Рассеивая сумрак. Раб и меч

– Приветствую короля Сонии Октавия, подобного звёздам, – кое-как промямлил Нуска. Он так давно не был во дворце, даже не помнил, что нужно говорить. Однако его напряжённое тело и раскалённый мозг в точности знали, что нужно делать, чтобы бич не коснулся спины, а тавро больше никогда не прожгло спину.

– Я давно тебя не видел. И ты в неподобающем виде, – обратился к нему Октавий бархатным голосом. Его тонкие пальцы коснулись лица Нуски, подняли его голову. Пушистые длинные ресницы скрыли подёрнутые негой глаза короля. – Пусть другие рабы умоют и оденут тебя. Сегодня я позволяю тебе присоединиться к моему пиру.

Сердце Нуски забилось медленнее. Он не чувствовал себя ни живым, ни мёртвым. И лишь знакомый запах тёмной дэ на секунду привёл ослабевшего лекаря в чувство. Это произошло, когда его уже тащили в королевские термы и на ходу раздевали. Рабы спешили как можно скорее выполнить приказ, а потому просто столкнули уже нагого Нуску в бассейн. Благо там было неглубоко, иначе бы он тут же пошёл на дно.

Вода была почти что горячей. Круглые сутки во дворце короля топились печи, а жар от них под ногами проводился так, что и вода, и плитка сохраняли тепло. Из серебряных кранов на мраморные плиты лилась вода. Запах цветочных духов и ароматных масел был так силён, что голова кружилась сильнее, чем от опьянения.

Возможно, Нуска попытался бы утопиться, предвидя всё, что ему придётся пережить на этом пиру, однако тёмная дэ снова пощекотала его кожу, а тихий голос над ухом будто вдохнул в него желание жить:

«Это последний раз, когда ты видишь этот дворец. Ты больше не вернёшься сюда, потому что мы вместе отправимся домой».

Нуска зажмурился. И прокручивал в своей голове эти слова всё то время, как его подготавливали для ублажения взглядов господ.

Глава 97

Воспоминания о Сонии

Это чувство. Будто ты тонешь, уходишь на самое дно. Волны накрывают тебя с головой, но ты не сопротивляешься; выбившись из сил после долгой борьбы, ты просто тонешь, находя в этом успокоение.

Ты уходишь на самое дно. Через толщу воды слышишь чужие голоса, наблюдаешь за ними, но больше не участвуешь в этом диалоге. Ты словно попал на картину, твою историю будто бы вывели чернилами на глиняной вазе. Ты больше не часть представления, повествующего о твоей жизни.

Это то, что чувствовал Нуска с момента, как оказался в Сонии. И это чувство достигало своего апогея именно здесь, во дворце.

Клеймо на спине на всю оставшуюся жизнь. Раб.

– Тело раба принадлежит господину.

Свист бича. Удар. Стон.

– Мысли раба принадлежат господину.

Свист. Удар. Стон.

– Чувства раба принадлежат господину.

Удар. Тишина.

– Единственное предназначение раба – это радовать своего господина.

Истощённый Нуска, уткнувшись лицом в мраморную плиту, ползал в луже своей крови. Его тело всё ещё не восстановилось после этого подобия плавания, а желудок, казалось, прилип к спине. Рёбра болезненно скребли по полу, а спина горела огнём.

Хуже всего, что он не понимал ни слова из того, что говорил ему дворцовый прислужник. И тот, видимо, осознав это, отвлёкся от истязания Нуски, чтобы отойти посовещаться, а затем вернуться и ехидно бросить лекарю вместе с ударом бича:

– Wardu[7 - Wardu – «раб» на скиданском.].

Нуска плохо помнил, кем он был в Скидане, но знал, что слова этого мужчины, лишённого даже капли дэ, ложь. Нуска не должен быть здесь и не должен это терпеть, но у него не было никаких сил, чтобы воспротивиться обыкновенному человеку. Дэ Нуски была истощена вместе с телом, а восстанавливалась вдали от Скидана очень медленно. Да и, честно говоря, он бы лучше потратил силы на излечение своей спины, чем на попытку бегства. Потому что с такими ранами не то что не переживёшь дорогу домой – не поднимешься.

Боль преследовала его изо дня в день. Она стала спутником Нуски, почти другом. Только она напоминала ему о том, что он ещё жив.

Камера. Истязания. Свист бича, невыносимая боль вдоль хребта. Короткий сон, безвкусная пища. Ночной холод.

О месяце, проведённом в камере, Нуска помнил только это. В его голове лишь чётко отпечатался вопрос: «Зачем они это делают?»

Но, кажется, спустя этот долгий месяц прислужник догадался, что выкупленный раб так и не понимает ни одного его слова, и подозвал к себе стражника. И тот с ощутимым акцентом начал переводить:

– Сэдеть.

Нуска, который через пелену боли не сразу смог осознать, что с ним говорят на родном языке, успел получить ещё несколько ударов, прежде чем команда прозвучала снова:

– Сэдеть.

Превозмогая боль и головокружение, Нуска сел, поджав под себя ноги.

Удара не последовало.

– Вастань.

Нуска нахмурился, но, дрожа, поднялся.

– Опят сэдеть.

И Нуска вновь повалился на колени.

Прислужник, подобно назойливой пчеле, что-то жужжал на сонийском, стражник ему отвечал.

А затем Нуске сообщили:

– Черезе дени будэти игры. Готовиси.

Когда Нуска кивнул, его отпустили. Счастье его было неописуемо. Как дурачок, он ещё долго улыбался, оказавшись в камере. Поджав колени к груди, он обнимал себя, покачивался из стороны в сторону и медленно залечивал открывшиеся раны.

С ним попытались заговорить сокамерники, лица которых показались лекарю обеспокоенными, но без толку: Нуска не знал сонийского, однако на всякий случай запомнил, как будут звучать на нём «сидеть» и «встань».

Следующим утром его облили горячей водой, а затем оттёрли от засохшей грязи и крови. Нуска догадывался, что его к чему-то готовят, но всё равно был рад избавиться от запаха, который сопровождал его весь месяц. Одежды Нуски сожгли, а затем подали ему белоснежную тунику и сандалии, что уже было намного лучше рваного тряпья, которое лекарь носил с момента, как сошёл с корабля.

После полутьмы темницы дневной свет ослепил Нуску, а гул толпы оглушил до головной боли. У Нуски возникло ощущение, будто он хорошенько приложился обо что-то головой, ведь ни видеть, ни слышать он не мог на протяжении часа.

Видимо, стражники знали об этой особенности заключённых и Нуску не трогали. Лишь когда он стал вертеть головой, с изумлением оглядывая огромный амфитеатр и сотни собравшихся на трибунах людей, его за шиворот стащили с лавки и потащили вниз, к арене.

Пока они спускались и шли по подземному ходу, стражники переговаривались на певучем сонийском. Нуска мог слышать только их голоса, чувствовать сырость и влагу. В его голове было совершенно пусто, ни мысли, ни воспоминания не беспокоили лекаря.

Нуску выволокли на арену. Он не понимал, что кричала толпа. Лишь звезда, обжигая голову и спину, звала его скорее укрыться в тени. Повинуясь её желанию, Нуска обернулся, но увидел, как двое стражников преградили ему выход. Вряд ли он, оголодавший, измождённый и безоружный, сможет прорваться через этих громил в блестящих доспехах. Вряд ли он хоть что-то может сделать со своим положением.

А в чужой стране, так далеко от дома… никто не придёт к нему на помощь.

С другой стороны арены из тьмы тоннеля выглянула страшная косматая морда. Что-то кошачье угадывалось в походке и повадках этого зверя, разве что размером он был не меньше волчака. Палевая шерсть, золотистая грива и толстые огромные клыки, которые обнажились, стоило зверю выйти на свет.

Нуска ни разу в жизни не видел подобных созданий, однако с трибун постоянно выкрикивали «пазузу». В нос ударила терпкая огненная дэ.