Правила одиночества

– А ты хотела бы, чтобы я возил с собой консервы?

– Нет, просто вы технарь, я подумала…

Она не договорила, и Караев не дождавшись окончания фразы, пояснил.

– Видишь ли, дорогая, дело в том, что я не только технарь, я еще и эстет.

– Господи, – шутливо взмолилась девушка, – как же с вами сложно; вы и технарь, и эстет, и еще и мизантроп. Чем же, интересно вы в Москве занимаетесь?

– Торгую на рынке, – помедлив, он добавил, – ну вот мы и спустились с небес на землю.

Как же вы с такими способностями и на рынке торгуете?

В голосе девушки звучало плохо скрываемое злорадство.

Долго подбирал слова для ответа.

Комбинат, на котором он работал, обанкротился в первые же годы перестройки. Некоторое время он торговал на рынке иранским ширпотребом, менял валюту, перепродавал мандарины. Устроиться на работу в городе не было никакой возможности. Все предприятия в скором времени остановились, а в бюджетных организациях вакансий не бывало годами, а если и появлялась, то для поступления на работу требовалась взятка, которую Караев не в силах был выплатить. Приятель, местный судья, как-то в подпитии сказал ему, что для того, чтобы стать судьей в городе, нужно заплатить взятку в пятьдесят тысяч долларов. «Так вот, – продолжал судья, – чтобы человеку окупить свои расходы нужно невиновного посадить, а виновного отпустить, за мзду естественно». Но это еще было не все: ежемесячно чиновник любого уровня обязан был передать вышестоящему начальству определенную сумму. Вся государственная машина Азербайджана работала по такому принципу. В любом случае, даже если бы кто и ссудил Караева деньгами, а судья предлагал свою помощь, Караев не смог бы работать, так как не располагал таким завидным характером, чтобы вымогать у людей деньги и безмятежно жить после этого. В Баку ситуация была не лучше. Караев поездил по России, Украине, Белоруссии, затем вспомнил студенческие годы и подался в Москву. Пытался устроиться по специальности, но государственные предприятия находились в состоянии коллапса, а частные пищевые производства только проходили пирожково-чебуречную стадию. Многие его однокурсники работали в системе Агропрома. Пользуясь связями, стал заниматься посредничеством, купил торговую палатку на окраине города, затем взял в аренду продовольственный рынок.

– Ничего не поделаешь, – наконец сказал Караев, – голод не тетка. Жизнь навязывает нам свои суровые условия существования. В нашем городишке, на юге Азербайджана в советские времена находился крупнейший в стране консервный комбинат. Я работал на нем начальником лаборатории. Вообще-то я институт в Москве закончил. С большим трудом выправил себе назначение на малую родину, а должен был ехать на Кубань. Десять лет я проработал на комбинате. Потом началась перестройка. Союз развалился, комбинат встал. Это надо было видеть. В воздухе царило ощущение катастрофы. Склады переполнены, все дороги на подступах к комбинату забиты километровыми очередями, грузовики, трактора с прицепами, в кузовах помидоры, под палящим солнцем, и запах гниения на всю округу. На этом предприятии работала половина нашего города. Впрочем, что говорить, то же самое происходило во многих городах, во всех республиках бывшего союза, только в различных вариантах.

– Мои родители тоже часто жалеют о распаде Союза, – сказала Маша, – особенно мама, у нее сестра живет в Риге, тетка моя, безвыездно живет, боится, потому, что, если она приедет маму навестить, ее обратно могут не впустить. Она прожила там всю жизнь, а теперь их не хотят признавать гражданами Латвии.

– Что характерно, – заметил Караев, – если бы подобное происходило в Азербайджане, сейчас бы вопль стоял на всю Россию, а прибалтам все сходит с рук. Как только они не гнобят русских, все молчат, словно в рот воды набрали. Когда их телевышку захватил спецназ, вся российская интеллигенция на уши встала, а сейчас такое ощущение, что она стоит раком.

Маша кашлянула.

– Извини.

– Ничего, мой папа тоже любитель крепких выражений. Нашему поколению, наверное, никогда не понять ваше, я часто спорю с родителями. Как можно жалеть о Советском союзе. Ведь вы жили при коммунистическом строе; – железный занавес, отсутствие демократических свобод.

– Мы не жалеем, – мрачно произнес Караев, – мы испытываем ностальгию. Это была прекрасная страна, и ее создавали отнюдь не коммунисты. Советский союз возник не на пустом месте. Была Великая Российская Империя. Большевики лишь поменяли название. А что сделала эта шпана? Пользуясь отсутствием батьки, собралась, быстренько подмахнула бумаги и объявила себя свободными; ели-то от пуза они давно, но хотелось, чтобы об этом весь мир узнал. И ведь какая странная закономерность наблюдается, во всех республиках правят бал оголтелые, в прошлом, коммунистические бонзы. Люди, клявшиеся в верности коммунистическим принципам, теперь поборники демократического образа жизни, они теперь президенты, бывшие секретари компартий, стукачи, надзиратели, комитетчики. Оказалось, что в душе они все были демократы и диссиденты, просто время было такое…

– Извините, что перебиваю, – сказала Маша, – но я кончила.

Караев развел руками, потом полез в карман, достал несколько купюр и протянул девушке, – спасибо, за работу, только лучше говорить – я закончила.

– Почему, – спросила Маша, беря деньги и убирая их в сумку.

– Без комментариев.

– Не считайте меня ребенком, я понимаю, что вы имеете в виду, только каждый думает в меру своей испорченности.

– Как ты разговариваешь со своим работодателем.

– А зачем вы ставите меня в неловкое положение.

– Ну, хорошо, – Караев поднял руки, – я был не прав. Пойдем лучше выпьем.

Маша отказалась.

– Спасибо, мне нужно идти.

– Ну, как знаешь.

– До свидания.

– До свидания.

Девушка ушла. Караев некоторое время стоял перед закрытой дверью, потом погрозил кому-то пальцем и вслух произнес: «И никаких шашней с домработницей».

Утро следующего дня, впрочем, как вчерашнего, и позавчерашнего, началось с тяжелого пробуждения, и тревожных мыслей по поводу собственного поведения с домработницей. Медленно восстановив в памяти события вчерашнего дня и не найдя в них ничего предосудительного, Караев облегченно вздохнул и отправился в ванную комнату. Через час он в костюме и галстуке сидел перед письменным столом и пил чай из маленького грушевидного стаканчика. На краю стола в рамке стояла фотография молодой женщины в простеньком ситцевом халате. Караев допил чай и, глядя на фотографию, сказал вслух: «Ну, что же сынок, пора на работу». После этих слов раздался телефонный звонок. Караев подождал, пока включится автоответчик, и услышал женский голос: «Алло, Ислам, это я Лена, если ты дома возьми трубку, пожалуйста».

Караев взял трубку и произнес.

– Тебе же русским языком сказали, оставьте сообщение и вам обязательно перезвонят.

– Может быть, для начала поздороваешься, – спросила Лена, – а уж потом будешь ворчать.

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй, как ты поживаешь?

– Спасибо, хорошо. А ты как поживаешь?

– Я соскучилась.

– А-а.

– Что означает твое, а-а?

– Вопрос снимается.

– Почему? – Не унималась женщина.

– Ни почему.

– Когда мы встретимся, – спросила Лена.

– Как-нибудь, – пообещал Караев.

– Мы расстаемся?

– Что значит расстаемся? Если быть точным, мы расстались пятнадцать лет назад.

– Тебя это, я вижу, радует.

Нет, меня это не радует, я просто констатирую, определяю положение вещей. Знаешь, такое сочинение, называется «О природе вещей» ее написал один философ по фамилии Лукреций. В школе не проходили? А в институте? Не надо было лекции пропускать. Я не издеваюсь, я совершенно серьезно говорю.