Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти

– Возьмите на себя управление кораблем, а этих отведите в трюм. Мы возвращаемся в порт.

– Мне придется послать гонца, – заметил Цезарь, когда его окружили пираты.

– Поговорим об этом позже, римлянин, – сказал предводитель. – Здесь приказы отдаю я.

Цезарь стер с лица плевок. Лабиен взял его за руку, и они последовали за остальными в трюм.

VI

Фракийский поход

Фракия[20 - Современные Северо-Восточная Греция, Южная Болгария и Европейская Турция.]75 г. до н. э

Гай Скрибоний Курион пребывал в замешательстве. Он собирался на север, но для похода нужны припасы и провизия, а жители Македонии, где ему предстояло наместничать, еще не пришли в себя после недавнего правления Долабеллы. Можно было повысить налоги, потребовать дополнительных платежей и даже придумать новые, но суд над Долабеллой, состоявшийся два года назад, слишком сильно взбаламутил провинцию, а заодно и Рим. Пришлось действовать иначе. Он не хотел, как Долабелла, предстать перед судом.

Он желал добиться триумфа любой ценой, но так, чтобы не приводить в волнение и без того бурные воды римской гражданской жизни, по которым он до сих пор плыл с попутным ветром в парусах: сперва сенатор-оптимат, затем консул, теперь наместник. Не хватало лишь триумфа. Он положил было глаз на земли мёзов и дарданов, расположенные севернее, недалеко от великой реки Данубий, которая казалась недостижимой для римских легионов. Можно было бы провести границу римского государства по речным берегам.

Передумав повышать налоги, Скрибоний Курион решил пойти другим путем: разграбить земли фракийцев, побежденных Суллой. Таким образом, все необходимое для крупного похода он получил бы у народа, сломленного и не имевшего сколь-нибудь отчетливых прав, хоть и жившего по римским законам. Никто в Риме не стал бы прислушиваться к жалобам фракийцев. Самому Куриону было все равно, с какими племенами иметь дело – с теми, кто в прошлом сотрудничал с Римом, или же с теми, кто этого не делал.

Но когда Курион стал отнимать скот, пшеницу и другие припасы, не предлагая почти ничего взамен, фракийцы неожиданно для римлян оказали ожесточенное сопротивление. Вождь их поруганной знати выступил против Куриона с оружием в руках и доставил наместнику много неприятных минут. По-видимому, в прошлом этот мятежник, как называл его Курион, сражался на стороне римлян и вел себя так, будто знал принятые у них способы ведения боя, – это сделало победу над ним затруднительнее, чем предполагалось. Но его войска явно уступали числом римлянам, и вдобавок им недоставало оружия. В конце концов его схватили, принадлежавшее ему поместье сожгли, жену и дочерей убили, предварительно изнасиловав и подвергнув пыткам на глазах у вождя повстанцев и сотен других фракийцев. Курион задержал, оскорбил и унизил до крайности этого известного человека, так как хотел показать остальным фракийским вождям свою силу, чтобы они безропотно отдавали припасы, в которых нуждались его войска. Как и ожидалось, борьба с мятежником возымела желаемое действие: вскоре легионы Куриона получили все необходимое для похода на север. Оставалось решить последний вопрос.

– Что делать с фракийцем? – спросил Куриона один из военных трибунов, указывая на местного аристократа, осмелившегося перечить наместнику Македонии.

Фракийца приковали цепью к деревянному столбу напротив претория. У него не имелось детей мужского пола, а потому наместник счел его неполноценным: тот, кто не способен родить наследника, – не мужчина. Если он убьет фракийца, вместе с ним погибнет весь его род.

– Правильнее всего было бы распять… – начал Курион, но затем остановился и наморщил лоб.

Трибуну, задавшему вопрос, все это очень не нравилось. Гай Волькаций Тулл, долгое время воевавший на Востоке против Митридата, а теперь поступивший на службу к новому наместнику Македонии, предпочитал драться с настоящим врагом, а не грабить местных жителей, проливая невинную кровь и все вокруг предавая огню. К тому же Волькаций заметил, что сам Курион всеми силами старался избегать участия в сражении.

Как мало походил этот наместник на молодого трибуна, с которым он познакомился при осаде Митилены! Трибуна звали Юлий Цезарь. Сенат его изгнал. Как и все прочие, Тулл знал о противостоянии между оптиматами, захватившими верховную власть, и популярами, мечтавшими изменить законы. Знал он и то, что этот Юлий Цезарь принадлежал к числу последних. Сам Тулл не занимался государственными делами, но как же здорово сражаться рядом с военачальником, который, несмотря на свое высокое положение, бьется на передовой вместе с простыми легионерами! Интересно, что стало с этим молодым патрицием?

– Нет, мы его не распнем. – Голос наместника прервал мысли трибуна. – Надо отправить остальным фракийцам еще более красноречивое послание.

Тулл приподнял брови.

– Что может быть хуже того, что с ним сделали уже, наместник? – спросил начальник. – На его глазах мы подвергли пыткам, изнасиловали и убили его жену и дочерей, подожгли дом и забрали все имущество. Не представляю, что может быть хуже.

Курион ответил лаконично:

– Не стоит его убивать. Убийство – самое простое наказание. Надо, чтобы он страдал.

Трибун не был согласен с наместником: затаенная вражда этого фракийца, думал он, – страшное дело. До Тулла дошли слухи, что в прошлом этот человек сражался на стороне римлян. Разве так расплачиваются за былую преданность? Разумно ли поселять в человеке столько злобы, хотя бы даже для того, чтобы отрезвить остальных?

– Но если мы его не распнем… что нам с ним делать, славнейший муж? Возьмем его с собой на север?

– Продадим в рабство, – ответил наместник.

Как правило, за римскими легионами следовали торговцы, быстро и выгодно скупавшие рабов, которых римские войска добывали во время похода, на сей раз к Данубию.

Центурион кивнул, хотя ему были не по душе такие приказы.

Наместник вернулся в преторий.

Тулл приказал отвязать фракийца, и тот, освободившись от пут, рухнул на колени.

– Дайте ему воды, – приказал трибун.

Легионер протянул узнику флягу. Тот взял ее и жадно приник губами к горлышку. Тулл поразился тому, сколь сильна жажда жизни в этом сломленном, растоптанном человеке.

– Ведите его за мной, – распорядился трибун.

Двое легионеров подняли фракийца и толкнули в спину, чтобы тот шел позади их командира. Они пересекли римский лагерь, вышли за его пределы, перебрались через ров и достигли разбитых снаружи палаток, где располагался лагерь работорговцев.

К трибуну вышел грязный, высокий и сутулый мужчина, пропахший дешевым вином.

– Что сегодня предложит нам римское войско? – сказал он в знак приветствия.

– Вот, принимай, – ответил ему Тулл. – Цена обычная.

– На нем живого места нет, – посетовал торговец, желая сбить цену. – Едва держится на ногах. Для работы не годится.

Тулл посмотрел на пленника, затем на торговца.

– Этот человек очень крепок, поверь мне, – сказал он, и не только из желания поторговаться: это подсказывал ему опыт бывалого солдата. – Обсуди сделку с моими людьми.

Он повернулся и зашагал обратно в лагерь. Увидев, что солдат не собирается снижать цену, торговец с досадой сплюнул на землю. Затем прочистил горло и обратился к пленнику:

– Как тебя зовут, раб?

Вопрос торговца достиг ушей удалявшегося трибуна.

В следующий миг раздался звук пощечины.

– Я спросил, как тебя зовут, болван!

Тулл замедлил шаг и повернулся, чтобы понаблюдать, хотя вмешиваться не собирался. Этот раб больше не заботил его, как и прочих военных.

Фракиец молчал.

– Скорее всего, он не понимает латыни, – заметил один из подручных торговца.

Тулл знал, что пленник отлично понимает латынь. И греческий. Он слышал, как в лагере фракиец беседовал с другими заключенными на обоих языках.

– Сейчас ты у меня заговоришь, – сказал сутулый торговец и нанес еще несколько пощечин новому рабу, так что из носа у того хлынула кровь.

Наконец фракиец сглотнул, тыльной стороной ладони отер кровь с лица и отчетливо произнес:

– Мое имя – Спартак.