Рассеивая сумрак. Раб и меч

– Как минимум к тому, что если вы знаете о постыдных шрамах сонийского короля, то следует этим воспользоваться, если хотите обрести свободу. Потому что я уже слышу тяжёлые шаги керинских стражников, – с лёгкой улыбкой сообщил Риннэ и отступил в тень.

Глаза Нуски полезли на лоб, и он стал озираться в поисках пути к отступлению, однако услышал голос Риннэ снова, но уже над своим ухом:

– На этот раз мы не будем убегать. Вы должны столкнуться с тем, что так яростно ненавидите, чтобы принять окончательное решение. Взгляните правде в глаза.

Нуска сглотнул. Бежать было бессмысленно. Если он не явится по первому требования короля, тот просто отправит все отряды на его поиски. Для Нуски это может закончиться очередным заточением во дворце – месте, где он и должен был находиться по сей день. Однако Нуске удалось выторговать себе уголок в предместье Керина, и он не был готов расставаться со своими маленькими мирскими радостями, со своими учениками и больными.

Нуска вышел на дорогу и посмотрел вниз с холма. По направлению к его дому маршировали четыре стражника в позолоченных доспехах, шлемах и красных мантиях с копьями наперевес.

Предрассветные лучи осветили сначала холм, на котором располагался дом лекаря, а затем длинной жёлтой полосой побежали вниз по траве и песчаной тропинке.

Нуска долго стоял, чувствуя лёгкую дрожь и слабость в коленях. Ком встал в горле, а сердце забилось чаще. За последние несколько лет он часто видел стражу Керина. И ни разу стража не была на его стороне – они защищали права короля, патрициев и законы Сонии. А упоминание рабов в этих законах встречалось лишь в одном абзаце – об имуществе господ.

Переборов самого себя, Нуска пошёл навстречу, а поравнявшись со стражниками, услышал их насмешливые приветствия:

– О! Слыхал, теперь в Керине тебя прозвали шлюшим лекарем.

– Ха-ха, что ни день, так новые сплетни о рабе-лекаре короля.

– Да уж, Октавий выбрал себе не лучшую прислугу… В термах только и разговоров о том, как в его покоях…

– Ну так, у Октавия до сих пор нет ни одного наследника. Логично, что он готов терпеть даже такого скандального лекаря, раз уж он скиданский спец по…

– Отставить сплетни, – перебил их старший стражник. Его тяжёлый взгляд сначала обратился к подчинённым, которые тут же заткнулись, увидав под тенью шлема его чёрные густые и насупленные брови. После он уставился на Нуску, но на его лице не было насмешки, лишь безмозглая решимость безропотно выполнить поручение. – Тебе велено явиться ко двору короля сегодня. Мы должны успеть к обеду. Отправляемся.

Нуска напрягся ещё сильнее, но не от хмурого лица главы городской стражи, а от «успеть к обеду». Нуске придётся присутствовать на пиру? Что задумал король?!

«Если меня просто заставят сплясать или даже обнажиться и трясти своей shje, это и то будет лучше других вариантов».

Ступая по каменистой песчаной дороге к городу, в который раз за последние несколько дней проделывая этот путь, Нуска старался плестись как можно медленнее, но раздражённые заминкой стражники пихали его вперёд копьями.

– Давай, шевелись, а! Мы тоже хотим выпить да закусить, пока ты будешь жрать с королевского стола!

Стража вела Нуску необычным путём. Видимо, они решили заодно сделать обход, чтобы как можно раньше закончить свои утренние обязанности и как следует набить брюхо в обед, чтобы успеть ещё и вздремнуть перед вечерней сменой. Нуску это не расстроило – это означало, что около получаса они будут кружить по улочкам города.

Керин был выложен камнем и кирпичом, а каждое здание покрывалось известняковой смесью. Иногда облицовка трескалась на солнце и осыпалась – и именно по этому признаку можно было отличить дома патрициев от домов плебеев.

Раньше в Сонии богатство жителей измерялось разве что в количестве сыновей, баранов да в красноречии и знаниях. Теперь же, с приходом к власти Дарвеля, Нуска видел своими глазами, как с каждым годом горожане беднели. Их дома ветшали, меж камней пробивались сорняки, а деревянные двери были заложены, и их сменили серые тканевые шторки.

Детей бедняков тоже стало больше: грязная необутая детвора шмыгала в подворотнях, выглядывала из-за углов в надежде выкрасть или выпросить что-то у случайного прохожего.

Нуска всё это ненавидел. Однако, взбираясь то вверх, то вниз по лестницам, прогуливаясь по узким улочкам, где не могло пройти даже двое плечом к плечу, он наконец смог увидеть то, что его обрадовало.

Они вышли на маленькую площадь, где уже вовсю трудились рабы. Один из храмов был наполовину разрушен, несколько статуй разбиты. Вход в маленький храм завалило камнями, однако, судя по количеству сложенных вокруг деревянных балок и новых тёсаных камней, было решено перестроить храм, а не уничтожить.

Заинтересованный происходящим, Нуска скользнул под локтём одного из стражников и быстрым шагом направился к храму.

Сначала лекарь с задумчивым видом осмотрелся и увидел, как несколько рабов отколупывают со стены бирюзовую мозаику, выложенную из окрашенного ракушечника. А затем Нуска улыбнулся во всю пасть и, чуть ли не пританцовывая, стал бегать вокруг, пиная ногами обломки статуй. Но когда в куче мусора он нашёл статую для поклонения в полный рост… О, кто бы видел, каким счастливым выглядел Нуска в тот момент! Эту статую даже не стали ломать – она в точности повторяла физиономию своего прототипа!

– Э, куда! – выкрикнул один из стражников. – Что ты там забыл?!

– Да сейчас, сейчас вернусь! – заверил их Нуска, который уже с невыразимой радостью на лице пинал поваленную статую.

– Да что это с ним? И что здесь творится? Ещё один храм решили переделать под поклонение Тиамат?

– Так и есть, – ответил ему глава стражи, внимательно следя за каждым действием Нуски. – Пока не трогайте его.

– Почему? Мы ведь спешим.

– Это был храм богу Энки. После того как его культ развенчали и признали незаконным, все места для поклонения ему было велено уничтожить. Если этот раб хочет выразить своё неуважение к Энки, мы не смеем ему мешать. Это будет выглядеть так, будто мы защищаем псевдобога.

– Вот оно что! – изумлённо выдохнул в ответ другой стражник и хлопнул себя по лбу. А затем заговорил тише: – Но кто же знал, что потомок самого Энлиля окажется самозванцем? Он ведь действительно призывал дожди, мог управлять и морем, и погодой…

– Его больше не считают прямым потомком Энлиля.

– Да-да, это разумно… Но что же Энки сделал этому рабу?! – с изумлением выдохнул стражник, а затем покатился со смеху. – Нет, вы посмотрите! Он мочится на его статую! Вот до чего может докатиться бог!

– Говорят, этот раб, до того как стать собственностью короля, принадлежал самому Энки.

Нуска в этот момент действительно приподнял тунику и со всем возможным старанием, так сказать, обоссывал своего бывшего господина. И нет, в этот момент он не испытывал ни малейших угрызений совести. Его переполняла та нездоровая эйфория, которую последние несколько лет он испытывал вместо счастья.

– Эй, королевский раб, поспешим! – подозвал его глава стражи. Видать, волновался, как бы увлёкшийся Нуска не решил справить тут и другие свои нужды…

Нуска вздохнул, но повиновался. Продолжил путь он в приподнятом настроении, посвистывая под нос.

Совершив обход вдоль стены, они наконец вышли к главной площади. Несколько десятков ступеней вели ко дворцу, возведённому на самой высокой точке города. Нуску передали в руки придворцовой стражи, а затем его сопровождающие отправились по своим делам. А Нуска чувствовал, как его ненадолго просветлевшее от нахлынувших эмоций сознание тускнеет. Как его взгляд заволакивает дымка, когда он проходит через самые высокие ворота и проскальзывает меж самых грандиозных колонн, когда-либо возведённых человеческой рукой.

Он шёл, зажатый меж стражников, по выложенному разноцветной плиткой залу. Но взгляд Нуски ни на секунду не задержался ни на одной из искусных статуй, фресок или расписных ваз. Они шли через цветущие сады, мимо фонтанов, мимо пышущих жаром кухонь, с которых разносился такой запах, что даже у самого пресыщенного жизнью патриция скрутило бы желудок от предвкушения.

Но Нуска не чувствовал ничего. Все эмоции, все мысли, что могли бы быть в сердце и голове, покинули его. Он был там и не был одновременно. Он наблюдал, как его тело тает в свете факелов, он ощущал, как медленно и бесповоротно исчезает, превращаясь в пятнышко на сверкающей плитке этого дворца.

Это ощущение, будто его и вовсе нет, преследовало Нуску по всей Сонии, но сильнее всего оно становилось здесь, во дворце. В месте, где закончились его страдания, где ему была подарена надежда на человеческое существование.

И которую в тот же миг отнял этот человек.

Двери распахнулись у Нуски перед носом, а дневной свет ударил в глаза. Они снова вышли в сад, благоухающий и бесподобный в своём изобилии красок. Пение птиц ласкало слух, запахи цветов, еды и вина смешались, дразня обоняние. Полунагие танцовщицы с белоснежной кожей в ярко-красных платках плясали, совращая одним своим видом.

Длинный овальный стол из мрамора, тянувшийся от входа в сад, тонул уже где-то в тени деревьев. Рабы сновали туда-сюда, приносили одно кушанье за другим, заполняя стол такими деликатесами, коих, наверное, не видывали никогда во дворце Скидана. Многоуровневая посуда украшалась кусочками слюды и цветами гиацинтов.

Но взгляд Нуски сразу же скользнул вбок, ища в тени жасминовых кустов одну фигуру. На длинном золотом ложе с синим бархатом, за отдельным столом расположился Октавий. Рабы, устроившиеся поодаль от него, отделяли для него мякоть персиков от косточек, а затем кормили своего короля, стараясь не запачкать соком даже его губы.

Лениво и незаинтересованно Октавий обратил свой взор на вошедших. Не будь он одет в мужскую кроваво-красную тогу, любой бы сделал вывод, что перед ним женщина, да ещё и самая прекрасная, только снизошедшая с небосвода. Каштановые локоны спадали на узкие плечи; кожа Октавия была бела, а глаза поражали своим бирюзовым отливом, подобным цвету моря в самый ясный день. Его гладкая кожа смущала взор, а на обнажённых ногах еле-еле угадывались контуры мускулов.

Этот король был рождён, чтобы повелевать, наслаждаться своей властью и ошеломлять знать своей нескромной красотой, которую он охотно демонстрировал. Но как только Октавий сел, облизнул губы от сладкого сока, а затем шлёпнул нерасторопного слугу по щеке, приказывая убраться, Нуска уже чувствовал, как пот льётся по его рукам от подмышек до пальцев.

Октавию не нужно было говорить – в этом дворце был выдрессирован каждый раб. Он поманил рукой, а Нуска тут же машинально повиновался, упав в ноги королю и свесив голову в поклоне.

Просто он знал, что будет, если этого не сделать. И видел тела тех, кто не соглашался повиноваться.