Русский город Севастополь

– Черкесская, – сразу определил Александр. – Очень дорогая.

– Вы разбираетесь в холодном оружии? Да, дорогая, – согласился Корнилов. – Вот, глядите. – Он выну на вершок саблю из ножен, обнажая лезвие. – Булат. Но куплена не за дорого.

Лезвие, отполированное до зеркального блеска, казалось, светилось изнутри. Металл был сероватым, с дымчатыми, едва различимыми разводами.

– Видно, что сабле не меньше ста лет, – прикинул Александр. – Но кто же её продал? Для черкесов подобное оружие – фамильная ценность.

– У меня друг был, мичман Железнов, – с нотками печали начал Корнилов. – Когда он лечился на Кавказе, приметил саблю на рынке, где-то возле Кисловодской крепости. Рассказывал: у одного знатного оружейника выбирал клинок подходящий, да на неё наткнулся. А стоила эта красавица дешевле, чем простая армейская в деревянных ножнах.

– Но почему?

– Торговец утверждал, будто бы эта сабля проклята.

– Вы о случае с Железновым, – присоединился к их беседе Нахимов. – Да, весьма странная история.

– Хозяин оружейной лавки рассказал, что жил один мастер в горном ауле оружейников и делал вот такие чудесные сабли, – продолжал Корнилов. – На один клинок с ковкой и отделкой уходило не меньше трёх лет. Случилось так, что в их горы пришла беда: могущественный хан совершал набеги и разорял аулы, уводил в плен юношей и девушек. Чтобы отвести беду, старейшины упросили мастера подарить хану-злодею самую дорогою саблю в знак мира. Хан принял подарок и обещал не трогать аул, но вскоре не сдержал слово. Вот, тогда мастер проклял своё оружие. После хан погиб в первом же бою. Саблю взял себе его старший сын и тоже погиб. И потом каждый, кто брал в сражение этот клинок, был убит.

– Жуткая легенда, но красивая, – согласился Александр.

– Легенда, легендой, да только случай такой роковой вышел, – сказал Корнилов. – Вот, капитан Бутаков не даст соврать. На «Владимире» мы настигли турецкий пароход «Владыка морей». Первым же залпом в щепки разнесли ему руль. Он потерял управление, сбавил ход. Железнов решил возглавить абордажную команду. Вместо тесака взял эту саблю. И что вы думаете? С «Владыки морей» умудрились выстрелить с кормовой коронады. Ядро ударило в борт. Щепки во все стороны. Никого не задело, кроме одного матроса: его ранило в руку. Железнова убило наповал.

– Не нравится мне эта сабля, – поморщился Бутаков. – Я ещё тогда предложил выбросить её за борт. Не морская она и не наша. Не знаю почему, но – не наша.

– А вы что скажете? – спросил Корнилов у Александра. – Вот здесь. – Он опять слегка обнажил клинок. – Есть надпись арабской вязью. Я давал одному учёному мулле прочесть.

– И что же здесь написано?

– Я изготовил этот клинок для мира и праздника. Пусть будет проклят тот, чья рука посмеет обагрить его кровью, – процитировал Корнилов. – Скорее всего, оружие сделано для богатого человека, как парадное убранство. А все эти страшные легенды – всего лишь легенды.

– Но Железнов погиб, – напомнил Нахимов.

– Всего лишь – случай, – спокойно возразил Корнилов.

***

Александр и капитан Бутаков ушли от Нахимова поздно ночью. Город спал. Только из гавани доносилась перекличка вахтенных. Впереди шагал ординарец, освещая тусклым корабельным фонарём тёмную улицу.

– Что не люблю, так наши летние ночи, – выругался Бутаков, споткнувшись.

– Осторожней, Григорий Иванович, – отозвался ординарец. – Я же вам фонарём свечу.

– Григорий Иванович, – задумчиво спросил Александр. – Возможно, мне показалось, но Павел Степанович не любит вспоминать о Синопском сражении.

– Не любит, – согласился Бутаков.

– Но почему? Таких громких побед давно не было в истории нашего флота.

– Я толком не ведаю, что произошло, – нехотя начал Бутаков. – Сам знаешь, мы, моряки народ суеверный…. Мне мичман с «Императрицы Марии» рассказывал: перед сражением штормило сильно. Вдруг на палубу, прямо к ногам Нахимова мёртвая чайка упала. – Он помолчал. – Дурная примета.

– Но сражение выиграли блестяще, – возразил Александр.

– В том-то и дело, – согласился Бутаков. – Знать – несчастье ещё впереди.

– Меня поразил Павел Степанович. У него абсолютно другое отношение к людям и к службе. Удивительно, – вспомнил Александр беседу с Нахимовым.

– Не был бы он таковым, не видать бы нам победы под Синопом. Но совершенством нашего флота мы обязаны неустанным трудам адмиралу Лазареву. Это он воспитал адмиралов наших. Нахимов, как верный ученик Лазарева, понимает силу своих кораблей и умеет управлять флотом. Он – моряк-воин. Доброе пылкое сердце, светлый пытливый ум. И, заметили, очень скромный в признании своих заслуг. На вечере никто не говорил о Синопе, никто не восхвалял его. Не любит Нахимов лести.

– Я заметил, что матросы его уважают, как отца родного.

– Вот, умеет он с матросами говорить по душам. У меня не получается, да и у многих не выходит так ладно, как у Павла Степановича, – а он умеет. Помню, после Синопской битвы я на «Владимир» раненых принимал. Мой фельдшер матроса перевязывает. Тот весь в крови, а фельдшера торопит, мол, на корабль ему обратно надо. Я говорю: «Ты ранен. Куда тебе обратно?» «Я же плотник, – отвечает, – мне корабль латать надо, иначе Павел Степанович подумает, что я отлыниваю. Стыдно!» Вот, такая у нас морская семья.

Бахчисарай

– Павел Аркадьевич, просыпайтесь, – тормошил Павла поручик Жернов.

– Что случилось? – Павел выглянул из-под накинутой шинели. – Приехали?

– Бахчисарай.

Павел попытался потянуться, но низкая, узкая карета не позволяла.

– Ох, и дороги здесь, – пожаловался он. – Все кости растрясло.

– Да бросьте вы плакаться. Взгляните, какая красота! – все восхищался Жернов.

Павел приник к запылённому окну пролётки. Они спускались в живописную зелёную долину, окружённую скалистыми горами. Внизу беспорядочная россыпь домиков: небольшие, беленные, с черепичными крышами. Каменные заборы, оплетённые дикой лозою. Над домиками кое-где возвышались тонкие башенки минаретов. Подобно минаретам, вдоль дороги росли пирамидальные тополя.

– Прямо – восточная сказка, – согласился Павел.

Въехали в узкую улочку. Попали в теснину из каменных стен, оштукатуренных кое-как глиной. Нигде нет окон. Когда надо было разъехаться с арбой, экипаж притирался вплотную к стенкам домов. Высокие колеса арбы прокатывались в пяди от окошка пролётки. Ближе к центру города улица становилась шире и оживлённее.

– Вы чувствуете, Павел Аркадиевич? – с блаженством воскликнул Жернов. – Кофеем пахнет. Да не абы каким, желудёвым – настоящим, турецким!

– Извините, но пока уловил только запах навоза, – усмехнулся Павел.

Вдруг улица превратилась в настоящий восточный базар. Справа и слева шли сплошные торговые лавки. Под навесами, подпираемыми деревянными столбами, сидели продавцы в расшитых халатах, куртки в бисере, широченные шаровары, овчинные шапки. На широких прилавках, а порой, прямо на земле перед ними лежал товар. Меж столбов протянуты верёвочки, на которых висели кожаные кисеты с теснением, кошельки, ремешки с красивыми пряжками, остроносые сапоги из кожи хорошей выделки, бурки, овчинные жилеты, круглые шапки из каракуля. После пошли ряды с фруктами, овощами, орехами, сладостями, специями….

– Яблоки какие огромные! – удивлялся Жернов. – А это что за синие груши? Или это чеснок?

– Инжир, – смеялся над ним Павел. – А вон те краснобокие – персики.

– Погляди-ка, сыру сколько! Белый, словно сахар. Ох! Орехов – целые мешки! – не мог сдержать восторга поручик. – А вон тот солью торгует и пряностями. Чуете запах какой острый?

Кареты остановились на небольшой площади, напротив табачной лавки, где на низком столике лежали в ряд трубки большие и маленькие, простые пеньковые и дорогие из чёрного дерева, отделанные слоновой костью, украшенные серебром, с цепочками. Тут же мешочки с табаком различных сортов. Из передней кареты вылез Тотлебен, выругался, наступив в ослиный навоз.

– Откуда у них тут грязь? Кругом грязь! – негодовал он.

Подошёл к торговцу. Тот вскочил на ноги, завидев богатого клиента. Расплылся в улыбке, ощерив пожелтевшие зубы, так, что глазки превратились в узкие щёлки.