Убийственное лето

Я гордо отвечаю:

– Ничего не стащила. Это мои трусы.

Даже протягиваю руку, чтобы она могла разглядеть. Она поджимает губы и отворачивается к плите. Слышно, как она бурчит, стоя к нам спиной:

– Надавать бы ей по первое число.

Пинг-Понг садится возле меня со своей чашкой. Говорит матери:

– Послушай, оставь ее в покое.

Та спрашивает:

– Она что, здесь останется?

Он говорит:

– Она здесь останется.

Занавес. Бу-Бу быстро смотрит на меня и продолжает завтракать. Микки говорит:

– Нам уходить через пять минут.

Тетка мне улыбается, словно я пришла в гости, она совсем сбрендила. Пинг-Понг делает мне тост с конфитюром. Он говорит:

– Я пойду к ее родителям и попрошу разрешения.

Четверть часа спустя он стоит перед моей матерью на пороге дома, она уже умылась и оделась. Он переступает с ноги на ногу и говорит:

– Мадам Девинь, не знаю, как вам лучше объяснить…

Будто бедняжке нужны его объяснения. Я говорю и для него, и для нее:

– Я буду жить у Монтеччари. Заберу свои вещи. Идем, Робер.

Мы все втроем поднимаемся наверх. Он помогает мне выдернуть кнопки, которыми прикреплены к стене фотографии и плакат с Мэрилин. Моя комната белого цвета, ее полностью обставила мать. Он говорит:

– В нашем доме у тебя такой не будет.

Я складываю платья и белье в два чемодана. Мать не находит себе места, но не произносит ни слова.

Когда мы выходим из дома, я говорю:

– Черт! Моя ванна.

И иду за ней в чулан. Говорю Пинг-Понгу:

– Тебе все не унести.

Он отвечает:

– Скажешь тоже.

И вот он идет – цинковая лохань на голове, внутри мои чемоданы. Я говорю матери:

– Я люблю тебя больше всех на свете.

Она отвечает:

– Вот и нет. Это я люблю тебя больше всех на свете. Прощаю тех, кто причинил нам зло, раз ты есть, и благодарю Бога за то, что люблю тебя больше всех на свете.

Я ей говорю, вся на нервах, и протягиваю к ней руки:

– Я же буду здесь, в конце деревни. Ты же знаешь, где меня найти?

Но она качает головой и говорит мне «нет».

Когда мы с Пинг-Понгом идем по улице, это просто кино. Все, буквально все высыпали из домов с заспанными рожами, якобы подышать воздухом. Пинг-Понг шагает впереди, придерживая лохань на голове, а в ней – мои чемоданы. Я иду следом, в метре от него, несу своего мишку, фотографии, книгу и скатанный в трубку и стянутый резинкой плакат с Мэрилин. Когда мы проходим мимо Пако, говорю довольно громко, чтобы услышали:

– Представляешь, что у них там стряслось, если они вскочили в такую рань!

В мастерской шеф Пинг-Понга стоит у бензоколонки и говорит:

– Возьми пикап, справишься быстрее.

Но Пинг-Понг говорит:

– Все нормально. Приду через четверть часа.

Его Жюльетта, само собой, торчит у окна, но только запахивает халат, откуда вываливается ее внушительная грудь, и провожает меня недобрым взглядом. Не исключаю, что Пинг-Понг с ней разок переспал. А может, это она как раз думает, что ее муженек переспал со мной, поди разбери… Меня подмывает остановиться и сказать ей, что до этого почти что дошло как-то одним зимним вечером, но Генрих Четвертый – славный малый, а она его тогда со свету сживет.

Но самый большой кретин – это Брошар. И жена его – такая же кретинка. Он спрашивает Пинг-Понга:

– Что, переезжаем?

Пинг-Понг отвечает:

– Как видишь.

В эту минуту она выходит из кафе и спрашивает Пинг-Понга:

– Что, переезжаем?

Пинг-Понг отвечает:

– Спросите у мужа.

И эта дура набитая поворачивается к мужу и говорит мерзким тоном: