Меня наполняет ужас.
Мне нужно выбраться из подвала. Сейчас же.
Клубы дыма застилают площадь, заполняя подвал, пока мне не становится так тяжко моргать, будто под веки насыпали песок, а каждый вдох начинает жечь легкие.
Когда мне удается высвободить из земли прутья, я ставлю еще несколько ящиков под окном и подтягиваюсь к проему.
Цепляясь за края, я выбираюсь наружу. Земля размазана по моей голубой юбке, а рубашка с квадратным вырезом покрыта пятнами грязи и пота, когда я поднимаюсь на ноги.
– Мама! – кричу я в дыму, кашляя при каждом вдохе. – Тетя Кэтрин! Лизель!
Почему ни один хэксэн-егерь до сих пор не набросился на меня? Может, они не видят меня за дымом, но должны ведь были услышать мои крики. Мне все равно. Меня охватывает паника, и я снова зову родных.
Ветер меняется.
Небо проясняется. Ослепляющий голубой. Полдень, холодный декабрьский день.
Лизель хотела приготовить сегодня сливовый пирог, но использовать яблоки вместо слив. «Нет, – сказала я ей, – извини, Лизель, я не могу. Маме нужна моя помощь в домашних делах, которые я не сделала вчера, ведь был мой день рождения».
Мой день рождения.
Мысль об этом разбивает мне сердце, дробит на мелкие части то, что уцелело, и в ужасе я вижу, что стало с Бирэсборном.
Повсюду лежат тела, оставленные там, где их постигла смерть. Я замечаю среди убитых несколько хэксэн-егерей, но их немного. В основном это мои люди, мой ковен.
На мгновение я замираю, мир теряет форму, и я понимаю, что я – единственная, кто остался в живых в деревне. Хэксэн-егери ушли. А мой ковен…
В центре площади стоит столб.
Как долго я пряталась в подвале? Слишком долго или недостаточно?
Ветер свистит, подхватывает клубы дыма, поднимая их все выше, а я слышу только стук сердца, отдающийся в ушах. Ненавижу отсутствие шума больше, чем крики, ненавижу всепоглощающую тишину.
Я падаю на колени перед столбом. Ее обгоревшие останки удерживаются у обугленного столба железной цепью.
Они не увезли ее в Трир. Не устроили ей даже фальшивого суда.
Они заклеймили ее грудь. Изогнутая буква «D» означает d?mon. «Демон».
Я не слышала, как она кричит, когда коммандант поджигал ее, когда клеймил, – она бы ни за что не доставила ему такого удовольствия.
«Mein Schatz».
Я сгибаюсь пополам. Не могу заставить себя стоять. Царапаю землю, вонзая ногти в почву, и из недр моей души, из самого нутра вырывается крик.
Это обещание.
Это начало.
2. Отто
Город Трир пахнет страхом и дерьмом.
Я набрасываю на плечи черный плащ и закрепляю его на шее брошью в форме пронзенного сердца. Кожаные ботинки начищены до блеска. Пояс оттягивают меч, который висит в ножнах на левом боку, и пистолет в кобуре на левом, но прежде чем открывать дверь в штаб-квартиру хэксэн-егерей в Порта-Нигра, я замираю, ощущая каждое спрятанное на своем теле оружие, думая, как добраться до каждого мгновенно.
Один кинжал у меня за спиной и еще один, поменьше, в сапоге. В рукавах рубашки по серебряному ножу, их стоимость огромна, но они оплачены из личной казны архиепископа.
Флакончик со святой водой на шее. Вшитый в плащ свиток пергамента со стихом из Исхода[6 - Исход – вторая книга Пятикнижия, Ветхого Завета и всей Библии.], написанным на латыни, который благословлен самим папой римским. Крошечная баночка с иерусалимской землей, позвякивающая в кармане рядом с золотым крестом, единственным, что осталось у меня от отца.
Недостаточно пронзить ведьму клинком, чтобы низвергнуть ее в ад.
Наше оружие предназначено, чтобы рвать плоть и сжигать душу.
Я распахиваю дверь и попадаю в каменный коридор. Как и ожидал, охотников на ведьм здесь меньше, чем обычно. Чтобы следовать плану и регулярно получать новости из города, пока нахожусь в разъездах, я сократил последнюю поездку по южной части епархии.
– Kapit?n! – кричит парень из низших чинов, подбегая ко мне.
Это новобранец, Йоханн, он еще слишком молод, чтобы участвовать в патрулировании за пределами города. Сказать по правде, он совсем мальчишка, лет пятнадцати-шестнадцати. Я старше его всего на несколько лет, но разница в возрасте ощущается… чем-то неправильным. У парня пушок на подбородке, а в глазах светится невинность.
– Что еще? – ворчу я.
– Коммандант Кирх еще не вернулся, – заикаясь, произносит мальчишка. – Я… мы не знаем об изменении времени казни.
– Изменении?
Парень качает головой.
– Ja, Kapit?n[7 - Да, капитан (нем.).]. – Он протягивает мне листок.
Я выхватываю бумагу у него из рук. На ней печать архиепископа, а также печать палача, этого напыщенного осла. Они оба значительно старше нас и все же прячутся за спинами таких мальчишек, как Йоханн.
«Как я».
Есть причина, по которой хэксэн-егери так молоды. Говорят, чтобы противостоять дьявольской силе ведьм, нужны молодость и крепкие мускулы праведных юношей. Самый старший из нас – коммандант Дитер Кирх, а ему чуть за двадцать. В свои девятнадцать я уже капитан, его заместитель. Честно говоря, меня повысили до этой должности только потому, что за мной стоит имя моего отца. Непотизм[8 - Непотизм – вид фаворитизма, заключающийся в предоставлении привилегий родственникам или друзьям независимо от их профессиональных качеств.] сыграл мне на руку, как и личное одобрение комманданта.
И что уж там, в Трире почти не осталось праведных юношей, готовых носить черные плащи. То, что началось как мания, переросло в нечто еще более мрачное. Ходят слухи о восстании. Архиепископ, может, и возглавляет борьбу против ведьм, но прихожане начинают сомневаться в праведности его крестового похода. В конце концов, на его руках и шее больше золота, чем уходит на милостыню.
К несчастью для сомневающихся, архиепископ, как говорят, уже узнал о их богохульстве, о богохульстве, которое выжигают тем же огнем, что и ведьм.
Архиепископ восседает на троне, наблюдая за казнями издалека. Палач разжигает костры, но именно хэксэн-егери, мальчишки, которых он тренирует, привязывают хэксэн[9 - Ведьма (от нем. hexen).] к столбу. Именно они тащат стенающих, сопротивляющихся людей на костер.
Именно они искореняют зло, будто это сорняк, который завянет и умрет на солнце.
Между хэксэн и остальными стоит огонь. Огонь и такие мальчишки, как Йоханн, которых приучили делать всю грязную работу.
«Глупцы».
Я быстро просматриваю текст. Архиепископ составил указ на латыни – это, в конце концов, распоряжение Церкви, – но также и мера предосторожности. Немногие из младших чинов умеют читать по-немецки, и почти никто из них не знает языка Божьего.