Художник и его окружение

– Подумайте. И вы согласитесь. – Последние слова вышли медленно и внятно. – Поверьте, это в ваших интересах. Чтобы потом не жалеть.

К тому времени, как пришла Вера, Лиля Александровна выпила два стакана воды и, махнув на все рукой, принялась за сладкий чай. Открытая сахарница говорила сама за себя. Сначала Лиля Александровна отмалчивалась, но решила, что и дочери неприятного разговора не избежать, выложила все без утайки.

– Так и сказала, что пожалеем? – Переспросила Вера.

– Только я тебя прошу, – заторопилась Лиля Александровна. – Просто скажешь, если спросят, что мы никуда не поедем.

На впечатлительную Веру разговор возымел действие. Странный человек (художественная натура) Вера ощущала рядом со зримой вещественной жизнью присутствие волшебного, сказочного начала. Оно было вплетено в пейзаж, в лица, в свечение человеческого тела. Она осознавала реальность этой другой жизни, сверялась с ней, как сверяются с расписанием движения поездов или сигналами точного времени. Это ощущение вплетенной в мир гармонии не обманывало ее, она угадывала его особым чутьем и ориентировалась безошибочно. Так Вера жила в том будничном мире, где обретаемся все мы. Ничего необычного, если рассуждать здраво или, как теперь принято, по деньгам. В угрозе незваной гостьи Вера расслышала мистический звук предостережения и опасности, который заставил ее мать есть вредный сахар.

Набросив пальто, она выскочила во двор. Там было пусто. Но дальше под дверью на табурете стоял сосед Степан и яростно сдирал жестянку со ржавым номером собственной квартиры.

– Видала. – Сказал Степан, не здороваясь. – Завелась нечистая сила. Изгоняю.

Вера устроилась сопереживать. Это была ее роль по жизни.

– Ходят с шести утра. – Степан расправлялся с упрямой жестянкой. Он всегда был грубоват, а тут прямо кипел. – Тринадцатый номер, вот они и повадились. Самое подходящее для их конторы.

– К нам тоже приходили. – Поделилась Вера. – Предлагают переезжать.

– Это как?

– Слезь, Степан. – Попросила Вера. Ее голова приходилась на уровне могучего живота. – Давай я тебе клещи подержу.

Степан, наконец, отодрал номер и вернулся на землю. Он сопел от злости. Вера испытывала понятное облегчение рядом с энергичным, готовым на битву союзником.

– А Лиля что?

– Мама сказала, что никуда не поедет. Меня дома не было.

– Божий человек. И ты такая же. Пусть эта сволочь ко мне явится. Я ей покажу.

– Я думаю, явится. – Сказала Вера. – Для чего им нужно?

– Для хер-рама.

– Ну, Степан. – Попросила Вера, она не выносила грубых слов.

– Не слышала? Будут у нас хер-рам открывать. Уже начали. Так и сказала эта ихняя – хер-рам.

– А что это такое?

– Откуда я знаю. Но хер-рам, это точно. – И Степан с удовольствием повторил запомнившееся слово.

Вечером к Вере заглянула подруга – искусствовед Нина. Она мечтала открыть собственное дело – художественный салон. Нина была привлекательная брюнетка с нелишней полнотой и маслянистыми глазками. Если бы Данаю Рембрандта удалось оторвать от кушетки и чуть приодеть (Нина, кстати, обожала шляпки), то сходство стало бы совсем заметно. Рембрандт понимал натуру на столетия вперед. И против золотого дождя Нина не возражала, совсем наоборот. Лежать она могла долго и впечатляюще. Пока был жив муж (замечательный художник), это было ее любимое занятие. Но сейчас времена переменились. Это только в сказках – спряталась под шляпку и делай, что хочешь, а у нас – реализм, в каком виде не покажись.

– В двух комнатах будет выставка-продажа, – планировала Нина, – а в третьей кофе. И будуар. Меньше трех никак нельзя.

– И тогда всех наших… – дополняла Вера. – Поверить не могу, что такое возможно.

Действительно, времена, вроде бы, наступали праздничные. Свободные для самовыражения. Без цензурного диктата и чиновного произвола. Чуть-чуть осталось, досадные недоразумения, вроде наличия денег, но на то она и свобода, чтобы сражаться и преодолевать. А пока первый кандидат на выставку запил, потерял ключи от мастерской и куда-то пропал. С тремя комнатами не спешили все те же бюрократы, искали свою выгоду. Нужно было умножать усилия. Зато как было приятно мечтать, сидя у подруги Веры, под лампой с матерчатым абажуром, мечтать и видеть, как возникают тени друзей, явившихся на звук собственного имени.

– И Колину устроим? – Обмирала Вера.

– Обязательно. – Обещала Нина.

– И Валика?

– Конечно.

– А Сашкину не нужно, если он такой пьяница противный.

Но было ясно, устроят и пьяницу, было бы где. А пока мечтали и пили чай из изящного китайского чайника. Пахло мятой. Керамические чашки Вера обжигала сама. Вдавливала в глину рисовые зернышки, в печке они выгорали, и поверхность чашки под глазурью покрывалась россыпью светящихся звездочек. Зачарованная фигура Нины вносила в картину умиротворение и покой. Все мы, как патефонная пластинка (если кто помнит) крутимся на семьдесят восемь оборотов, а Нине хватало тридцати трех. Она никуда не спешила. Черные волосы были аккуратно расчесаны, глаза за стеклами очков блестели. Нина напоминала ночную сову, хоть темноты боялась и избегала вечером ходить одна. Задумчиво она глядела перед собой куда-то вдаль и видела собственное отражение в зеркале шкафа, и свое же изображение за плечами – бело-розовый этюд, родившийся после совместного с Верой посещения сауны.

– Я у тебя его, Верочка, заберу. – Говорила Нина, не оборачиваясь к картинке. – Пока ты его кому-нибудь не подарила.

У Нины был наметанный глаз и терпения хватало. Она умела ждать.

– Забери. – Радовалась Вера. – Теперь вообще неизвестно, что будет.

– Как это, неизвестно? Я тебе, Верочка, говорю, нечего всем подряд работы раздаривать.

– Я не о том. У нас здесь скоро будет херам.

– Херам? – Удивилась Нина. – Это еще что? Может, храм? Ты, наверно, перепутала. Храм, Верочка, конечно, храм.

– Ничего не перепутала. Мне Степан сегодня сказал. Экстрасенсы открывают у нас херам. Видишь, сколько народа. И ходят по квартирам, уговаривают переезжать. К маме приходили. Грозились, вели себя некрасиво. – Более сильных слов, обозначавших некрасивое поведение, Вера не знала. – Вряд ли, храм. Что они, церковь во дворе будут строить? Если хочешь знать, там одни безбожники. И Степан ясно повторил – хер-рам. С двумя Р.

– Хер-рам? Хм… – Лицо Нины озарилось. Искусствоведы вообще сообразительнее художников. – Это – ашрам. Он перепутал. В Индии есть такие, для их религии.

– Но он точно сказал – хер-рам.

– Правильно. – Нина была в восторге от догадки. – От наших, православных – храм, а от этих, индусов – ашрам. А вместе – херрам. Новая религия. Сейчас все такое. Скоро нам Патриарха нового привезут. Он и распорядился, чтобы эти херрамы были на каждом дворе.

– Ты, наверно, права. – Соглашалась Вера. – Наверно, и вправду херрам. Но как же… ведь они такие разные.

– Подумаешь. Может, даже лучше. Я вчера в Музей Ленина заходила, прикинуть насчет помещения. Семьсот рублей в день и приступайте. У них там сейчас знаешь что? Выставка эротического искусства. Мне экскурсоводом предлагали, знают, что я – искусствовед. Так что ты не удивляйся.

– Я не удивляюсь.

– Пойду я. – Нина поставила на стол пустую чашку. – Поздно.

– И я с тобой. – Заторопилась Вера. – Провожу.

В отличие от боязливой Нины, Вера любила гулять по ночам. Подруги удачно дополняли друг друга.

Голос художницы

Как меня в Союз Художников принимали, не помню. Билета членского у меня нет. Я для них не очень подхожу. Я считаю, что деньги все портят. А в нашем Союзе много коммерции. Недавно мне звонят. Собери, говорят, документы, мы хотим тебя представить на звание какого-то художника. Заслуженного? Наверно. Я записала, а потом бумажка эта куда-то пропала. Ничего я собирать не стала.