Крепостная герцогиня (главы 28—63). Квазиисторическая юмористическая эпопея

– Спой, детка, не стыдись!

– Не могу… без слёз…

– Ну, так спой со слезами.

Откашлялась девица неказистая и запела мелодично гласом нежным:

– Я веду себя со всеми строго,
И никто не женится на мне.
Выхожу одна я на дорогу
В старомодном ветхом шушуне…

Засим, аки и было обещано, заплакала певица юная. Понял слушатель взволнованный, что сие существо вовсе не бесполо и бездушно, аки ранее казалось, а имеет трепетную душу и мечтает о простом бабьем счастье!

(Аки опосля выяснилось, песнь сия расейская вовсе не народная, ибо суть ария Бабы Яги из оперы Римского-Сардинского «Доска», главный герой коей купец новгородский прозван так был за то, что натянул на доску струны и получил гусли звончатые. А дуэт главного героя и русалки привёл к созданию выражения популярного: «Доска и два соскА!»

Кстати, автор, любящий о себе трепаться, читателей раздражая, обожает в сей опере арию иудейского гостя: «Не счесть алмазов биржи Рамат-Гана!», ибо во трёх километрах от биржи сей проживал!)

Наконец, успокоилась Малашка и вернулась к теме прерванной:

– А к сестре своей отношусь я согласно закону полуторному.

– Много законов я ведаю – и природных, и юридических. Но подобный закон неведом мне!

– Первый случай в жизни моей недолгой, когда хоть кто-либо в некомпетентности своей признался! Но в нашем случае оная простительна, ибо закон сей батюшка мой создал. И гласит он следующее: «Тех, кто тебя любит, люби в полтора раза более. Тех же, кто ненавидит, ненавидь в полтора раза менее!»

(Впоследствии в двадцатом веке был создан иной полуторный закон. Сей «закон трёх вторых» относился к электронным лампам. К существующим же во времена описываемые керосиновым лампам он (увы!) неприменим.)

– Ты, Малашка, про недолгую жизнь глаголила. Вообще-то у дам возраст не спрашивают. И ты можешь не отвечать…

– Но могу и ответить, ибо не столь уж древний возраст мой, дабы сокрывать оный. Вот уж скоро три часа, аки стукнуло мне тринадцать лет. Учитывая, что ныне столь же тринадцатое августа, а число сие безобидное несчастливым почитается, то выходит, притягиваю я неприятности, … но лишь на главу свою!

30. Любезная барыня Наталья Васильевна

Вскоре подтвердилось пророчество грустное малашкино. Пошла дева сия ведро опосля пациента выносить. Засим некий шум раздался. И ворвалась в комнату девица разъярённая лика стандартного расейского народного с формами развитыми и содержанием (аки тут же выяснилось) убогим. Держала она за власы несчастную Малашку, под оком коей синяк начал наливаться.

– Что за дела?! – возмутился аки бы Роджер Смит. – Негоже обижать Малашку, ибо обидела ея природа, не наделив красою, аки тебя, незнакомка прекрасная.

– А?! – токмо и молвила гостья незваная.

Пояснила служанка истязательнице своей:

– Хвалит он наружность Вашу, любезная барыня Наталья Васильевна!

– А-а …! – молвила «любезная» (особливо судя по синяку малашкиному!) барыня.

– Не в обиде я, – пояснила побитая Роджеру, – ибо виновата зело. Велено было мне, аки токмо Вы, барин, очухаетесь, сообщить немедля о событии сем радостном. Я же самовольно парила мозг Ваш болтовнёй своей пустой (особливо по сравнению с речами разумными барыни Натальи Васильевны!), дожидаясь опорожнения кишечника Вашего, дабы мысли о низменном не отвлекали Вас от последующего лицезрения прелестей барыни вышеупомянутой.

– Опять умничаешь?! – воскликнула крепостница юная и замахнулась на крепостную свою.

– Стоп! – воскликнул Роджер, и замерла длань хулиганки юной в воздухе. – Обращалась Малашка не к Вам, уважаемая барыня Наталья Васильевна,…

– Называйте меня просто «Наташа»!

– Хорошо, Наташа! Обращалась Малашка ко мнЕ, а мне речи ея, непонятные для людей нормальных, понятны, ибо обучался я в Англии у великого учёного сэра Айзека Ньютона, а все ученики его слегка ненормальные, аки Малашка малохольная.

Задумалась, было, собеседница бестолковая над смыслом сказанного, но пришла ей на помощь служанка:

– Мистер Смит глаголит, что он, аки я, слегка… того!

– Он-то лишь слегка, а ты, дура, на всю главу свою бестолковую! … Пошла вон отсюда!

– Слушаюсь, барыня «просто Наташа»!

– Чего??!

– Глаголили Вы, барыня: «Называйте меня «просто Наташа»! Из чего заключила я (видать, ошибочно!), что указание сие и на меня распространяется. Прошу простить меня покорно, … то бишь прошу покорно простить меня, достопочтенная барыня Наталья Васильевна!

Переглянулись служанка с пациентом и чуть заметно улыбнулись друг другу. Понял Роджер, что Малашка побитая, смирением прикрываясь, издевается над хозяйкой своей спесивой!

Удалилась служанка, и обрушился на несчастного больного водопад речи бессвязной и бессмысленной. Но выловил он из потока сего бурлящего крупицы информации полезной. Оказалось, что купец, от бандитов спасённый и впрямь Василий (в чём Роджер особо и не сомневался, ибо знал про «барыню Наталью Васильевну»), но не Петров. Василий Никитич Самохвалов был одним из первых купцов града своего, коий и не Орлом вовсе оказался, а Курском. Понял Роджер, что потому назвался купец чужой фамилией, что известного в торговом мире Самосвалова, … то бишь Самохвалова ограбили бы наверняка, а у безвестного Петрова, к тому же аки бы не купца, а простого помещика был шанс реальный проскользнуть невредимым опосля заключения выгодной сделки торговой. Вот токмо сглупил он с переводом бумаг своих.

В начале трепотни Наташиной явилась Малашка с одноимённой кашкой и прочими яствами, вопросила у барыни разрешения и оставила всё сие больному голодному. Посему в конце трепотни барской возвышенной потянуло больного вновь на низменное (но вовсе не на совращение малолетки сей созревшей!). Кликнула барыня, скривившаяся брезгливо, служанку свою и удалилась на отдых заслуженный, ибо никогда ранее столь долго не трепалась без перерыва.

Опосля выноса ведра достала Малашка вязание своё и замелькали спицы во дланях ея. И в дальнейшем заполняла она ими паузы в беседах занимательных.

Во время одной из пауз таковых попытался представить Роджер в постели барыню младую созревшую (хоть и была та лишь на год старше служанки своей невзрачной). Провалилась затея сия – не возбудили графа прелести сей дуры аж соком брызжущей. Засим ради смеха представил на месте ея пододеяльном худосочную Малашку смышлёную. И неожиданно для себя самогО возбудился преизрядно, аж облизнулся от вожделения.

Виновница облизывания сего наблюдательность проявила и, мысля, что причиной облизывания жажда является, стакан воды принесла.

(Кстати, в комедии Эжена Скриба с тем же названием «Стакан воды» глаголится хоть и про другой стакан, но про то же время, и героиней шедевра сего является крёстная Уолтера Гриффита аглицкая королева Анна.)

Вскоре задумался Роджер и вопросил сиделку свою:

– Откуда прознала хозяйка твоя распоясавшаяся про беседу нашу? Ведь мог я алкать ведро сразу опосля очухиванья моего.

– Вопросила она меня, трепалась ли я о чём-либо с барином, в себя пришедшим. Пересказала я беседу нашу, мистер Смит, занимательную. Поняла барыня Наталья Васильевна из сказанного токмо ущербность свою моральную, выражающуюся в непонимании сказанного. И аки ожидать следовало, взъярилась не на шутку и продемонстрировала наглядно превосходство своё физическое над превосходством моим моральным.

– Но коли ожидать следовало причинение ущерба физического, почему не молвила ты что-нибудь не раздражающее психопатку сию?

– Хоть и глаголят мне со всех сторон о ничтожестве моём, но не задевают меня речи сии, ибо не уважаю глаголящих. Но коли совру, то перестану уважать себя, а сие недопустимо, ибо мнение своё (не сочтите, что хвалю сама себя подобно Самохваловым!) уважаю!

– А коли была бы угроза животу твоему, ты тоже глаголила бы правду?

– Увы! Любой принцип имеет границы применения своего. Посему солгала бы я не токмо при угрозе животу своему, но даже при серьёзной угрозе здоровью. Синяки же от барыни Натальи Васильевны дело привычное для нас обеих!

– А не кажется ли тебе, Малашка, что твой приоритет собственного мнения надо мнением общественным суть эгоизм?

– Не кажется, ибо так оно и суть! Но токмо не считаю я эгоизм предосудительным! Уж коли выбирать, кто лучше: аль эгоисты, аль труисты, то я бы первых выбрала, ибо эгоисты пьют в одиночку умеренно, а труисты – на троих без меры!