Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 1

Здесь ничего этого не было.

Она была живая. И она была настоящая.

Поначалу я по привычке отнес всё к обычному инстинкту притворства, но все оказалось чем-то совсем другим. Впервые я столкнулся с чем-то, объяснения чему в архиве моего опыта не имелось. Обмануть меня было не просто. Теперь я был озадачен по-настоящему. Говорят, согласно исследованиям, нужно меньше секунды и одного полувзгляда, чтобы определить степень крайней приемлемости представителя противоположного пола – достояние множества поколений, сумевших остаться в живых. Красота – это всегда клеймо здоровья. Все без исключения ее подделки и суррогаты пытаются ее имитировать. Все дешевые уловки дамочек по привлечению внимания, вроде как бы невзначай поправления туфельки, низко наклонясь, или подписывания лежащей на столе офисной бумаги, тоже низко наклонясь, или невинного обыкновения носить короткую юбку под длинным плащом, подол которого как бы невзначай распахивается, не вызывали во мне ничего, кроме скуки. Сказать больше, они вызывали эффект скорее обратный ожидаемому. Я ничего не имею против внезапного поправления туфелек в моем присутствии, особенно, когда природа наградила к тому поистине неотразимым поводом, но за всем тем стояло скрытое манипулирование. То, что моментально запускало во мне механизмы аврального торможения. Не знаю, почему так, только скрытая попытка манипулировать мной с детства вызывала во мне такое же скрытое бешенство, причем ключевое слово здесь «скрытая». Дамочки попросту испытывали на внешней среде свой инструментарий управления ею. Когда сопливая сучка, сидя на скамейке в окружении других таких же подружек прямо по траектории твоего движения, отведя взгляд, невзначай задирает укрытую юбкой коленку, мимолетно обнажая то, что под ней, жизнь принуждает быть философом. В том всего лишь программное беспокойство самок, опробующих вновь приобретенный арсенал. Мечта каждой курицы, стать средоточием суетливого внимания вселенной, не заслуживала книги. Говоря гносеологически, красивых баб множество, но ни одна не тянула на событие биоценоза. Впервые за долгое время меня действительно замкнуло, и это было странным. Было совершенно непонятно, как при таких внешних данных можно быть живой и можно быть настоящей.

Потом я, кажется, понял, в чем дело.

Так называемый цивилизованный, взятый за абсолютную норму средний экземпляр разумной особи техногенной цивилизации, грубо говоря, напоминал неизлечимо больного, который держался на ногах лишь самоотверженными усилиями медицины. Меня, осколка диких миров, всегда мучил один вопрос. Какая часть данного населения вымерла бы уже к следующему равноденствию, исчезни вдруг к вечеру индустрия медицины из реестра общепланетных ресурсов? Я был уверен, что, чтобы выжить, надо держаться от нее, медицины, как можно дальше. Точно то же самое касалось биологического вида. Мы с этой цивилизацией в самом деле смотрели на одни вещи разными глазами. Организм обязан обходиться своими силами. Так думал я.

Ресурсы физиологической автономии пресловутого Большинства уже просто не обладали возможностями преодолеть десять-двадцать километров легким бегом по пересеченной местности. Если то же большинство еще принудить, скажем, потом омыть пережитые усилия и трудоемкий пот в ледяном ручье, гарантии за то, что они это переживут, не даст ни одна страховая фирма. Именно Большинство воспринимало данное сочетание дел за единственно нормальное: то, что и вложено им в содержание «быть цивилизованным».

То, что естественный отбор на протяжении миллионов лет мимоходом оставлял за бортом как недоразумение, медицина техногенной цивилизации целенаправленно заставляла жить. И оно не просто жило, безучастно держась на плаву. Оно размножалось, возводя свое недоразумение в статус стандарта среды обитания. В содержание спиралей своих ДНК.

Мой скучающий взгляд стороннего наблюдателя для этого мира слишком напоминал приговор эволюции. Впрочем, наши с эволюцией взгляды касались только нас. Вся психофизиология разума, весь накопленный запас истории ума настаивал, чтобы так или иначе, в той или иной форме, под тем искусственным предлогом или любым другим, но отделять от здоровых больных.

Так вот, меня с давних времен занимал вопрос, как бы выглядел в переложении к отдельному носителю разума результат не гениальной медицины, а жестокого отбора природы? Новая знакомая и в самом деле держалась так, словно была не в курсе, какое впечатление производила на весь биоценоз. Или для нее это не представляло интереса. Она не ломалась. Она выглядела, словно привлечение внимание к себе и своим изгибам лежало то ли за пределами ее философии, то ли вообще не принадлежало к достояниям ее смысла жизни. На ней не было даже следа макияжа. Даже больше: эта гарпия выглядела так, словно никогда его не знала. Это производило совершенно необычный эффект живого звука в контакте с какой-то совсем, совсем другой расой. Я не знал, что думать. Я снова мысленно перевел дух.

– Значит, студентка, – заключил Юсо, с удовольствием улыбаясь своей самой обольстительной улыбкой.

Сидни взяла со стола ягодку. Ее пальчики были созданы для того, чтобы делать с них наброски.

– Пришла на семинар по философии за легкими гуманитарными часами. А там преподаватель стоит и рассказывает всем о «вечном возвращении». – Она смотрела вдаль за горизонт, и во взгляде ее впервые было отчуждение. Мы с Юсо пялились на ее профиль. – Я молилась только об одном. Чтобы на экзамене не попался Ницше.

Сидни покачала головой.

С удивлением и даже легкой ноткой обиды глядел я на явление за летним столиком, решая, неужели я попался на то, на что под конец попадаются все, но мне было до такой степени грустно и хорошо одновременно, что я сидел, решив досмотреть кино до конца. Я знал, что это конец.

– А… – сказал я как человек, которому такие вещи всегда сходят с рук. Впрочем, такие вещи мне и должны сходить с рук. По крайней мере, говорить много больше, чем остальным. Я ни черта не помнил, что конкретно Ницше держал за своим «вечным возвращением», но уже в легкой панике мысленно умывал руки. – Без подсказки мне уже не вспомнить, – честно сказал я. Это был вызов. Так легко я не сдавался.

– Удивительно, как такие вещи могут для кого-то представлять жизненную ценность, правда?

Я тоже усмехнулся, откровенно разглядывая ее. Я был в своей родной стихии.

– Дайте-ка подумать, – произнес я, выигрывая время.

Для археологических раскопок вроде этих лучше было начать не с того, что знаешь, а с самого общего. Особенно, не имея на руках совсем ничего. Почесав ухо, я поднялся и выбрался из-за столика, чтобы достать с соседнего столика воду со льдом. Мне нужна была кафедра. Ее не было. Но зато был океан.

– Вначале предупреждение. Когда я буду терять нить, вы будете ее поднимать из пыли рассуждений. У меня синдром дефицита внимания, и такие вещи нам с ним не под силу долго держать у высокой трибуны. Философы, мыслители многих времен и народов пытались найти самые базовые, ключевые элементы, на которых, по их мнению, могла держаться вот эта Вселенная, что у нас за углом… – Я показал на крытые соломой крыши сараев, утонувших в зелени горных склонов, и гнутые пальмы, за которыми лежало синее пятно океана. – По мнению Шопенгауэра, таким элементом была воля. Это тот самый базовый, далее уже не разложимый фундамент мироздания, который ведет зарождение кристалла, галактик и вселенной. Вот, скажем, перед вами жизненно важный выбор. Успех, к которому вы рветесь, на который ставите слишком многое, может быть, даже всё, это – ваш Эверест. Ваш смысл жизни. Поворот, обещающий вам крутое, решительное изменение всего вашего прежнего русла жизни. Скажем, попытка издать книгу, выйти на другой уровень существования, как на другой уровень игры, – вообще любая попытка сделать шаг вперед, я не знаю, что там еще бывает… Так вот, вы в самом начале пути. Вы еще ничего не успели потерять. Будь вы с холодной головой и глядя на тот же самый горизонт ваших ожиданий, вы бы практически заведомо определили бы возможный провал в вашем ожидании как наиболее вероятный. И сберегли бы себе кучу денег и лет. Но нет, ни в коем случае. Что происходит на деле? Ваша воля эту самую наиболее вероятную вероятность как бы прикрывает от вас ладошкой. Она, падла, убеждает, что знает лучше. Я про себя это с некоторых пор свел к совсем короткой формуле: «Наихудший вариант – он же и наиболее вероятный»…

Пришел Тур-Хайями, занял свободный стул и стал со скукой глядеть на меня.

Я больше не смотрел на свою аудиторию. И мне не нужен был их контакт. Мне уже самому было интересно, сумею я вообще выкарабкаться и куда.

– Я некоторые вещи давно не пытаюсь определять своими именами. Здесь не больше чем прагматика. Оптимизм, по сути, это зло, и никто не может еще сказать, сколько зла на самом деле он сделал и сколько еще сделает. Раньше кто-нибудь бегом назвал бы то же самое пессимизмом и с видом, что все понял, отправился бы спать. Я даже давно не пытаюсь быть реалистом. Для него я слишком прагматичен.

Ницше эта идея о воле так понравилась… Кстати, Шопенгауэр – его учитель… Что он взял ее за основу своей знаменитой концепции «Воли к власти». По его мысли, именно она лежит на всем и во всем, от паразита до вахтерши. Для себя, будучи прагматиком, я также свел его к «Синдрому Пешки»: «Кроткий зверек длинно пахнет». Не важно, с кем вы имеете дело, с паразитом при чужих ресурсах и славе или с вахтершей, но при малейшем случае классическая Пешка немедленно попытается показать, что ваше хорошее самочувствие зависит от ее власти. И непременно сделает попытку отыметь вас, не имея от природы к тому надлежащего инструмента. Ну, вы поняли, о чем речь. Давайте я тоже попробую себя немножко в роли профессора…

СиИОу какого-нибудь крупного концерна делает абсолютно то же самое, имея всех направо и налево. То есть неважно, на какой ступени лестницы иерархии элемент находится, на самой нижней или самой верхней, он на деле в мыслях готов отыметь весь мир. И целиком всю Вселенную в придачу.

На мой взгляд, тот же самый принцип «воли к власти» еще проще можно было свети к иерархии отношений всех приматов, иерархии, записанной в генах. В самом низу находятся самки, на самом верху – самцы-альфа. Но Ницше не располагал тогда всей информаций. И очень жаль, что не располагал…

Так вот, другим, еще более фундаментальным положением он видел механику, которую сам назвал «Вечным Возвращением». Человек просыпается и засыпает. Человек рождается и умирает. Утро приходит и уходит. Планета совершает оборот и возвращается в ту же самую точку пространства, с какой начала. Он, этот принцип, на всем, от солнечной системы и галактики до скоплений галактик и метагалктики. Все это я, чистосердечно признаюсь, по большей части высосал наполовину из пальца, а остальную половину снял с запыленных потолков истории.

Так что теперь, друзья мои, мне было бы интересно услышать, насколько то, что я вывел здесь сейчас чисто задним числом, соответствует реальному положению вещей насчет того самого «вечного возвращения»…

Юсо сидел, обеими руками отсылая мне воздушные поцелуи и совершая рупоплещущие движения. Сидни тоже выглядела растроганной.

– И вот так все время, – мрачно сообщил Тур-Хайями, обращаясь к Сидни и показывая на меня ладонью. – Он говорит – все слушают. Уже устали за ним записывать. Современники пророка. Спросите у него, откуда он все знает.

– Что такое «сверхчеловек»? – спросила Сидни.

– А вот это исключительно хороший вопрос, – ответил я. – Никто не знает. Только теории. Есть два мнения, чем вся эта история с «человеком разумным» может закончиться. Согласно первому, его история подходит к концу. Согласно второму, она уже подошла к концу, просто об этом никто не знает. Но то, что придет ему на смену, может отличаться от него также, как Хомо сапиенс отличался от первых питеков, босиком топтавших землю несколько миллионов лет назад. Этим до сих пор отсутствующим переходным звеном между одним и другим и станет сверхчеловек.

Как его сделать – тоже никто не знает. Этого не только никто не знает, такой вопрос до сих пор даже никем не ставился, если не считать пары известных дискредитировавших себя попыток по выбраковке одних рас и селекции других. Разумеется, целая масса наблюдателей, ознакомившись с необычной теорией, немедленно и с приятным удивлением открывала в себе всё новые и новые признаки своей несомненной принадлежности к расе «сверхлюдей». А если их не было, напряженно размышляла над тем, как нужно себя вести на людях, чтобы они, эти признаки, были. Правда, есть мнение, которое никем не рассматривалось.

Нельзя бесконечно бегать от смерти – и оставаться при этом тем, кем был. Но если бегать от нее достаточно долго, то можно получить на выходе результат, которого никто не предскажет. Если при этом суметь не спятить и не стать параноиком, у него шанс стать чем-то, чего еще не было. Есть такая разновидность скалолазания – восхождение без страховки. Так вот, вы знаете, что ДНК таких скалолазов не такая, как у всех остальных людей?

И вот еще что, друзья мои, только обещайте никому больше об этом не говорить.

Наверное, вы слышали о жарких спорах «альтернативных» историков насчет того, на что был бы похож вот этот мир, если бы в свое время один корабль под названием «Бигл» ошибся адресом и некий джентльмен, плывший на нем, пошел ко дну и не создал бы свою теорию эволюции. Я вам скажу, на что он бы не был похож.

Данный преобладающий вид «человека разумного» привык считать себя уникальным и неповторимым. Эта планета создавалась для него и вся вселенная создавалась с великой задней мыслью о нем. Но в рамках квантовой механики таких версий его реальности – множество и их число «эн» приближается к бесконечности. Суть в том, что на деле этот вид настолько ограничен и зажат в рамках своего туннеля восприятия реальности, что существует всего несколько работ, которые должны повторять и воспроизводить себя в каждой из них, вроде теории естественного отбора, нашего сокрушителя скрижалей Заратустры или «Властелина колец». Эти несколько работ – назовем их «Шагающими Камнями» – до такой степени имманентны конструкту сознания данного биологического вида, что только вопрос времени, когда их эквивалент объявится в любой другой из его бесчисленных версий реальности. Под другими названиями и другими именами, но они всегда шагнут себя в новую реальность так, что у той не останется выбора. У корабля не будет названия «Бигл», острова не будут галапагосскими и исследователь не будет бледным джентльменом со скромным выражением, но книга все равно будет опубликована. Но если их вынуть, эти несколько камней, человек увидит себя таким, как он есть: сидящим на ветви эволюции и глядящим сверху вниз на рамапитека, сидящего на ветви прямо под ним…

Юсо не был бы самим собой, если бы дал хотя бы минуту побыть на Эвересте моей миниатюрной славы. Он, достав из рюкзака, уже торопливо листал какой-то свой проклятый конспект. У него их было целых несколько штук, с закладками, бумажками и скрепками, которые он всюду таскал с собой, и я по его облизывающемуся виду заранее знал, что за этот миниатюрный Эверест и за эту минуту пребывания на нем сегодня кого-то придется убить. Я нисколько не сомневался, что он делал это только из-за того, что рядом сидела Сидни. Он в самом деле что-то без конца конспектировал, подчеркивал, выделял, какие-то особо большие мысли, говорил, что это для будущих многотомных изданий под его именем. Этот его личный Проект Светлого Финансового Завтра пока не доставлял беспокойства никому, кроме меня. Ну, что за скотина.

– Ну, конечно, – с облегчением произнес он, тыкая во что-то пальцем. – Слушаем все внимательно. Вот тотем и вот табу. Предводитель стада доисторических времен…

Юсо старательно, выделяя каждое слово, прочел:

«На заре истории человечества он был тем сверхчеловеком, которого Ницше ожидал лишь от будущего…» Безжалостно, да? Вроде нокаута кёку-шин. «Зигмунд Фройд. Психология масс и анализ человеческого Я». Зачитать полностью?

– Конечно, попробуй, – холодно произнес я, уже зная, что будет дальше.

Юсо прочел, интонацией выделяя особо сильные места:

– «…Индивидуальная психология, должно быть, так же стара, как и психология массовая. Ведь с самого начала было их две: одна – психология массовых индивидов, другая – психология отца, альфы, вождя.

Отдельные особи были так же связаны, как и сегодня; а вот отец первобытного стада был свободен. Его действия – сильны и независимы; воля не нуждалась в подтверждении волей других. То есть, как мы полагаем, его Я было в малой степени связано эросом: он не любил никого, кроме себя. А других лишь постольку, поскольку те служили его потребностям. Его Я не отдавало объектам никаких излишков…»

Юсо прервался, чтобы ниспослать мне полный значения взгляд.

«На заре истории человечества он был тем сверхчеловеком, которого Ницше ожидал лишь от будущего…»

– «Лишь от будущего», – повторил Юсо.

Я перестал улыбаться. Я в самом деле где-то на дне своего подсознания хранил убеждение – наследие горького опыта, что в тот или иной момент всегда мог безошибочно точно угадать элемент враждебности, какой бы исчезающе малой составной тот ни был. А также то, что за ним могло стоять. Это происходило само собой. И это не раз спасало. От Юсо не исходило ничего, кроме неподдельного любопытства. Здесь же со страниц враждебностью воняло так, что против воли возникал вопрос, с чего бы. Папа психоанализа явно пользовался случаем подложить чужую книжку себе под ноги, чтобы показаться выше. Но там было что-то еще.

Логику вещей и явлений совсем не сложно видеть, особенно, когда не лишен тех же человеческих недостатков, из которых проистекает 99% всех поступков людей.