистолета, – Зиньковский понимал, что его сосед исполняет приказ, но всё же в нем взыграла злость.

Реакции от капитана не последовало. Да, вчера они стучали костями в беседке. Да, его Зинаида заняла у Зиньковских стакан сахара. Что ж теперь, раз вскрылись такие обстоятельства… Руководство не ошибается. Оно может только предать, но не его это дело – разбираться, кто предатель, а кто нет. Есть приказ – нужно исполнять.

– Встать! Лицом к стене, руки за спину! Старшина, обыщите! – Капичников был лаконичен и суров. Меньше всего ему сейчас хотелось видеть глаза Льва Николаевича – специалиста по внешней разведке, русскому лото и домино.

– Чисто! – объявил старшина после тщательного прощупывания одежды задержанного.

– Следуйте за мной, – Капичников вышел в коридор первым и посмотрел по сторонам. Там было пусто – основная часть сотрудников уже отбыли домой. Это Зиньковский имел обыкновение задержаться на часок-другой, чтобы спокойно проанализировать итоги дня, поработать с документами и составить план на завтра.

Стенографистка секретной части Лёля Ковалёва вышла из кабинета, опломбировала дверь и, держа под правым локтем синюю папку с шифровками, быстрым шагом направилась к начальнику отдела. Уже не терпелось домой – там мама наготовила вкусностей по поводу юбилея деда Сёмы. Повернув за угол коридора, она обнаружила перед собой Льва Николаевича, стоящего лицом к стене возле собственного кабинета. Старшина старательно наносил на дверь клей, чтобы опечатать помещение, а красноречивый взгляд Капичникова не требовал пояснений. Лёля прошла мимо, опустив взгляд в пол, будто ничего необычного не произошло, но лицо ее покрылось пунцовыми пятнами, к горлу подкатил комок. Предательски стали дрожать колени, уверенный шаг изображать было неимоверно тяжело – на прошлой неделе арестовали почти весь отдел этажом выше, а началось точно так – с руководителя.

– Вперед! – скомандовал старшина конвойной роты и подтолкнул Зиньковского в направлении лестницы. Дорогу тому показывать было не нужно.

Путь в подвал начотдел нашел бы и ночью наощупь. Это была часть его работы – допрос задержанных, вербовка с использованием устрашения и давления. Мало кому удавалось сохранить душевное равновесие, когда двухметрового роста, бритый налысо Лёва, пригибая голову, входил в пропахшую сыростью камеру для допросов и вешал пиджак на стул, закатывая рукава сорочки. Нет, он никогда сам не бил, да и в этом не было необходимости, для этого имелись специалисты. Лев Николаевич всего лишь не хотел испачкать рукава, которые с такой любовью вручную стирала его любимая супруга Верочка.

Как правило, его улыбка «с подвохом» служила главным аргументом и доводом. С самым дружеским выражением лица Лёва детально и в красках описывал далеко не самые радужные перспективы задержанного в случае отказа от сотрудничества. Конечно, это могло показаться кому-то примитивным, но все-таки большая часть городских и приграничных осведомителей в результате этих профилактических бесед таки посчитали возможным делиться новостями. А что было ожидать от видавшего виды контрабандиста или ушлого марвихера[3 - Марвихер – вор.]? Эти люди понимают и принимают исключительно силу. Пусть даже это сила духа.

Дежурный изумленно-вопросительным взглядом встретил конвой, но вовремя одумался и сделал каменное лицо, тут же стал шарить по карманам, потом зазвенел связкой ключей и открыл решетку, ведущую в коридор внутренней тюрьмы.

Сидеть «по ту» сторону стола было категорически непривычно. Маленький, прикрученный к полу табурет с заниженными ножками, помогал следователю смотреть на своего «клиента» свысока, но в случае с начотдела внешней разведки это не работало.

– Год и место рождения? – следователь НКВД Яков Шаев-Шнайдер направил ему в лицо лампу. Всё как положено, чтобы расположить подследственного к откровенной беседе.

– Яша, я тебя умоляю… Давай без этих формальностей. Лупи сразу – шо вы там придумали?

– Гражданин Зиньковский, в вашем деле формальности блюсти – так это главное дело. Имеем пару вопросов, Лёва. Так что давай, без этих твоих штучек. Я записываю.

– Колония Весёлая, Бахмутского уезда Екатеринославской губернии. 11 апреля 1893 года. Сорок четыре полных года.

– Национальность?

– Яша, я иногда удивляюсь твоей непосредственности. Еврей. Для тебя это новости? Штаны снять? Померяемся?

Следователь продолжал невозмутимо записывать в протокол слова задержанного.

– Где проживали в дальнейшем?

– Юзовка. Семь лет от роду мне было, когда перебрались.

Бахмутский уезд Екатеринославской губернии. Юзовка. 9 марта 1917 г.

Этот запах ни с чем не перепутать. Так пахнет металлургический завод. Ветер с юга понес рыжий доменный дым на центр.

Сейчас катали[4 - Каталь – рабочий, подававший шихту в домну.] толкают, каждый перед собой, свою тяжеленную, тридцатипудовую «козу»[5 - Коза – тележка с рудой.] к гудящей домне. Жар от нее невыносим, особенно летом. Февраль для катальщика – рай. Сколько раз Лёва туда поднимался с рудой – не счесть. На его глазах катальщики горели, падали вниз, срывались тележки, да чего только не было за годы работы на заводе. Только исключительная физическая сила и отсутствие страха помогли ему миновать эту участь.

Битюги, запряженные в повозки, идущие ему навстречу по первой линии на Сенной базар, звенели подковами, высекали искры о мостовую, фыркали и крутили головами, будто отбиваясь от невидимых людскому взору духов. Отец как-то рассказывал малому Лёвке, что настоящих воронежских битюгов уж и не сыскать, извелась порода. Их кони, Фенчик и Бенчик, были единственным богатством в семье – с их помощью отец смог прокормить большую семью в тяжелые времена, когда они перебрались в Юзовку из маленькой еврейской колонии Веселой. Юдель Зодов жаловался сыну, что не сыскать теперь ни на рынке, ни в конюшнях правильных битюгов, и своих потому беречь нужно. Сначала их накормить, да напоить, а что останется – на себя тратить.

Урок этот Лёвка запомнил на всю оставшуюся жизнь и потому коней любил больше людей. Они ведь ему взаимностью отвечали. Подставит конь голову, глазами своими громадными посмотрит из-под ресниц и дышит так, чтобы не напугать… А он гладил его по холке, по шее, ощущая под ладонью силу упругих мышц. Милей всего было Лёвке отпроситься у отца в ночное и уйти на луга, где пахнет травой и свободой, не думать ни о чем – только поле, он и кони. То было его детство. Таким было его счастье.

А потом отец умер. Тихо. Во сне. Не выдержало сердце здоровяка Юделя. И с этой бедой детство закончилось. Мама Ева – так звали в семье Хаву Вениаминовну, выплакала все слёзы, а потом собрала детей и сказала, что всё равно будем жить. И вместе выживем, ведь нас много. Больше всего мать не могла себе простить, что Юдель ушел первым. Он и так на семь лет младше её. Получается, и не пожил толком – до пятидесяти не дотянул. Всё корила себя Ева, что недосмотрела, недолюбила, не уберегла…

Лёва шёл домой. Он оглядывался по сторонам, вчитываясь в новые вывески лавок и заведений. За три с лишним года, которые Задову пришлось коротать в тюрьме, Юзовка изменилась – появились новые, добротные дома, множество заведений и лавок. Как-то иначе стал одеваться люди, оборванцев было почти не видать. Экипажей на Первой линии стало несравнимо больше, их пассажиры существенно отличались гардеробом от тех, кто ходил пешком.

Дойдя до торговой площади, Лёва поборол в себе соблазн свернуть вправо, в сторону Покровского собора. Там кипела жизнь, шла бойкая торговля, сновали люди, но он же еще не был дома…

Напротив шляпной мастерской Хургеля Лёва повернул налево и, перекинув котомку с одного плеча на другое, ускорил шаг. Большой проспект[6 - Большой проспект – проспект Лагутенко.] вывел его на Мушкетовский и уже вот он, дом: третий от проспекта по Одиннадцатой линии[7 - Одиннадцатая линия – улица Флеровского.].

– Здрасьте… здрасьте… – Лёва узнавал лица некоторых встречных и те ему тоже в ответ улыбались – к вечеру весть о том, что анархист Лёвка вернулся домой, быстро разлетелась по дворам. Шутка ли, главного юзовского экспроприатора отпустили!

Тропинка в сером от заводской копоти снегу шириной ровно в лопату привела Лёву Задова к родной калитке. Через штакетник он приметил в окне сгорбившуюся женскую фигуру в свете керосиновой лампы – мама как обычно штопала вещи. Старая шелковица нависала над воротами, потрескивая на резком февральском ветру обледеневшими ветками, а за оградой разрывалась лаем собака.

– Тихо, тихо, дурачок… Свои, – Лёва рукой дотянулся до крючка калитки, закрепленного с обратной стороны, и та со скрипом отворилась внутрь.

Беспородная псина, прозванная за свой скандальный нрав Боцманом, жалобно заскулила, почуяв забытый запах родного человека. На сколько хватало цепи, Боцман выскочил из будки и, виляя хвостом, пытался дотянуться до Лёвиной руки.

– Узнал, стервец, узнал… – пёс несколько раз поскользнулся на льду, но все равно остервенело продолжал грести лапами, преодолевая натяжение цепочки. Та под его напором лопнула, и Боцман тут же запрыгнул на гостя.

– Ух, здоровый какой стал! – Лёва под напором собаки сделал пару шагов назад и завалился спиной в твердый, слежавшийся сугроб. В таком виде его и застала мама, держащая швабру в руке.