ППП – Психоз После Полуночи. Сборник рассказов

Девочка двигалась бесшумно, но я всё же слышала на фоне всеобщих воскликов и громких рыганий учительницы, как шелестела её юбка, касаясь одежды других детей, пока она искусно маневрировала среди них. Когда же одна из её одноклассниц, наконец, заподозрила неладное, заметив её стеклянный ничего не выражающий взгляд, было уже слишком поздно.

– Что ты… – Только и успела воскликнуть она.

Одним лишь точным ударом девчонка воткнула карандаш прямо в затылок Галины Николаевны, без промедления, без сомнений. Карандаш марки «Винус» с пометкой «м», что значит мягкий грифель, вошёл на удивление мягко в податливую плоть, не задев при этом позвонков.

Галина Николаевна услышала лишь лёгкий хлопок где-то глубоко в ушах, словно кто-то лопнул надутый целлофановый пакет. Боли она не почувствовала. Разум заволокла темнота, пришедшая после яркой вспышки разноцветных огней. Тело её обмякло, и она рухнула в беспамятстве прямо в лужу собственной блевотины.

Никто не увидел крови. Наверное, поэтому никто из ребят и не поддался панике, застыв в коллективном шоке. Только я, наблюдающая за происходящим за стеклом, подняла руки и прислонила ладони к окну. Я услышала, как оно затрещало под тяжестью моего веса и то, как оно лопнуло, прервав, наконец, этот невыносимый для человеческого восприятия резонирующий гул. Гул, порождённый не мною, но тварью сидящей внутри меня. Мы вместе зашли в тот туман и впервые за долгие годы, она уже не была мною.

Записка 12. Я и Галина Николаевна. Мы обе в тумане.

В полной для себя растерянности я наблюдала, как Галина Николаевна попыталась приподняться. От досок на которых она лежала исходил сильный смрад сырой древесной трухи и разлагающейся где-то неподалёку падали. Оглядевшись, она заметила справа от себя разорванную тушку животного, идентифицировать которое не было никакой возможности. В той тушке что-то двигалось, но у неё не было никакого желания проверять и разглядывать что же там. В голове сильно шумело, а в трясущихся руках совсем не было сил. Её бессмысленные потуги подняться были похожи на движения только что родившегося олененка. Но она всё же смогла чуть приподняться, заляпавшись рукой в той нелицеприятной вонючей массе, что вытекала из мёртвого тела зверька. Тут же вновь почувствовала более острый приступ тошноты, но не из-за запахов, и не из-за разлагающейся плоти, кем бы тот зверь ни был, а из-за того что она узнала то место, в котором оказалась.

Покинутое, но не разрушенное людьми строение, ещё хранившее в глубине своих стен голоса. Оставленные на волю времени, никому ненужные старые полусгнившие парты. Как давно это было? Теперь они прогнили до черноты и покрыты густым с разными оттенками зелёного мхом, который стал пристанищем для семейства жирных, похожих на мадагаскарских тараканов жуков. Где-то у противоположной стены, Галина Николаевна заметила движение и поняла, но не увидела, так как свет луны не светил так далеко внутрь, что это проползла змея.

Одна из стен строения практически развалилась. Через эту щель в стене за упавшим бревном она увидела реку, застывшую в её памяти на долгие годы. Настолько долгие, что порой казалось, что всё произошедшее тогда было лишь сном. Очередным ночным кошмаром, который никак не забывался. Именно из той щели и лился тусклый лунный свет играющий бликами с мелкой рябью на реке.

– Этого места больше нет. – Сказала она неизвестно кому. – Как нет и этой школы. Она сгорела много лет назад при пожаре вместе с домами, что находились неподалёку и лесом вокруг неё. Так мне сказали.

Женщина подползла к двери, болтающейся на одной из дверных петель, за ручку которой бралась когда-то несчётное количество раз и попыталась подняться, до сих пор не веря в реалистичность происходящего с ней. Галина Николаевна, во что бы то ни стало намеревалась уйти ещё до того, как что-то могло произойти с ней. Подтянулась, превозмогая возможности своего рыхлого тела и сумела таки встать. Погнутые проржавевшие петли выдержали её немалый вес, чему женщина оказалась несказанно довольной, если учесть тот факт, что она и понятия не имела, что уже десять минут как мертва.

Свежий ветерок задувал через развалившуюся стену, ведущую к реке. Именно туда она и направилась, несмотря на то, что могла бы выйти через главный вход. Слава Богу, дорогу эту она знала, хоть и подозревала, что за годы её отсутствия, там всё сильно заросло. Память то осталась. Женщина подошла к стене, рукой облокотилась о повалившееся бревно, наклонилась и оказалась за пределами школы, где она когда-то преподавала русский язык и литературу.

– Вот выродки. Куда же вы все подевались? Неужели я здесь совсем одна? Проклятье.

Стоило ей ступить на шершавый ковер из сухой травы и листьев, как где-то на воде послышались всплески. Не сказать, что это её сильно удивило. Инстинкты подсказывали ей, что здесь она оказалась не случайно, а сердце сжималось от ужаса, понимая, зачем конкретно. Она двинулась на звук, хоть ей и было чертовски страшно пережить это вновь. Луна, похожая на перегорающий фонарь освещала ей дорогу, а прохладный ветерок, что задувал с востока, пусть немного, но успокаивал расшатавшиеся нервы. Звук становился всё громче и отчётливей.

Идти по кочкам на каблуках было крайне неудобно, но она не захотела скидывать туфли. Ноги то и дело подкашивались, но она сумела преодолеть расстояние до воды достаточно быстро и, наконец, увидела её. Там, вдалеке, под покровом ночи, за высоким камышом по воде отчаянно шлёпали чьи-то маленькие ручки, из последних сил пытаясь удержаться на воде.

– Нет, – она замотала головой, словно ребёнок отказывающийся есть капусту, – Нет, я не буду делать этого снова. Ни за что.

Она помнила почему не хотела помогать ей тогда, и не испытывала никакого желания делать это сейчас.

– Маленький паршивый дьяволенок. – Прошептала она те же слова, что и пятнадцать лет назад. В тот день вокруг неё в истерике метались дети, не понимающие, как помочь свой однокласснице, запутавшейся в тине. Прошептала, потому что понимала, пусть они лишь дети, но они услышат в её голосе ненависть. Сообразят, какую сильную неприязнь она испытывала к этому ребёнку.

– Сдохни там. Ну же, сдохни. Подыхай. – Всё шептала она тогда, а маленькая девочка с опухшими от слёз глазами всё дергала её за подол её серой юбки и рыдала, что есть мочи. Но малышка всё отказывалась умирать, глотая воду и выкрикивая нечто нечленораздельное. Прошла минута, за ней другая, а она всё кричала, надрывая голос. Нет, она не звала на помощь и не призывала маму. Она боролась и проигрывала тот бой. Галина Николаевна отказывалась шевелится, и только ветер развивал её длинные волосы. Мысли в голове путались, словно стая озлобленных пчёл.

Да. Так было тогда. Но сейчас то по-другому. Или нет? Вдруг я не смогу выбраться отсюда, если не спасу эту малолетнюю тварь? – подумала женщина.

И она полезла в воду, задирая подол своей совсем не серой, но разошедшейся по шву сзади юбки, наблюдая, как чёрная вода обтекает её подобно смоле, поглощает её бледные старушечьи ноги. Холодит настолько, что сводит пальцы.

Когда же женщина доплыла до ребёнка, та уже скрылась под водой выпуская пузыри. Нырять не стала, просто вытянула руки вперёд, шаря под водой там, где исчезло тело ребёнка. Без особого труда нащупала её волосы, накрутила их на ладонь и с усилием потянула вверх. На поверхности показалось детское личико – бледное, худое и безжизненное. Женщина схватила её за подмышки и затрясла что было сил. Маленькая головка облепленная волосами заметалась из стороны в сторону, словно в руках она держала не человеческое существо, а манекен, с головой поворачивающийся на шарнирах.

– Давай. Приходи в себя, ты маленькая сучка – заверещала Галина Николаевна. И сучка откликнулась на призыв бьющейся в истерии женщины. Мелкая игривая рябь на воде вдруг стала гладью, идеально зеркальной в ярком свете луны, но Галина Николаевна этого не заметила, потому, как не могла оторвать взгляд от лица ребенка, с которым что-то было не так. Когда же, наконец, поняла, выпустила тело девочки из своих рук и попятилась назад, к зарослям шуршащих камышей.

– У тебя нет глаз. Почему у тебя нет глаз? Такого не может быть – пробормотала она скорее для самой себя.

– Глаза это то, что ты забрала у меня. Это то, что ты ненавидела всей душой. То, как я смотрю на тебя – спокойно отвечаю я женщине, которая гнобила меня большую часть моих школьных лет. А потом я увидела её – ведьму, созданную мной, с чёрным шевелящимся лицом укрытым драной вуалью, что возникла за спиной учительницы. В её кривых руках портфель, разрисованный витиеватыми астрами. Тот портфель разинут, как широко раскрытый рот голодной чёрной акулы. А в голове моей одна лишь фраза: Отрежь ей руки, сунь в портфель.

Что? Зачем? – спрашиваю я, то ли себя, то ли её, но в действительности уже понимаю, что она вне меня. Теперь она живая и она голодна.

Именно тогда до моего освободившегося от её постоянного гнета сознания, наконец, и дошло, что это именно она повинна в смерти моей матери. Повинна в её сумасшествии. И именно она заставляла и принуждала преподавательницу ненавидеть меня. Как и многих других. Ей нужна была моя злоба. Нужно было моё отчаяние и гнев. Для неё они подобны топливу разжигающему костёр.

– Нет. Ты не получишь её. – Говорю я хромоногой ведьме и с резким звуком чвак, высовываю карандаш марки «Винус» с пометкой «м», что значит мягкий, из основания шеи ничего не соображающей Галины Николаевны.

Записка 13. Моя единственная встреча с реальной ведьмой.

Всё произошедшее далее, случилось не в реальности. Оно случилось в тумане, ибо только там я могла отыскать дом, укрытый от внешнего мира высоким тростником. Дом ведьмы. Вообще, я всегда знала, что она там прячется, просто отказывалась в это верить.

Всё это время она ждала, когда я осмелюсь на этот шаг. Осмелюсь лишить жизни живое существо. Ждала момента, когда из меня начнёт сочиться ненависть. Только так она могла попасть во внешний мир. Через мой необузданный гнев.

А я всё думала, с чего же мать тогда решила, что я думаю о ней? О ведьме? Ведь я не делала ничего плохого. Но так ли это? Или я просто стёрла из памяти всё то скверное, что натворила когда-то? Вполне могла. Я всегда была особенной девочкой. Просто не знала об этом. Девочкой способной озеленить весь лес, даже когда его уже поглотила глубокая мрачная осень. Я не могла смотреть на опадающие лепестки цветков. На увядающие листья деревьев. И куда более серьёзным потрясением для меня, как для неразумного, ничего не соображающего ребёнка, было осознание всепоглощающей неминуемой смерти всего, что окружало меня с первых дней моей никчёмной жизни. Осознание того, что у любого живого существа есть свой предел. Износ жизненных сил. Так не должно быть! – кричала я.

А как же тот день, когда я убила Вику!? Убила свою подружку и вместе с ней пол леса. Ты помнишь тех извивающихся от боли лисят, что умерли минутой позже?! – спрашиваю я себя. Да, помню. А ещё помню, как захлёбываюсь в бурной реке, а потом блюю какой-то чёрной жижей. Это всё она! Ведьма. Уже тогда, она пыталась жить во мне, но я изрыгала её существо из себя раз за разом. Это я породила её. Позволила жить во мне и окрепнуть. Позволила обрести плоть и кровь. Раз так случилось, я же её и уничтожу. И потому я до сих пор пребываю в темноте. Оставляю позади себя оцепеневшую во мгле и ужасе Галину Николаевну и рвусь вперёд – туда, где давно мне место.

Я в тумане, который за долгие годы моего взросления стал для меня родным. Мне вовсе не страшно из-за сгущающейся вокруг меня темноты. Так же, как не боюсь я и молний прорезающих ночное небо. Не боюсь я и птицы кружащей высоко в небе над моей головой, той, что преследует меня. Охотиться за мной. Только не сегодня. Сегодня, я не её добыча и она, как мне кажется, это знает. Так же, как и старуха, лежащая на старой прогнившей скамье. На её ногах и шее тяжёлый груз, а руки скрещены на груди. Те руки охраняют портфель с распускающимися синими астрами на нём. Теми самыми, что нарисовала мне мама, отправляя меня в школу впервые. Пока он пуст, но вскоре из него полезут руки, пытаясь дотянуться до своих тел. Навечно заключенные внутри него погубленные жизни.

Я не в силах разглядеть прогнившую крышу её полуразрушенного жилища, скрытую под тёмной бурлящей водой, но вижу высокий тростник. Тот самый, что я воздвигла вокруг него когда-то давно. Даже мама не знала об этом. Не знала, что её глупая неразумная дочь, которой нужно было сторониться того места как огня, соорудила для самой себя ориентир. Чтобы я могла отыскать его. Возможно уже тогда, я понимала, что когда-нибудь мне придется зайти внутрь того дома. Да. Теперь у меня нет сомнений. Это я создала его. Тростник, что не растёт нигде более. Мне лишь нужно перебраться через него и забраться внутрь. Не уверена, что смогу выбраться из той чёрной воды, но так и должно было быть, наверное. Оттуда выплывет она или я. Но вероятнее всего, никто из нас. Я уже близко.

***

На этом записи обрываются.

Дневник неизвестной девушки по имени Марта, нашла та самая школьница, в классических блузке и юбке – вполне порядочная и прилежная девочка, что воткнула карандаш своей учительнице в шею перебив позвонки. Записи лежали на столе Галины Николаевны, и со слов обескураженной ученицы, в те минуты как будто мерцали. На титульном листе неразборчивым почерком было написано лишь одна фраза: Простите. Я не знала, что вы здесь ни при чём.

Но перед тем, как загадочные страницы были найдены, та девочка, как и все склонившиеся над телом бездыханно лежащей учительницы ученики, увидела, как рядом с трупом ни в чём не повинной Галины Николаевны возникло яркое свечение. Все они потом в один голос твердили, что из того свечения сформировался силуэт молодой незнакомки, на вид очень печальной и безгранично милой. Встав на колени, она мягко вытащила карандаш из шеи преподавательницы, после чего протянула над ней руки и засветилась ещё ярче. То свечение продолжалось всего несколько секунд, а потом неизвестная исчезла, а Галина Николаевна поднялась на ноги в полном замешательстве от разбегающихся от неё во все стороны детей. Больше Марту никто не видел.

Море розовых роз. (Там, где нет покоя)

Замедляю шаг у булочной. Глаз фиксирует старика, стоящего за прилавком в белом фартуке и колпаке. Он говорит с покупателями, на лице добродушная улыбка.

– Добрый день. Чего желаете? Три сдобных булочки и батон. Вот, пожалуйста.

Люди разговаривают с ним, но из его рта вырывается лишь хрип. Мне кажется, я знал его раньше, возможно бывал здесь, но вспомнить не могу. В памяти только картинка: шершавые, натруженные руки упаковывающие хлеб и пирожки в пакеты, и пустые грустные глаза, как у глубоко больной старой собаки.

Мимо меня пролетают машины, но мне, почему-то кажется, что я бегу быстрее. Всё вокруг потеряло привычные очертания, стало бездушным и пустым.

Вокруг много людей, но мне, как будто, нет до них дела. Я куда-то очень тороплюсь. Не помню, какой сегодня день или даже год, не знаю, кто я, где жил и что здесь делаю, но неоспоримо точно осознаю, что сильно опаздываю. Непередаваемое словами предчувствие, возможной, необратимой, невосполнимой утраты жжёт грудь. Литры расплавленного железа наполнили моё сердце, циркулируют по венам и артериям, подстёгивая мой разум: вперёд, вперёд. Это агония, я почти в бреду и всё равно не могу прекратить свой бег в никуда. В горле застыли слезы, но я понятия не имею, что за обстоятельство могло вызвать такие сильные эмоции.

Маленький мальчик бьётся в истерике прямо на пыльном тротуаре и бьет ногами воздух. Рядом с ним лежит никому ненужный красно-желтый игрушечный грузовик. Парню жарко, потому что мать забыла взять его бейсболку. Она клянёт себя за нелепую рассеянность на чём свет стоит, но вида не подаёт, ни за что не подаст. Стоит над ним, зажав глаза руками, чтоб он не видел её слабости, чтоб не почувствовал себя сильным. Не смотрит на сына, не боится за него. Вовсе не обязательно открывать глаза, чтобы уловить опасность за родного тебе человека. Вкус солёных слёз на её бледном лице, на руках, на губах.

Рядом безликие люди. Вопящие с веток деревьев вороны. Глядят на меня сверху вниз проницательными чёрными глазами. Наблюдают. Суровые, умные птицы. Что видят они во мне? Что знают?

Не отдаю себе отчета, почему обращаю внимание на те или иные вещи. Замираю на мгновение и смотрю. Они словно дорожные транспаранты, знаки которые не пропустишь, даже если захочешь. Они врезаются в сознание и не отпускают. Разработанные быть яркими, приметными глазу. Может это что-то значит для меня или значило когда-то? Время потеряло счет. Главное успеть.

Помню, как лежал на бетоне в скрюченной позе, точно зародыш галапагосского пингвина в своей собственной призрачной скорлупе, отграничивающей меня от мира. Тело сдавливала густая темнота. Темнота и боль из повреждённой левой руки. Я думал, что умру от болевого шока, прежде чем смогу открыть глаза. Мне думалось, будто я очнулся посреди операции по ампутации конечности, несмотря на тщетные старания анестезиолога усыпить мой разум. Мне хотелось крикнуть: Люди, что же вы делаете со мной? Я должен был злиться, хоть и понимал, что заблуждаюсь в своих суждениях. Потому что чувствовал своим шестым чувством, что вокруг меня не толкутся люди, свет операционной лампы не ослепляет меня, и никто не контролирует дозы моей боли.

Затем я открыл глаза и, щурясь через пелену слез, поискал какую-нибудь бездушную сволочь, сидящую на корточках передо мной. Не мог я быть здесь один. Увидеть кого-нибудь, кто, скалясь гнилыми зубами, наблюдает за тем, как я корчусь в муках. Никого рядом с собой не обнаружил. Оказалось, я в заброшенном доме на окраине города. Где-то снаружи надоедливо капает вода. Окна выбиты, стены разукрашены и исписаны дерзкой подростковой рукой, фразами вроде «Всю люди чмо» или «Приходи сюда сучка, поговорим». На полу вонючие сгнившие доски с торчащими наружу ржавыми гвоздями. Пустые бутылки из-под какого-то дешёвого пойла, которое покупают разве что дети из-за его доступности и дешевизны. Окурки сигарет, затушенные о подоконники и использованные презервативы, будто сдутые шары на неудавшемся празднике любви и похоти.