Милицейская сага

– В таком случае до послезавтра. Будем направлять дело в суд.

– Ну, уж и ладно. И разом. Все равно позор, – она медленно попятилась, слегка двигая задом, словно нащупывая таким образом дверь. А, нащупав, выдавилась в коридор, откуда ещё какое-то время доносилось тихое её стенание.

– Видал, какова? Бабушка, божий одуванчик, – обратился Тальвинский к Морозу. – Много за ней грешков, ежели на скамью подсудимых на карачках ползти готова, лишь бы побыстрей. Только неправильно это – пробавляться щурятами, когда кругом акулы резвятся. Согласен, крестник?

– Безусловно. С тем и прибыл.

– Тогда споемся. Запомни: главное для нас с тобой в этом деле не хищение на девятьсот рублей – чепуховая по нынешним временам цифра, и даже не таинственные излишки на двадцать тысяч. Это всё наживка… Ты ведь покойного Алексея Владимировича Котовцева должен помнить?

– Еще бы! – Виталий встрепенулся.

– Так вот, акула эта, которую Лавейкина дряблой грудью прикрывает, наверняка не кто иной, как директор Горпромторга Слободян. Когда-то мы на него еще с покойным Алексеем Владимировичем охотились. Теперь Котовцев мёртвый. Доказательства, что собирали, после его смерти, как корова языком. Убийца не найден. Но выгодна его смерть была троим, которые ныне на рынке заправляют. И – все трое в полном порядке. Один из них – Слободян. Понимаешь, к чему я? – Всё, что могу! – выдохнул Мороз. Тальвинский удовлетворённо кивнул. – На самом деле, шансов почти никаких, – нехотя признал он. – Но, говорят, новичкам в первый раз везет. Я сейчас с начальником райотдела еду в УВД на аттестацию. А тебе предстоит некий необычный визит. Так что слушай внимательно…

6.

Виталий Мороз зашёл за трёхэтажное здание Центрального городского универмага, ловко протиснулся между приставленной к забору лестницей и гниющим под открытым небом огромным рулоном бумаги, – в подвале, под универмагом, размещалась переплётная мастерская.

За рулоном обнаружилась маленькая, ведущая во внутренний дворик калитка.

– М-да. Здорово замаскировались обэхээсники, – пробормотал Виталий. – Ещё пару пулемётов у входа – и ни один расхититель не прорвётся.

Пулемётов, правда, не оказалось, но и они не привели бы Мороза в то изумление, в коем застыл он, попав в тихий, засиженный лопухами дворик, в углу которого доживало свой век одноэтажное, облупившееся, с зарешёченными окнами здание. В самом центре его, над пронзительно-поносного цвета дверью ритмично поскрипывал на цепи огненно – красный фонарь с надписью по ободу “ОБХСС”, – свежая дизайнерская находка обитателей особнячка.

За входной дверью обнаружился короткий предбанник, обрубленный тремя внутренними дверьми. Прямо – “Фотолаборатория”, с карандашной припиской “Пыточная”; справа – клеёнчатая дверь с длинным полуистёршимся перечнем фамилий; левая дверь привлекала лаконичностью и нестандартностью оформления – “Старший оперуполномоченный Рябоконь. Менее уполномоченный, но еще более страшный опер Лисицкий”. Чуть ниже красовалось выведенное вязью напористое объявление: “Вниманию жуликов, тунеядцев и кровососов общества! Приём покаявшихся с 9 до 18 часов. Прочая нечисть – согласно повесткам. Хорошенькие расхитительницы обслуживаются вне очереди и вне графика”.

Эту самую дверь Мороз и толкнул. Далее открылся отсек, состоящий из двух комнат. В ближней, проходной, среди сиротливо пылящихся столов приквартированный к ОБХСС местный участковый колотил одним пальцем по разбитой пищущей машинке. При виде вошедшего он запустил палец в зубы и быстро им задвигал, что, очевидно, соответствовало крайнему напряжению мысли. Из состояния творческой задумчивости его не вывел даже взрыв хохота, обрушившийся в дальней комнатёнке и тотчас расколовшийся на несколько голосов. Мороз шагнул на звук, прислонился к косяку.

Первым вошедшего заметил сидящий напротив двери сухощавый, с обострённым колючим лицом мужчина. За спиной его прямо к стене гвоздями – соткой был приколочен круглый дорожный знак “Въезд запрещён”. Чуть ниже висела пояснительная надпись: ”Для несогласных с концепцией великого футбольного тренера товарища Лобановского вход через сортир”. Журнальное фото самого Лобановского было пришпилено здесь же, рядом с фотографией изможденного пожилого человека, в котором Мороз, едва глянув, узнал Котовцева.

Старший оперуполномоченный Рябоконь был страстным, бескомпромиссным футбольным болельщиком. По слухам, бывалые клиенты в поисках редкой доброй минуты старались подгадать свои визиты под победный график киевского “Динамо”.

Рябоконь не улыбнулся – казалось, что соответствующие лицевые мускулы на аскетичном его лице попросту отсутствуют, но всё возможное от увиденного удовольствие изобразил:

– Коля, твою мать! К нам человек от Тальвинского.

Мороз повернул голову вправо, где, как он и ожидал, восседал тот самый страшный оперуполномоченный Николай Лисицкий. Именно восседал. Он забросил на стол скрещённые ноги в микропорах – низкорослый Николай с юношества предпочитал толстые подошвы – и, покручиваясь во вращающемся кресле, подтачивал пилкой холёные ногти.

К слову сказать, хотя время было крепко к пятнадцати часам, столы в кабинете сохраняли девственную чистоту.

Лисицкий, узнавший в вошедшем прежнего своего внештатника, радостно осклабился, отчего загорелое лицо его с аккуратным пшеничным арийским пробором сделалось неотразимо привлекательным, и, сбросив ноги со стола, вскочил:

– Всем родам войск, смирнаа! Зиг коллегам!

При этом вытянулся в наигранном раже, давая возможность остальным оценить ловкую на нём импортную “тройку”.

– Так ты, стало быть, теперь подсобляешь моему «земеле» Тальвинскому? – сообразил он. – Говорят, его вот-вот нашим боссом назначат.

– А что ж ему, век в следопутах сидеть? – вступился Рябоконь. – Это мы, старые ищейки, на другое не годны. Или сдохнешь здесь, иль сопьёшься, иль какой-нибудь Муслин соберёт компру, да и вышибет за чрезмерное рвенье. Слыхали, чего опять этот замполит отмочил? Говорят, в Ленкомнате политзанятия с агентурой проводить собрался. О, курвы какие лезут! Не милиция, а помойка стала. Кого ни попадя родная советская власть пихает. Но таких духариков не припомню!

Надо сказать, что фамилию Муслина в оперативных и следственных кабинетах Красногвардейского райотдела милиции “полоскали” с особым, мстительным наслаждением. Полгода назад заместитель заведующего отделом горкома партии Валерий Никанорович Муслин погорел “на личных связях” и был направлен на усиление в милицию, как раз на вакантную должность заместителя по политической работе Красногвардейского РОВД. В отличие от прежнего замполита, бывшего председателя районного Комитета народного контроля, который за десять лет службы так и не удосужился заглянуть в Уголовный кодекс, зато слыл тихим, бесконфликтным человеком, новый зам оказался службистом рьяным и, на беду, безудержно инициативным.

Собственно, недобрые опасения овладели отделом накануне его появления: когда стало известно, что, отдыхая в Прибалтике, замполит на собственные деньги приобрел полное собрание сочинений Маркса и Энгельса.

И опасения, увы, стали сбываться.

Работу свою Муслин начал нетрадиционно – со шмона в столах сотрудников. А ещё через два дня под утро отдел был поднят по тревоге. Злые, небритые, с полузакрытыми глазами, в ожидании известия о дерзком побеге, взбирались сотрудники по крутой отдельской лестнице и утыкались в живот торжествующего, с иголочки замполита с секундомером в руке. “ Три минуты опоздания! А если бы за это время началась бомбёжка? На Западе опять оружием бряцают. Будем тренироваться”. Тренировались до изнеможения, по два – три раза в неделю. Самым страшным ругательством в эти дни стало слово “курвиметр” – какая-то неведомая никому загогулина, которую надлежало найти и засунуть в “тревожный» чемоданчик. Поскольку показатели раскрываемости резко упали, вмешался замначальника УВД по оперативной работе, и тренировки, несмотря на сопротивление Муслина, были прекращены. Но и замнач УВД отступился, когда на отдел обрушилась новая инициатива беспокойного Муслина и ужасом предчувствия сковала весь городской гарнизон. А именно: в преддверии праздника Великого Октября задумал замполит сколотить милицейскую “коробку” и в торжественном марше пройти во главе её перед гостевой трибуной на площади Ильича. Дело серьёзное, политическое. И вот уж третью неделю, с трёх до пяти, потея от духоты и злости, молотили каблуками городской асфальт следователи, гаишники, опера из ОБХСС и уголовного розыска. Неявки, объясняемые работой по раскрытию преступления, приравнивались к идеологическому саботажу.

Страдающий плоскостопием следователь Чугунов, отчаявшись, сделал официальный запрос в областной психоневрологический диспансер. Долго в полном отупении вертел он поступивший через секретариат ответ: « Сообщаем, что гр-н Муслин Валерий Никанорович на учёте в диспансере не состоит”.

– Представляешь, не состоит, – пожаловался Чугунов подвернувшемуся Рябоконю. – Кого ж там тогда вообще держат?

– Сам ты козёл, – с привычной безапелляционностью отбрил Рябоконь. – Да этот малый хитрожопей нас всех вместе взятых. Давай на “пузырь” побьёмся, что через неделю после парада он будет сидеть в политуправлении, а мы с тобой, как всегда, в дерьме.

– Ну, с последним-то чего спорить, – уклонился от пари прижимистый Чугунов.

Сам Рябоконь, а за ним и Лисицкий от занятий на плацу увиливали, объясняя причину коротко и неоригинально: “Ухо болит”. Но всё явственней и настойчивей становился нажим Муслина, и всё больше вырисовывалась перед последними фрондёрами дилемма: либо натянуть сапоги и встать в общий злорадствующий строй, либо…

При одной мысли об этом “либо” Рябоконь заходился.

– Несчастная всё-таки наша ментовка. За семьдесят лет – ни одного министра с юридическим образованием! Один Федорчук, курва, чего стоил – последние профессионалы при нем сгинули, – Рябоконь ностальгически глянул на висящую фотографию, – в маленьком подразделеньице громогласно поддерживался культ погибшего Котовцева.

– Скоро останутся одни Муслины, – подвел он итог спича. Неодобрительно присмотрелся к скупому на эмоции новичку. – Да вот еще желторотики.

– Звонил нам Андрюха, – перебил впавшего в желчь приятеля Лисицкий. – Так что немножко в курсе проблемы. Тем паче сами эти излишки на свою голову и вывернули. Уж кому-кому помочь, а Тальвинскому-то…

– Да! – согласился Рябоконь. – С ним еще сам Котовцев работать любил. Этот, если на след встанет, не сбивался. За то и пострадал вместе с нами. Но не пофартило вам на этот раз, ребята.

– Мы уж меж собой вопрос этот обхрюкали, – растекся в обаянии Лисицкий, и Мороз понял причину щедрой его улыбчивости. Своей обходительностью он как бы компенсировал угрюмую недоброжелательность нелюдимого соседа. – Есть такой Тариэл среди нацменов. И даже в авторитете. Тариэла этого прихватить заманчиво! Богатая бы информация пошла, – Лисицкий разве что не облизнулся. – Только не на чем. Подходов у нас к нему нет. Крутится при властях. Теперь вот кооператив организовал… Как это? – Лисицкий припоминающе пощелкал пальцами, заглянул в ящик стола. – Да вот! По доставке на дом обедов ветеранам войны и инвалидам.

– О, дает, курва! – Рябоконь коротко, от души снецензурничал.

– Ну, ветераны его, понятное дело, заждались. На самом деле под крышей кооператива цветочками приторговывают.

– И цветы эти с юга возят, – уточнил Рябоконь. – А наших садоводов, что свое выращенное торговать пытаются, через купленный исполком шугают. А где исполкома не хватит, так по сусалам учат, – не лезь-де русс Иван в чужой бизнес. Их же тут, сволочей, целая колония. Талдычат: маленькие республики, маленькие республики! А мы вот с Колей прикинули: да если их по остальной России хоть полстолько, как здесь, кто ж там-то остался? Во где демографическая загадка!

– Главное, даже на такой туфте, как цветы, не зацепишь, – Лисицкий сцыкнул. – Они ж, хитрованы, сами не высовываются; через наших бабок торгуют. К тому же вот уж два месяца как Тариэл вовсе с горизонта соскочил.

– Хотя в принципе всё можно найти, ежели умеючи, – Рябоконь прикрыл один глаз и стал похож на подбитого ворона. – Сколько у Андрюхи сроков?

– Нет сроков. В понедельник дело должно быть или на продлении, или в суде, – буркнул безнадежно Мороз.

– Хо! – даже Лисицкий поперхнулся.

– Нет сроков, нет разговора. Я не шаман, чтоб за полчаса любую черную задницу из-под земли выдернуть, – сгрубил Рябоконь. – И вообще передай ему, чтоб не дергался. Подметил, как на лице Мороза заходили желваки. Понимающе усмехнулся. – Не пацан ведь вроде тебя. Получил раз по сусалам, ну, и умойся. Слава Богу, опять в гору пошел. Так и – дуй, пока фарватер чистый.

– Тогда лучше вообще ничего не делать, – съязвил Мороз, откровенно вызывая желчного Рябоконя на ссору.

– Лучше, – неожиданно миролюбиво согласился тот. – Но нельзя. Положено шевелиться. «Палки» строгать[6 - На милицейском жаргоне «палка» – поставленное на учет раскрытое преступление. Работа сотрудника оценивалась в зависимости от количества выявленных преступлений. Поэтому обэхээсники, как правило, сосредоточивались на выявлении незначительных эпизодов, что не требовало кропотливого труда].