Фрагменты сожалений

Да, в больнице нет и никогда не было детей. В общем-то, теперь Дима сомневался в том, что здесь остался хотя бы один пациент, не считая его самого.

Когда-то он, стоя у окна, наблюдал за стариком, почти ежедневно разгуливающим во дворе и постоянно вопящим о несправедливом отношении к нему людей. Но одним майским днем, года четыре назад, пуще прежнего взбунтовавшись против врачей, тот внезапно свалился на землю. Как оказалось, обширный инсульт. И когда тем же вечером Дима спросил ухаживающую за ним медсестру, все ли в порядке со стариком, она, опустив глаза, сообщила, что он скончался. В ответ Дима только промычал, но предположил, что, должно быть, помогать ему и не торопились.

На третьем же этаже, в палате напротив, некогда лежал подросток, что было очень давно – в первые недели пребывания здесь Димы. Похоже, тот попал сюда еще задолго до появления нового соседа по этажу. С первого же дня из-за двери в его палату Дима часто слышал стоны разной интенсивности, а врачи то и дело приносили больному еду, питье и лекарства да регулярно меняли резервуары для естественных нужд. Возможно, у подростка была злокачественная опухоль на неоперабельной стадии, не позволяющая ему ни вставать с кровати, ни даже разговаривать. Дима однажды зашел в его палату и обомлел, когда увидел страшно худощавого ровесника с синяками под глазами и болезненно-желтоватой кожей, обтягивающей тонкие кости предплечий, лежащих поверх одеяла, а к руке и носу от капельниц тянулись шланги, сцепленные с катетерами. Смотря отрешенно в потолок, наверняка не обратив внимания на появление гостя, тот тяжело и сипло дышал. Дима в ужасе подумал: «Неужели и меня ждет такое?» Сорвавшись с места, он вернулся в свою палату, запрыгнул в койку, повернулся к стене и зажмурил глаза, стараясь избавиться от образа измученного, почти иссохшего бедолаги.

Через неделю стоны прекратились: тот парень скончался поздней ночью.

Диме не хотелось представлять, как плачет ребенок. Скинув с себя одеяло и оставив медвежонка рядом с подушкой, он, одетый в белую пижаму, приподнялся и свесил ноги с кровати. Обув потрепанные светло-серые тапочки, встал. Голова закружилась, потемнело в глазах, и он плюхнулся на край постели. По привычке приложил кончики пальцев к сонной артерии: пульс замедлился. Дима уже дважды терял сознание и совсем не хотел третьего раза, ведь следующее обморочное состояние вполне может закончиться остановкой сердца. Или неудачным падением с серьезным ударом головой о твердую поверхность. Может, конечно, ему повезет, да только стоит ли проверять судьбу? Вдохнув побольше воздуха, Дима намеренно зашелся кашлем: это, как ему сказали, в такой ситуации должно ускорить сердечный ритм. Повторив действие несколько раз и убедившись в том, что пульс вернулся в норму, он осторожно поднялся и медленно зашаркал к двери. Ему подумалось, что ноги как-то плохо слушаются и через год-другой могут и вовсе отказать. И тогда ему придется довольствоваться инвалидным креслом-коляской. «Нет, не стоит об этом думать», – упрекнул он себя.

Он дошел до туалета в противоположный конец коридора, справил свои нужды, умылся и направился обратно. Скоро должны будут принести ужин и лекарства, а через несколько часов Дима снова уснет.

Два часа следующего дня.

Дима проснулся с чувством жажды, царапающей горло, и сверлящего желудок голода. На тумбочке, стоящей сбоку от койки, уже лежал поднос с обедом, представляющим собой скорее завтрак: тарелка с небольшой порцией овсяной каши, пара бутербродов с маслом и стакан молока, – наверняка изначально вскипяченного и испускающего ароматный пар, но теперь остывшего, разве что еще не затянувшегося пленкой. Но большего количества еды в Диму все равно не влезет, как бы он ни был голоден. Неспешно расправившись с ней, он сходил в туалет, потом спустился в душевую, расположенную на первом этаже. Принимать душ разрешали не чаще раза в два дня, но этого, как считал Дима, было вполне достаточно.

Поднявшись затем наверх, он снова улегся под одеяло, и наволочка моментально промокла от его мокрых волос. Рядом с подносом, который уже унесли, он с самого начала приметил смятый полиэтиленовый пакет, но изучение его содержимого оставил на сейчас. За ручки подняв его с тумбочки, положил на колени и развернул. Внутри лежала книга – в мягкой обложке, немного потрепанная, с парой едва приметных царапин на корешке.

– «Над пропастью во ржи», – прошелестев слабым голосом, прочитал он ее название.

Повертев в руках, раскрыл и между коркой и титульным листом увидел маленькую открытку, разрисованную разноцветными шариками и с высеченными чуть выше центра, собранными из золотистых букв словами: «ЛЮБИМОМУ ДРУГУ». А на оборотной ее стороне красивым, ровным почерком был выведен шариковой ручкой текст: «Уверена, тебе очень скучно в больнице. Недавно, когда ты спал, я видела на твоем одеяле книгу и подумала, что тебе нравится читать, поэтому иногда буду их тебе приносить. Эта книга – моя самая любимая, но мне не жалко отдать ее тебе. Ведь мы друзья».

– Друзья… – прошептал юноша. Это слово теперь вертелось у него в голове. – Друзья… Кто же ты?

Та самая навещающая его девушка – она была единственным человеком, кто приходил ему на ум. Он попытался вспомнить еще кого-нибудь, кого в прошлом мог бы называть своим другом, но ничего, разумеется, не вышло. И предположил, что либо девушка его разыгрывает, гнусно пользуясь тем, что он потерял память, либо сам он просто не может ее вспомнить.

Вошла медсестра, в одной руке неся стакан воды, в другой – два блистера с таблетками.

– Это открытка? – проявила она неподдельный интерес, увидев ту в руках юноши. Протянула ему стакан, выдавила из блистеров по таблетке и так же вручила больному.

– Да, – ответил он, приняв таблетки. Обе отправил их в рот и запил несколькими глотками воды. – Она лежала в книге. – Он вернул стакан. – Скажите мне правду: кто она, эта девушка?

– Твоя двоюродная сестра, – ответила женщина без заминки.

– Но… – он запнулся. И посчитал, что нет смысла спорить, пытаться докопаться до сути. И только сказал: – Ясно.

– Тебя что-то беспокоит, Дима?

Он положил голову на подушку и уставился в потолок, на груди скрестив пальцы.

– Многое меня беспокоит. – В этом он не солгал. – Особенно то, что ничего не помню из жизни до того, как здесь оказался.

Медсестра с минуту помолчала. Стакан с остатками недопитой воды едва заметно затрясся в ее начавшей дрожать руке.

– Уверена, ты скоро поправишься. – Это все, что она могла ответить в этот момент.

И вышла из палаты, прекрасно понимая, что только пуще прежнего расстроила юношу, но боясь прочесть подтверждение этому в его взгляде.

Дима подозревал, что и она, и все остальные что-то скрывали от него, но не таил на них ни обиды, ни злости. Ведь, во-первых, за ним все-таки ухаживали, занимались его лечением (а не лечением – так поддержанием физического состояния), кормили да не прочь были вступать с ним в диалоги. Во-вторых, у него даже не было сил злиться на кого-либо. Злоба, по его мнению, отнимает много энергии, а он и без того давно уже слишком слаб. А в-третьих, даже узнай он, что они скрывают от него, стало бы ему оттого легче? Он подумал, что, раз уж о нем столь длительное время заботятся, ему бы непременно помогли вернуться в родную семью, представься такая возможность.

Вернув открытку на прежнее место, он перевернул пару листов и начал читать книгу. Да, теперь ему будет чем заняться в ближайшие несколько дней. Ему рекомендовали читать понемногу, не более часа в день, чтобы побольше сил оставалось на обыденные, но значимые дела, поэтому книги приносили по одной в три-четыре недели, и до следующей оставалось дней двенадцать. Почему же тогда эту не припрятали до нужного часа? Наверное, потому, что это подарок.

После полутора часов чтения – он далеко не всегда придерживался рекомендации касательно затрачиваемого времени на литературу – он положил книгу на тумбочку, использовав открытку в качестве закладки, пакет же аккуратно сложил и убрал в один из выдвижных ящиков. Дима с удовольствием почитал бы еще, но роман оказался для него столь увлекателен, что он побоялся уплести его за пару заходов. Хотя была и другая, в чем он не стеснялся себе признаться, более весомая причина: голову вновь заполнили мысли о девушке, которую он ни разу не видел. Он силился представить, как она выглядит: стройная или не очень? Высокая или низковатая? Какого цвета ее глаза? А форма бровей? А нос? Губы? Что обычно выражают черты ее лица: жизнерадостность, самоуверенность, озлобленность, грусть? Какие чувства она испытывает к нему? И почему приходит именно тогда, когда он спит? Если бы только она застигла его бодрствующим, он получил бы ответы на все эти вопросы. Но она, видимо, не в курсе того, что спит нынче он по четырнадцать-пятнадцать, а порой все пятнадцать с половиной часов в сутки.

Никто не может Диме сказать, почему он так подолгу спит. Или не хотят говорить. Да что там сон? Ему никто даже о его собственных недугах ничего не рассказывает. У него есть подозрения, что одолело его некое крайне редкое заболевание, на сегодняшний день не поддающееся лечению. И ведь он мог не безосновательно в это верить.

Лежащего подле подушки медвежонка он прижал к груди и, теребя пуговицу на его мордочке, повернулся лицом к той стене, в которое врезано окно. На улице было пасмурно, но не дождливо; пейзаж серого неба и кроны деревьев вдалеке, – будь то одетые в листву или же покрытые снегом, – всегда нравились Диме, нравились даже сильнее, чем красное небо на закате и кружащие белые птицы высоко над землей. Порой ему думалось, что все прекрасное в природе, радующее и глаз, и душу миллиардов остальных людей, его самого скорее раздражало. Вероятно, причиной тому было нескончаемо сопровождающее его уныние и всеобъемлющая тоска – тоска по прошлому, в котором он мог быть жизнерадостным мальчишкой, наивно грезящим о безмятежном будущем и искренне верующим в бессмертие любимых мамы и папы.

Ему вдруг как никогда до этого захотелось увидеть навещающую его девушку, ведь кто, как не она, поможет проложить мост к его воспоминаниям. Опустив веки, он начал гадать, что бы такого придумать для осуществления затеянного. К примеру, он мог бы постараться уснуть пораньше и пораньше же проснуться. Или попытаться до самого ее прихода не смыкать глаз. Но откуда ему знать, в какой именно день она вновь явится? Было бы, как он посчитал, крайне неразумно лишать себя сна, когда его здоровье и так оставляет желать лучшего. И он остановился на том, что постараться пораньше отойти ко сну – наиболее благоразумный вариант.

И вот он, погасив выключателем свет и повернувшись на правый бок – так он по своим наблюдениям быстрее и спокойнее засыпал, – оставив плюшевую игрушку близ подушки, самому себе пожелал спокойных сновидений.

Протекали минуты, десятки минут; он ворочался в постели, перекатывался с боку на бок да с одного края койки на другой, то стягивал с себя одеяло по пояс, то натягивал его до подбородка, но заснуть ему так и не удалось. Открыв глаза, он понуро посмотрел в окно: за ним уже здорово потемнело, а тени в палате вытянулись и предвкушали наступление ночи, когда им удастся здесь все поглотить.

Устало вздохнув, Дима подумал, что не так уж и просто изменить биоритм по собственному желанию. Но следующим вечером ему хотелось попробовать еще раз.

Как ни крути, но через два-три часа – он знал об этом наверняка – его мозг будет требовать сна, и глаза поневоле начнут слипаться. Но до того времени ему необходимо было хоть чем-то занять себя. В голове тут же возникло изображение подаренной ему книги, лежащая в ней открытка и шелест переворачиваемых страниц, и он, снова перевернувшись на другой бок, посмотрел на нее – точнее на улавливаемый в густой тени силуэт. Однако внутренний голос напомнил ему о том, что удовольствие от прочтения следовало бы растянуть.

И тогда он вспомнил, что вот уже недели полторы как не выполнял никаких физических упражнений и что заботливый персонал рекомендовал уделять им хотя бы по десять минут в один-два дня. Неохотно скинув с себя одеяло, свесил ноги, влез в тапки и на пару шагов отошел от кровати. Помявшись на месте, сложил пальцы замком и вытянув руки кверху, потянулся, изгибаясь телом то в одну сторону, то в другую и не отрывая пяток от пола. А затем, сложив ладони на затылке и расставив ноги по ширине плеч, начал приседать. Одно приседание, второе, третье… медленно, размеренно, при каждом подъеме делая вдох и считая до двух. Четвертое приседание, пятое, шестое… он снова поймал себя на том, что не так-то просто выполнять это упражнение с такими ослабшими ногами. Седьмое, восьмое, девятое, десятое… вот уже и коленные суставы начинают ныть, и бедренные мышцы заметно напряглись, участилось сердцебиение, и дышать стало немного труднее. Присев еще пять раз, Дима решил, что с него достаточно, и вернулся в постель.

Ближе к семи часам ему принесли таблетки с водой и ужин, состоящий из пюре с отделенными от костей кусочками поджаристого куриного мяса и кружкой умеренно-горячего подслащенного чая, не забыв включить в палате свет. Глотая таблетки, юноша в сотый раз задался вопросом: неужели их нельзя заменить на что-нибудь более действенное, эффективное? Возможно, он ошибался, но ему казалось, будто все годы его лечение ограничивалось принятием одних и тех же препаратов, ни упаковок, ни названий которых он ни разу не видел и не знал. И Дима подумал, что если заболевание, которому он подвергся, и вправду неизлечимо, а его на самом деле пичкают плацебо, то пусть будет так. Не вытолкнули еще на улицу и не ядом травят – и то хорошо.

Забив желудок и дождавшись, когда одна из медсестер унесет поднос, он из выдвижного ящика вытащил наполовину опустошенный тюбик зубной пасты, зубную щетку и, в чем был одет, вышел из палаты и проследовал в конец коридора. Вернувшись, закинул средства гигиены на место, погасил свет, залез под одеяло и, повернувшись на бок, накрыл медвежонка рукой. Долгое время он смотрел в одну точку, мыслями пребывая где-то далеко от больницы. А потом – веки смежаются, и вот-вот он провалится в пустоту, в которой, быть может, пробудет две трети суток. До чего же долго! Одно его утешало: время пролетит незаметно, а завтра начнется новый день.

Он проснулся как раз тогда, когда в его палату заглянула медсестра и смотрела на него, стоя в дверном проеме и держа руки в карманах халата; ее густые темные волосы, забранные ободком, кудрями ниспадали на плечи. Возможно, она хотела убедиться, не приключилось ли чего с ним за ночь, а уловив на себе сонный взгляд, удивленно приподняла брови и, улыбаясь, произнесла:

– Сегодня, между прочим, хорошая погода. Даже солнце выглянуло. – Выдержав малую паузу, поинтересовалась: – Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, я в порядке, – вымолвил Дима слабым ото сна голосом, однако не улыбнулся – смутная тревога накатила на него, стоило только открыть глаза. Такое в последнее время происходило с ним регулярно, как будто по пробуждении мозг бунтовал: мол, прошел еще один день, – а его хозяин топчется на месте, как год назад, и два, и пять лет. По крайней мере, именно так он интерпретировал для себя свое состояние, не имея понятия, какие еще могут быть причины.

– Мне кажется, ты сегодня пораньше обычного проснулся. Может, это хороший знак?

Дима посмотрел на настенные часы, что висели на противоположной стене, – старенькие, с чуть потемневшим от времени стеклом, он застал их здесь в первый же день: и правда, было только десять минут двенадцатого. Где-то с начала июня – а уже был октябрь – во сколько бы он ни засыпал, сон каждый раз отнимал у него не меньше четырнадцати часов. В последний раз тринадцати часов ему хватало только прошлой весной. А ведь года три назад максимальным показателем был отрезок в одиннадцать с половиной, семь лет назад – чуть больше восьми.

– Хорошо бы. – Теперь можно было и улыбнуться. – Ко мне сегодня никто не приходил?

– Нет, к сожалению, – вздохнула медсестра, – сегодня тебя никто не навещал. Но ты не расстраивайся. И подожди немного, я сейчас принесу тебе завтрак. Если б знала, что проснешься так скоро, не пришлось бы снова бежать вниз, хах!

– Да, хорошо.

Она поспешно вышла в коридор, и он слышал отдаляющийся стук ее туфель. Вернулась через десять минут, а когда поставила поднос с манной кашей, двумя кусочками белого хлеба, наполненным водой стаканом и бокалом горячего чая на тумбочку, Дима поблагодарил ее и сказал:

– Я хотел бы видеть ее. Почему она приходит только тогда, когда я сплю?

Медсестра посмотрела на него, и было ясно, что она не сразу поняла, о ком речь, однако быстро сообразила, но ничего не ответила, а только раскрыла рот.

– Попросите ее, чтобы она приходила в те часы, когда я бодрствую, – попросил Дима. – Пожалуйста.

– Понимаешь… – замялась она, пальцами потирая тыльную сторону кисти, – мы сказали ей об этом. Правда. Но она ответила, что еще немного стесняется, не готова пока к тому, чтобы ты ее увидел. Я уверена, что в скором времени она наберется смелости, и вы сможете с ней поговорить.