Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 1

– Человечество мне не простит, – охотно поддержал он. – У него все мысли только о вас.

Тур-Хайами бесстыдно улыбался, глядя за окно.

– Нет, отец, трахнуть это не получится, вернись в реальность. Даже не думай. Не сегодня и не сейчас. Вначале нужно подготовить к употреблению, соблюсти видовое поведение, купить что-нибудь исключительно дорогое… В общем, долгая история.

– Свинья ты, – сказал я с упреком. – В необидном, функциональном смысле. Поедаешь упавшие желуди, которые в будущем могли бы стать могучим растением. Ешь свою печеньку.

– Я не свинья, – ответил Тур-Хайами. – Не знаю, про какие желуди ты рассказываешь, я – божественная сущность Хумай, тени которой никогда не бывает много. Так я ведь не против. Растите себе куда хотите. У вас у художников так все отвисло, что я испугался, может, случилось что-нибудь.

Пока мы с Хуанитой набирали в грудь побольше воздуха, подбирая наиболее достойный, отвечающий моменту ответ безграмотной ремарке аборигена, приперся Юсо, еще один апологет крепкого здорового отдыха.

– Мы пойдем сегодня на пляж? – осведомился он, ловко поднимая на поднос чашечки со льдом.

– Да ну, – сморщился я. – Опять лежать в горизонтальном положении. Сколько можно.

– Мы положим тебя в положение какое-нибудь другое, и все останутся довольны, – терпеливо предложил он. – Ну не ломайся, что мы там будем делать одни.

– Я вот о чем подумал, – сказал я. – О том, как она станет бабушкой. И ничего от того, что есть сейчас, не останется. Ни следа. Ягода свежа и прекрасна, как утро. Но вспоминая о том, что будет, я делаюсь весь расстроенный. Это несправедливо.

– Ты больной извращенец, – сказал Тур-Хайями. – Пробуй ягодки, пока свежи. И не порти их своей философией.

Я показал всем на него ладонью, чтобы все наконец увидели, подробно рассмотрели и оценили размеры того, с чем мне приходится работать.

– Вот. Вот об том и речь. Все хорошо, пока не приходит циник и не начинает всем рассказывать о своей похабной философии циника.

– Нет, почему, – отозвался Юсо, не переставая расставлять чашечки, – это интересно. И в чем мораль?

– Не знаю, – ответил я. – Ищем в ягодах.

Хуанита тоже был хорош. Нет, чтобы поддержать. Когда не надо, он мастер сыпать мудростью своих мертвых предков.

И он поддержал.

– Как хорошо все было, – произнес он со страдающим выражением. – Летнее утро. Синее небо. Но вот в окно заглядывает женщина – и жизнь остановилась.

– Я давно предлагаю его занавесить, – согласился Юсо.

– Как вы думаете, у нее есть недостатки? – спросил я.

Все озадаченно замолкли. Все молчали так долго, что я сказал:

– По-моему, это главный вопрос. Я давно заметил за собой манеру, которой не видел больше не у кого. В отличие от всех, кого я когда-либо знал, красивую девушку я непроизвольно начинаю оценивать не по ее достоинствам, а по отсутствию недостатков. Все-таки быть художником – это что-то вроде проклятья. Уже не можешь остановиться. Ты механически начинаешь за природу дорабатывать эскиз, который та бросила, не потрудившись довести до конца. Кончается тем, что берешься рисовать только красивых. А это уже далеко от искусства.

– И как? – спросил Тур-Хайями. – Много успел встретить совершенных эскизов?

– Ни одного, – ответил я. – В этом и проблема. Так не бывает. Совершенных нет, у каждого есть свое уязвимое место. У Ахиллеса это его самомнение, у поголовно всех остальных смертных – это фальшивая гордость, она же тщеславие. Так не бывает – но было. В древности была такая калокагатия, целая философская система, определяющая предел совершенства, но не в теории, поболтали и забыли, а в реальной жизни. Заключалась в искусстве быть молодцом, как внутри, так и снаружи. Правда, на женщин та философия не распространялась. Наверное, каждый имел опыт общения с красивыми пустыми куклами.

Тур-Хайами тихо ужаснулся, прикрывая губы пальцами:

– Неужели у тебя тоже есть уязвимое место?

– Конечно, – ответил я. – Сносит крышу, когда мной пытаются тайно манипулировать. Причем когда делают то же самое явно – никаких проблем. Наверное, так или иначе это касается всех баб. Они как бы подталкивают тебя к решению, как им кажется, незаметно, а ты смотришь и думаешь, что это не исправить.

– Явное манипулирование – это уже не манипулирование, – сказал Тур-Хайами. – Не бывает. Оксиморон. Вопрос терминологии.

– А я воды боюсь, – заявил Хуанита. – Не выношу, когда она капает. Просто сносит крышу. Вместе с фундаментом.

Все замолчали, представляя, как он с этим живет.

– Да, – злобно встрял хозяин, проходя мимо, – давайте все поговорим сейчас о терминологии. Когда там на кухне лед тает…

Но мы посмотрели на него так, что хозяин исчез делать что-то со льдом, который тает, самому. У нас оставалась еще семь минут свободного времени, и по закону не существовало такого природного катаклизма и глобального таяния ледников, которые могли бы сдвинуть нас с места.

– По поводу ягод, – сказал я. – Боюсь, весь трагизм момента прошел мимо сознания присутствующих. Как и вся мудрость природы. Видимо, любая философия требует пояснений. Друзья мои, в том глас здравого смысла, и попробуйте его опровергнуть. Ягоды хороши лишь до тех пор, пока они юны и свежи. Влечение к старым женщинам не только неестественно – оно противоестественно. Возмущение стареющих женщин в этом вопросе целиком в сфере их ревности. Их возмущение насчет мужчин, готовых забраться под юбку юным красоткам, едва достигшим восемнадцати лет, полностью понятно, но речь сейчас не о них. Сейчас мы говорим только о ягодах – юных, милых и свежих. Любовь к старым ягодам попросту опасна для жизни. Но вот почему это именно так – объяснить в двух словах не получится и нужна отдельная очень специальная статья. Я скажу вот какую вещь, и слушайте ее внимательно, в том мудрость тысячелетий развития целого разумного вида.

У растений есть одна способность – вырабатывать яд синильную кислоту. Так вот, синильную кислоту содержат старые и увядшие сливы, персики, а также ягоды: ежевика, малина, вишня. Боюсь показаться пошлым, но любая другая философия в этом вопросе будет просто извращением. Психоанализ в этом вопросе, мои собратья по разуму, имеет траурный вид. Ягоды хороши лишь до тех пор, пока свежи. Потом они начинают вырабатывать яд.

– Вы все больные извращенцы, – заявил вдруг Юсо решительно, до которого дошло, о чем речь. – И как я вас терплю.

Я толкнул рукой под столом бедро Юсо, другой со скукой подпирая подбородок.

Мы сидели на свежем воздухе в тени за столиком для персонала, и я легко и с удовольствием представлял, как в это время Хуанита от ненависти бьет на кухне посуду. Продолжая ранее утром поднятую тему о скоротечности жизни, я со скромным мужеством передал пару поучительных анекдотов из собственного жизненного опыта, и они имели неожиданный успех. Впрочем, рассказывать я умел.

– Кстати, это – наша местная знаменитость, – сделал наконец Юсо жест доброй воли, вспомнив о деле. Перестав пялиться на нашу новую знакомую, он повернулся ко мне, как разворачивают орудийную турель. Прежнее мое легкомысленное настроение стало понемногу улетучиваться. Я уже жалел, что обещал ему продать себя в рабство до конца жизни. – Вы знаете, мы все обязаны лишь случаю, что он сегодня с нами. Потом, где-то в отдаленном будущем, когда мы все станем бабушками и больше не будем бегать за ягодами, мы будем вспоминать вот этот самый уголок вселенной и вот этот самый день во всех подробностях, добавляя новые детали и рассказывая внукам кто что тогда пил и где сидел.

– Он шутит, – сказал я скромно. Я улыбнулся. – Если мы и будем вспоминать этот день, то только из-за вас. Вы украшение этого утра. Я даже вас нарисую…

– А вы знаете, – вовремя встрял Юсо. – Он спрыгнул тут на днях в воду с обрыва и едва не разбился. Теперь туда не подойти: доступ всем строго закрыт.

На Сидни это не произвело никакого впечатления. Вообще-то едва не разбился не один я, а еще куча местных сопляков. Высоты и глубины там хватало ровно настолько, чтобы вовремя увернуться от плоских камней дна, практически касаясь их грудью и тут же уходя вверх. Не такой уж большой подвиг, если не спать и намеренно не таранить дно головой. Но реальную, настоящую опасность создавали натянутые поперек обрыва провода наклонного ограждения сразу за краем, которые как бы и были призваны удержать всех нас от такого рода подвигов. Мы преодолевали их с разбега в прыжке, расправив в стороны руки, и стоило кому-то задеть за них ногой или просто оступиться на узком парапете, последствия могли быть действительно серьезными. А так все обошлось разбитыми носами и следами ушибов на груди и коленях. Впрочем, в том была даже своя прелесть.

Охранное ведомство взяло ситуацию под свой контроль, заменив натянутый провод на кольца режущих заграждений и сделав прежние буквы предостережения еще крупнее, ясно дав понять, что будет с теми, кто их не разглядит и в этот раз. На всем островном Побережье здесь имел место какой-то особенно низкий процент травматизма с летальным исходом, администрация планировала сохранить его в том же самом виде и была намерена сделать это любой ценой.

– И он в самом деле рисует. Я не специалист, но задуматься есть над чем. Абстрактная живопись не по моей части, так что мнения расходятся. Кстати, можете сами оценить: обложки ко всем своим книгам он делает сам. Но вот то, что касается эскизов, сходство бесспорное, – невозмутимо продолжал Юсо. – Всех девушек он вначале рисует, потом трахает, причем всегда строго в такой последовательности…

– И как знаменитость пришла к мысли попробовать себя в роли официанта? – прервала его Сидни. В глазах у нее не светилось ничего, кроме любопытства.

– Это долгая история, – ответил я. Я не скромничал, история своими подробностями могла утомить заврорнитоида. Как нелегальному иммигранту, мне не стоило широко открывать рот.

Юсо протянул руку, взял со стола пустую бутылку из-под лимонада, заглянул на дно, подул и, поднеся горлышко к губам, представился:

– Радио «Горячий Песок». Наши слушатели хотят знать, как вы относитесь к знаменитости.

Я удобно сидел и не собирался в своей позе ничего менять. Юсо смотрел. Тур-Хайями смотрел. И Сидни смотрела тоже.

– Так не пойдет, – сказал я. – Нужна камера. Нет камеры – нет знаменитости.

– Есть камера, – сказал Юсо.