В Скале

P.S. Правда ли, что вашему папеньке император Александр за строительство камчатского участка Магистрали пожаловал чин тайного советника? Поздравь его от всех нас».

Я подошёл ко вчера собранному книжному шкафу и взял Книгу. Только сейчас до меня дошло, что в ней было не так

– Федя, в каком году отменили «яти» и прочие «твёрдые знаки»?

– После революции, в восемнадцатом, кажется.

– Смотри…

На титульном листе красивым шрифтом значилось «Издательство Томского Императорского Университета». 1916 год. И далее также ни одного «ятя» и прочего.

Пролистав всё до последнего листа, мы нашли ещё одну полустёршуюся карандашную надпись – «Фриц Рёдер. Эл./Тех.Факультет. 3-й курс»

– Иногда единственно возможным способом адекватного постижения действительности является безумие, – это написал один артиллерийский прапорщик во время первой мировой войны в своей маленькой книжке «Записки прапорщика артиллериста» под псевдонимом «Ильин», – Федя зажег сигарету и с наслаждением затянулся, – я вообще-то, уже год, как бросил, но что-то захотелось. У них не было ни мировой войны, ни революции, да и второй мировой вроде не намечается. До Камчатки электровозы шастают…

– Федя, а что с тем прапорщиком потом было, что книжку написал?

– А ничего не было. Кажется, пропал в гражданскую…

«Да, гражданская. Война, страшная. Война, в которой нет победителя, только побеждённый народ. Миллионы погибших с обеих сторон соотечественников никогда не смогут оправдать никакие высшие цели политиков. Дед Андрей воевал сначала у Колчака по мобилизации, потом оказался в Красной Армии, дошёл до Тихого океана. Дед …»

Фёдор покачал головой, – везло ему на войнах, да и в мирной жизни тоже было несладко. Хотя не любил он про свою жизнь рассказывать. Про своих родителей особенно. Опасно было многим в то время знать своих предков. От моих обоих прадедов остались только две реликвии, старенький нательный крестик отца деда Андрея и ленточка с бескозырки отца бабушки Елены. Ленточка эта лежала завёрнутая в шёлковый платок на самом дне её сундука, и я видел её всего пару раз в жизни. Вот этот платок, а вот и лента … «Очаков» Не знаю, нужен ли здесь на конце твёрдый знак. А вот крест, с которым не расставался дед Андрей. Довольно грубая работа, какой-то серый металл, что было в нём такого, что дед с ним не расставался, наверное, просто память. Тут я припомнил, как однажды летом он взял меня с собой в тайгу за грибами. Места грибные дед знал, как никто, и к обеду мы тащили две большие огромные корзины и две маленькие корзинки полные отборных белых грибов пополам с груздями. Ушли мы так далеко от нашей деревни, как раньше никогда не уходили. Сейчас, мне кажется, дело было не только в грибах. В полдень дед устроил привал на большой поляне, посредине которой находились несколько больших каменных образований, напоминавших колодцы. Дед называл это место "чаши". По его словам, вода в этих колодцах особенная, целебная. Насчёт целебности не знаю, но вкусная была она невероятно. Мне, как и любому двенадцатилетнему мальчишке, было интересно узнать, какой глубины эти природные колодцы, я нашёл длинную жердь и попытался достать до дна одной из "чаш". Дед сказал, что это бесполезно, он сам пытался когда-то глубину измерить, но на себе в такую даль много верёвки не притащишь, метров полтораста у него с собой было и ничего, дна он не достал. Возле одного колодца из земли выходил большой камень почти правильной круглой формы с плоской вершиной, идеальный стол. Но когда я собрался разложить на нём наши съестные припасы, чтобы подкрепиться, дед отрицательно покачал головой, снял с себя нательный крест и протянул руку с ним над камнем. Крест словно ожил – качнувшись несколько раз, он начал вращаться по часовой стрелке, затем, когда рука переместилась ближе к центру, вращение ускорилось, а над самым центром камня крест перестал вращаться, замер и просто приподнялся на своей тесьме. Дед разжал руку, и крест повис в воздухе, тесьма упала вниз.

– Мой отец говорил, что раз в десять лет его, – тут он указал на крест, – надо сюда приносить и держать над камнем столько времени, сколько нужно, чтобы вода в котелке на костре закипела, не меньше. Мы костра зажигать не будем, просто перекусим не спеша.

Снедь свою мы разложили на пеньке, расстелив на нём газету. Как сейчас помню, это был «Гудок», весь посёлок его выписывал.

– После меня крест у тебя должен быть. Сила в нём есть. Что за сила не знаю, но много раз он меня спасал. Детям своим дать его не мог, опасно с крестом тогда ходить было, да и делили бы его как? А мне он нужнее был в тюрьме да на фронте. Ты же один наследник, внучкам наш талисман не положен, тебе род продолжать – один ты внук в семье.

Это было действительно так – я был единственным внуком в семьях троих дядей и тёти Сони, которая жила с сыном, муж в своё время куда-то пропал и о нём не говорили, обычное дело в те непростые времена. О многих вещах было лучше молчать. Через час, набравшись сил, мы тронулись домой. Обратную дорогу я запомнил хорошо, дед умел объяснять любые вещи, так что те оставались в памяти навсегда. Уже открывая калитку в нашу усадьбу, дед остановился и сказал: «Крестик возьмёшь себе после моей смерти, отцу твоему скажу. Носить можно хоть на шее, хоть в кармане, главное, чтобы с собой был».

Через год дед с бабушкой переехали в город. На этом настоял старший из братьев, мой дядя. А ещё через год мой дед утром не проснулся. Говорят, что такая смерть даётся человеку редко, за честную и достойную жизнь.

Крест куда-то потерялся, на уснувшем навсегда дедушке его, по словам бабы Лены, не оказалось. Ценности никакой он не представлял, и поэтому никто не стал искать старый кусок серого металла. Нашёлся он после смерти самой бабушки. Она ушла за своим мужем через полгода, как обычно случалось в старых семьях. Когда разбирали вещи упокоившихся супругов, нашли и тот самый крест. Он хранился в одной шкатулке вместе с лентой от бескозырки прадеда по материнской линии. И вот дедов талисман у меня в руках. Ничего особенного, серый металл … пожалуй, немного тяжеловат для стали, но не сталь, мягкий, похож на олово. Раньше часто делали из олова, посуду, ложки … много всего. Рёбра креста сильно вытерлись, я взял увеличительное стекло, и мне показалось, там что-то блеснуло. Я взял нож и начал осторожно скоблить грань креста. Заблестело больше. Интересно. Я достал из дедова ящика с инструментами паяльную лампу и вышел на балкон.

Олово легкоплавкий металл – через пять минут нагрева в руках у меня остывал … золотой крестик искуснейшей работы, оправленный бриллиантами и рубинами. На одной из граней креста виднелась какая-то гравировка. Взяв увеличительное стекло, я разобрал клеймо фирмы Фаберже, поставщика двора его императорского величества. Многое сразу стало ясным: мой прадед Пётр, отец деда Андрея, замаскировал фамильную реликвию, а для его сына настоящая ценность креста заключалась не в золоте и камнях, а совсем в другом.

Когда гражданская война закончилась, дед долгое время работал председателем сельсовета, поскольку был одним грамотным человеком в деревне. Односельчане его уважали и дела шли неплохо по сравнению с другими председателями, которые слишком много времени уделяли политике и агитации, забывая про хозяйственные и производственные вопросы, а дед был крепким хозяйственником и словам предпочитал дело. Его усилиями леспромхоз числился в передовых не только в районе, но и в области, поэтому советская власть, как казалось, начала забывать, из какой семьи был дед, и по какую сторону фронта он воевал больше времени, а он успел и по насильственной мобилизации у Колчака побыть, и потом, когда сбежал, у красных повоевать. До самого Владивостока дошёл. Но так всего лишь казалось. Настал тридцать седьмой год и в сельсовет пришла телеграмма из района с указанием найти и разоблачить десять врагов народа. Мой дед послал ответ, что в его деревне никаких врагов народа нет, и он за каждого земляка ручается головой. Вскоре приехали чекисты и нашли не десять, а целых одиннадцать врагов этого самого ихнего народа. Ясно, кто стал одиннадцатым. Десятерых земляков расстреляли, особо не разбираясь, а одиннадцатого … вот тут-то и начинаешь верить в талисманы и прочие неправильные силы – начальником тюрьмы, где ожидал расстрела мой предок, оказался его однополчанин. Вместе воевали то ли у колчаковцев, то ли у красных (в то смутное время такие судьбы – обычное дело). Удалось приятелю спрятать деда от расстрела в тайге на дальнем лесоповале, где заготавливали дрова для тюрьмы. Там он и пробыл до осени 42-го года. Как началась война, то почти сразу, как только Красная армия стала терпеть поражения, началась кампания по пересмотру дел, и подошла очередь моего деда покинуть тюрьму, чтобы прямиком с жестких нар оказаться в окопах под Сталинградом. В это время не только Рокоссовских выпускали. Рядовые тоже были нужны. Особенно такие. Пройти в пехоте рядовым почти всю войну и не быть ни разу даже раненым – в это трудно поверить. Талисман ли работал, или просто солдат был умелый, но факт – провоевал дед до начала сорок пятого года и дошёл до Венгрии без единой царапины. И вот озеро Балатон.

Про то, что случилось в том бою, дед никому и никогда полностью не рассказывал, только какие-то отрывки. Но за год до своей смерти, когда они с бабушкой переехали из деревни в город к старшему сыну, брату моего отца я был у них в гостях во время летних каникул и однажды вечером по неизвестной мне причине дед рассказал про последний свой бой на той страшной войне.

Глава

Март 1945 года. Венгрия. Окрестности озера Балатон. Полоса обороны 26-й армии.

… пуля вошла под правую лопатку. Навылет. Что почувствовал? Да будто кто-то сапёркой врезал плашмя по спине. Сильной боли не было, но гимнастёрка под ватником быстро стала мокрой и слабеть начал. Оставив свой недорытый окопчик, пополз к овражку, где наш санитар Михалыч устроил импровизированный перевязочный пункт.

Там же с трубкой полевого телефона в руке сидел комбат. Мгновенно всё поняв спросил, – куда тебя? В грудь? Михалыч, давай быстрее! Не то кровью истечёт. Санитар ловко стащил ватник и гимнастёрку с нательной рубахой, присвистнул. Затем быстро, как у заправского фокусника, замелькали руки, запахло спиртом, и рана вспыхнула резкой болью. Ненадолго потеряв сознание, я не заметил, как бинты туго стянули грудь.

– Андрей Петрович! Как вы? Вот Михалыч говорит, что рана серьёзная, срочно в медсанбат нужно. Тут должна машина прийти за ранеными, но когда это будет, тут по прямой то недалеко, с километр где-то. Можно пёхом, если силы есть. Смотри сам. Пойдёшь, значит? Тогда слушай – во-он там ручей, мосток через него, видишь? Туда их пулемёт достаёт, а дальше ему вон та изба сектор стрельбы перекрывает, если быстро рвануть, то можно успеть запросто. Уже проверено, давай для скорости прими наркомовских! Отдав фляжку с остатками спирта, впился носом в рукав ватника, занюхал импровизированный ускоритель, и рванул через мостик. Только проскочил, как за спиной просвистели пули из «MG». Успел!

Сил хватило и на дорогу до медсанбата, а дальше темнота…

Очнулся только через сутки уже в госпитале, в Будапеште. Когда немного оправился и смог понемногу ходить, разузнал как дела на фронте, про свой батальон. Плохие были новости, немцев то мы остановили и дальше погнали, да и Вена уже наша. А вот с моими однополчанами дело было плохо – от роты и батальона осталось в строю не много, и самое страшное … та самая полуторка, что за ранеными пришла, под завязку гружёная, ясно чем, точнее кем … танки эсэсовские из дивизии, «Адольф Гитлер» прорвались и …в полуторку снаряд попал, потом гусеницами … живых не было, опознать кто там был? Бесполезно. Вот только у сопровождающего санитара в полевой сумке список раненых нашли. Моя фамилия тоже там была, меня же ранили. Домой похоронка пришла, потом узнал, когда ответ на моё письмо из госпиталя получил. Примета фронтовая есть, коли по ошибке похоронка, то войну пройдёшь и потом долго жить будешь. Говорят, примета работает, на войне во все приметы верят, и просто верят, нет на фронте неверующих. Но я то знаю, почему жив остался. Это Крест бережёт хозяина.

Глава

Неделю я провёл в хлопотах по устройству кое-какого немудрёного быта, но к выходным всё как-то незаметно утряслось. В субботу с утра сходил на кладбище, прибрал могилу родителей, помянул, как положено, посидел, погрустил …Затем вернулся в нашу квартиру. Нашу. А вот теперь мне придётся жить здесь одному. Вечером должны были подойти школьные друзья, надо было подготовиться. Через полтора часа холодильник был полон, напитков всякого рода тоже хватало, так что осталось приготовить что-нибудь горячее, салатов накрошить да колбаски нарезать. Не успел я повязать мамин кухонный халат, как мои хлопоты прервал звонок в дверь. На пороге стояла Она. У каждого нормального человека в жизни должен быть кто-то, в чьём присутствии он становится самим собой, настоящим. Кому ты не можешь врать, просто физически. От присутствия которого ты теряешь ощущение пространства, времени, … однажды мы пешком прошли почти через весь город, а он у нас не маленький, и даже не заметили – время как бы остановилось. Нет. «Как бы» уберём. Время на самом деле остановилось. И пространство … я его совсем не заметил, не помнил дороги, по которой мы шли, улиц, домов, площадей. Мы прошли через два прекрасных зелёных парка, на нашем пути было прекрасное озеро, одно из красивейших мест города, но я ничего этого не видел – помню только её лицо и улыбку, музыку её голоса, тепло её руки …

Нет. Это уже не воспоминание, это наяву – её рука касается моей щеки.

– Что с тобой? Тебе плохо? – в этом Голосе, слышится тревога, настоящая, она тревожится за меня.

– Да нет, всё нормально. Устал просто, на кладбище ездил …

– Ах да, извини, понимаю …

Неважно, что она говорит, что я говорю, это просто звуки, можно вообще нести всякую чушь, даже говорить на языке индейцев дакото, которого никто не знает, даже сам Гойко Митич – мы снова оказались в той реальности, где смысл слов не имеет значения, лишь бы звучал голос …

« Blооdsucker” – когда включаешь эту вещь из альбома «Deep Purple in Roсk» и в твои уши врывается виртуозная гитара Ритчи Блэкмора, в твоей голове словно бы кто-то переводит стрелку, и локомотив твоего сознания несётся по неистовым жёстким риффам, как по рельсам, в неведомые глубины преисподней. А финальные пронзительные вокальные рулады Яна Гиллана не могут напоминать ничего иного, кроме криков жертвы этого самого «бладсакера», не к ночи он будет упомянут…

Я люблю в самом начале дежурства после всей суеты с построениями дежурных смен, счётом-пересчётом документации и прочей скукотой сдачи-приёма дежурства немного расслабиться в комнате отдыха, завалившись в глубокое кресло, сделанное мной из остатков старого дивана. Перед тем я прошёлся по боевым постам – всё было в порядке. Личный состав надел головные телефоны радиоприёмников, сел за телефонные коммутаторы, забился в укромные тёплые местечки боевых постов – всё было, как обычно, в пределах допустимого, на ближайшие четверо суток. До ужина ещё пара часов, телефон под рукой, а коли что случится на смене, так на то есть громкая связь, так что «наши ушки на макушке» и вот он, «Bloodsucker» моя самая любимая вещь из лучшего альбома лучшей группы в мире «Deep Purple»! Даёшь! Стране угля и Rock-а! С такой музыкой нам сам чёрт не страшен, не то что какая-то Америка со своим NATO-м! Пусть «Рождённый в USA» отдыхает, когда капитан SU Army набирается сил, вкушая духовную пищу от этих чумовых британских парней! Нам песня строить и жить помогает!

После такой получасовой аудиозарядки я мог горы свернуть, по крайней мере попытаться что-нибудь сделать с той, под которой я в данный момент находился, а это ни много ни мало с полкилометра сплошного гранита над тем местом, где расположен наш Узел связи. Но по крайней мере спать не захочется часов пять –шесть, как раз до положенного мне по распорядку времени. Можно, конечно, в любое время придавить с 20-00 до 08-00, ночью никто не проверит, слищком много сложностей с проходом через несколько поясов охраны, начальник каждого из которых твой приятель и тебя, естественно, предупредит, смысла нет даже пытаться нагрянуть нежданным гостем – это не роту в казарме проверить после отбоя. Но у нас, дежурных по связи, есть свой негласный Кодекс, не спать, когда не положено, и пару раз проверить смену во время сна положенного. Бережёного, как говорится и сам Дежурный по Центральному Узлу связи бережёт и, к слову сказать, в среднем раз в год эта истина подтверждается.

Надо мной полкилометра гранита. За всё время службы здесь, на восточной окраине страны, я ни от кого не слышал вслух произнесённых слов о том, что находится с нами по соседству в уходящих в разные стороны от центральной галереи штреках. В глубинах подсознания каждого из нас, от рядового до генерала, всегда скрывалось то, что даже и страхом то назвать нельзя. Перед тем, что находилось в боковых штреках. Все боятся своей личной Смерти, правда, каждый по-разному, но даже мёртвые боятся Конца Света.

Он может наступить каждую секунду. Произойдёт это примерно так – сержант за радиоприёмником Р-250М, вторым от входа в приёмный радиоцентр, включит левой рукой диктофон и динамик, затем тумблер сигнализации о поступлении Сигнала Боевого Управления, а правая рука уже будет писать в рабочем журнале цифры и буквы, затем снова те же самые цифры и буквы (сигналы всегда дублируются). Вся остальная смена тоже принимает этот сигнал. Если сержант ошибётся, что почти невозможно, ведь за эту радиосеть сажают только самых лучших, с классной специальностью не ниже второй и только на последнем периоде службы, но, если всё-таки… другие радисты подстрахуют.

Сигнал в этой радиосети нельзя не принять. Ни в коем случае.

Точно такой же набор цифр и букв в это время печатает телеграфный аппарат в штабе части. Тоже подстраховка. Оперативный дежурный принимает по громкоговорящей связи сигнал нашего радиста, сверяет с полученной телеграфной лентой и вскрывает сейф с опечатанными пакетами. Через несколько секунд он узнает, что это за сигнал.

Он, этот самый сигнал ЦБУ (Центрального Боевого Управления) всегда учебный для связистов и дежурной службы и ещё несколько раз в год открывает большие учения всей части. Но в сейфе лежит один пакет, который никогда не вскрывают. Когда его вскроют, то и начнётся тот самый Конец света. Ну, а всё остальное просто закончится.

Закончится Всё. И остановить Это будет невозможно.

Однажды ещё в лейтенантские годы я спросил про «Это» у одного мудрого старого майора, соседа по офицерской общаге, частенько забредающего ко мне «на огонёк» или «на посидеть». Вечерами одному в общаговской комнате невыносимо скучно, и мы сдружились, несмотря на разницу в возрасте и звании, хотя вообще порядки у них в инженерной службе были гораздо демократичнее, чем в наших строевых подразделениях. И вот как-то за вечерним «посидеть» я спросил у него, насколько будет болезненна наша смерть, если «вдруг, не дай Бог…»

Василич, (так звали майора Петра Васильевича Субботина в быту) был совсем не стар по понятиям "гражданской" жизни – не так давно общага праздновала его сорокалетие, но в армии всё по-другому – я вот в свои 23 года был самым старым лейтенантом в части, задержали представление к очередному званию на целый год по причине якобы упущений по службе. Только у кого их не бывает в частях связи. Причина была другая, страшно сказать, музыкально-политическая. Как гласит народная легенда, а такие события быстро ими становятся, человек пострадал за песню.

Легенда о "неправильной" песне.

В один прекрасный летний вечер начальник политотдела полковник Коцюба с семейством прогуливался по нашему городку. Городок по армейским меркам немалый: два с лишним десятка пятиэтажек, штаб, детский сад с яслями, школа, спортзал, Гарнизонный Дом офицеров, он же ГДО и роскошный Военторг. Офицерское общежитие располагалось как раз на центральной улице, носящей, как и полагается, имя вождя мирового пролетариата. Было лето, все окна открыты, так что гуляющие имели возможность слышать всё, что звучало в этом местном вертепе разврата, как называли наше общежитие неутомимые труженики политотдела. Сердобольные мамаши, пытаясь воспитывать своих взрослеющих дочек, под страхом жесточайших наказаний запрещали своим чадам даже останавливаться, проходя мимо, не говоря уже о каких-либо посещениях сего заведения. А самым страшным наказанием для этих юных особ был запрет на посещение дискотеки в уже вышеупомянутом ГДО по выходным.

Многие слушались, и их нравственность оставалась чиста и непорочна, аки слеза младенца. Они так и не знали, что суперзвезда советской популярной музыки Алла Пугачёва не есть единственное музыкальное откровение двадцатого века, а за пределами нашей Родины поют не только слащавые, но одобренные Политбюро итальянцы… да, ещё под Новый год по "ящику" крутили несколько клипов "Smokie ", "Baccara " и, конечно же, "АBBA" – любимый коллектив Леонида Ильича, говорят ему блондиночка очень нравилась. И что? Он тоже человек, хоть и генеральный секретарь, а блондиночка действительно хороша, да и петь умеет. Но это всё попса, а серьёзную музыку по телеку не услышишь ни в Новый Год, ни на 8-е марта. Только у нас в "общаге".

Левое крыло обожало "Qeen", "Sweet" и "Wings", центр – "Emerson, Loid and Pulmer ", "Eleсtric Light Orchestra" и "Genezis " (гурманы!), а на правом фланге господствовало то, что собственно, и вызывало озабоченность вышеупомянутого политического органа. Запрещённый после выхода антисоветской, по их мнению, "Стены" "Pink Floid", непостижимый и поэтому абсолютно нерекомендуемый к прослушиванию "Deep Purple", жуткий даже по своему названию "Black Sabbath", и совсем уже кошмарный после выхода альбома "No mean city" с его знаменитым монстром на конверте –"Nazareth". Если учесть тот факт, что у меня была самая мощная звуковоспроизводящая аппаратура в городке, не исключая Дом офицеров, начальник которого иногда выпрашивал у меня усилитель и акустику для дискотеки, то репертуар крамольных музыкальных коллективов для жителей был широко в городке известен.