Не перебивай мёртвых (сборник)

Вот бык остановился на пригорке возле стада коров. Посмотрите – несколько мгновений он стоит, навострив уши и ощупывая ноздрями воздух. Затем бык заходит в стадо и подходит именно к той корове, которой это надо именно сейчас. Он выбирает её безошибочно среди нескольких десятков других.

Таким же чутьём обладал и Бату, и это чутьё относилось вообще к жизни. Он всегда оказывался там, где надо. Как я уже упоминал, он разбогател на торговле чаем – чутьё не подвело его и здесь, не знаю – на какой пригорок он взошёл, быть может, на один из наших холмов, но он учуял этот терпкий запах, доносящийся из далёкого Китая.

Начав дело с мелких закупок, он наладил дело с поставками из самой Поднебесной империи, избавившись от десятка посредников. Прошло лет, наверно, восемь или десять, – это не столь важно, но в любом случае это очень короткий срок, чтобы так развернуть дело, – и Бату Сакаев стал одним из самых преуспевающих купцов в наших краях.

Известно, например, что кроме крупной оптовой торговли он имел множество магазинов и чайных в самых разных городах, лотки на Макарьевской ярмарке в Нижнем, а также на Сенном и Ташаякском базарах в Казани. К слову, у нас в деревне тоже был магазин Сакаевых, были они и в соседних деревнях.

Нам интересно вот что. Бату Сакаев не переехал жить в город, как другие разбогатевшие купцы. Поначалу он не появлялся в деревне годами, но со временем ему удалось так наладить дело, что сельчане могли видеть его всё чаще. Разумеется, его дом выделялся среди других. Бату не видел причин скрывать своё богатство.

Я привёл известные нам об этом человеке факты. Теперь же мне хочется сместиться и в ту область, в которой мы уже чувствуем себя вполне уверенно – в область наших деревенских историй и легенд. Надо сказать, что в этом отношении Бату Сакаев – человек, о котором вспоминают чаще всего. Соперничать с ним может разве что Лотфулла Хасани, и то лишь в самых красноречивых устах.

Я уже говорил о том, что деревенская история может совпадать с реальным фактом, а может и расходиться. Людская молва утверждает, например, что Бату Сакаев имел трёх жён. Быть может, так оно и было, если взять способность Бату поспевать везде, где надо, а также его финансовое благополучие. К тому же, если мы возьмём статистические справочники тех лет, мы узнаем, что в 1866 году в Казанской губернии число татар, имеющих три жены, составляло 0,2 процента. Почему бы не предположить, что Бату Сакаев входил в число этих счастливчиков?

Говорят также об одной странности этого купца. В начале коммерческой деятельности ему приходилось налаживать связи и сопровождать грузы. И потому он преодолевал огромные расстояния – его пути проходили через Поднебесную империю и дальневосточный город Кяхта, он вдыхал воздух Монголии и Восточного Туркестана, его сапоги ступали по мостовым Самарканда и Хорезма, он считался своим в районе Чилонзар в Ташкенте и в Сеитовой слободе в Оренбурге. Как известно, чай проходит процесс сушки, а лишь потом достаётся оптовикам. Бату Сакаев же почему-то сушил чай ещё раз. В пути следования обоза он вдруг приказывал всем остановиться. Затем его работники высыпали чай из мешков на расстеленную парусину. После чего чай был доступен степному солнцу и ветру.

Люди считали, что купец слишком мнителен, чай и так вполне сухой. Кроме того, это ненужные затраты времени, а следовательно и денег. Но Бату Сакаев был непреклонен. Можно оценивать его действия по-разному. Чай и впрямь мог быть недосушен, он мог прежде храниться в помещениях с высокой влажностью и прочее. Однако я имею своё мнение по этому поводу.

Бату Сакаев останавливал обоз в особых местах – в местах кочевий его свободных предков. Я отчётливо представляю его – вот он сходит с подводы, смотрит на горизонт, вдыхает степной ветер. Здесь его предка нельзя было догнать, поскольку «конь у него быстрее Чёрта». Мне понятен замысел Бату: чай должен впитать в себя горизонт и дикую музыку ветра.

Чай – особая субстанция, которой дана память. В этой памяти – запахи, дымы, ветра. Человек, пробуя чай, вспоминает то, что помнит чай.

Чай Бату Сакаева пользовался большой популярностью в Казани и вообще в нашем крае. Известно, что именно этот чай пили имам-хатиб первой соборной мечети Шигабуддин Марджани, а также основатель медресе «Мухамадия» Галимджан Баруди. Я не осмелюсь предположить, что чай Бату Сакаева повлиял на моих соплеменников настолько, что именно с ним надо связывать процесс духовного возрождения нации и золотой век татарской культуры. Но следует отметить, что этим процессам предшествовало приобщение народа к этому напитку.

Чай Бату Сакаева пили во многих домах. Люди делали пару глотков и вспоминали о свободе. Но ощущение свободы может свести с ума горячие головы. И потому свободу приглушали молоком. Вы, наверно, знаете, что так повелось издавна – чай у нас пьют большей частью с молоком или сливками (так же пьют чай и англичане, но у них на то свои причины, рассуждать о которых я не берусь, мне достаточно моих соплеменников). И, быть может, в этом – золотая середина, крайности до добра не доводят.

Из рассказов о Бату Сакаеве мы узнаём также о том, что он был способен на экстравагантные выходки. Например, из той же газеты «Волжский вестник» за 1898 год нам становится известно, что «купец первой гильдии уважаемый аксакал Бату Сакаев совершил вчера хулиганскую выходку в районе улицы Захарьевской. Войдя в магазин с ружьём, он неожиданно открыл пальбу, приведя тем в неописуемый ужас продавцов и покупателей». Событие это и впрямь выглядит странно, однако если мы проявим настойчивость и заглянем в архивы полицейской жандармерии, мы сможем узнать некоторые детали этого дела. Во-первых, что это был за магазин? Это был казённый магазин, где продавали водку. Во вторых. Наш уважаемый аксакал не просто открыл беспорядочную стрельбу. Объектом его стрельбы стали бутылки, стоящие на прилавках – он стрелял по ним на точность, как стреляют в тире. Обратим также внимание на название улицы. Захарьевская улица находилась тогда в районе Татарской слободы в Казани, где большей частью жили соплеменники нашего героя.

Теперь опять сместимся в область наших деревенских историй. Здесь Бату Сакаев предстаёт перед нами с фразой на устах. Звучит она так: «Водка ничего не помнит». Эти слова он любил повторять ближе к концу жизни. Нам вполне понятен их смысл. Чай помнит о свободе. Водка не помнит ничего.

Во времена моей юности мне попала в руки одна из конторских книг Бату Сакаева. На одной из страниц, сбоку от столбиков цифр, я обнаружил надпись: «Саженец поливают водой, человеческую вину поливают водкой». Думаю, что купец имел в виду следующее. После пьянки в человеке поселяется чувство вины. И чем человек совестливее, тем большую вину он испытывает. В нём живёт комплекс второсортности, он заведомо тебе обязан. Из него можно вить верёвки. Он всё снесёт – с покорной, рабской ущербностью в глазах. Не забывай только поливать его вину, не то она высохнет, как саженец.

К разряду экстравагантных следует отнести и следующую выходку Бату Сакаева. Он участвовал в революции 1905 года. В связи с этим его фамилия частенько упоминается опять же в архивах полицейской жандармерии. Его видели среди организаторов волнений в Казани, и здесь перед нами предстаёт выживший из ума старик, неразлучный со своим ружьём. Следует отметить, что тогда он уже переступил восьмидесятилетний рубеж и жить ему оставалось от силы год. Но если пристальней всмотреться в этот факт и задаться вопросом: «Что за навязчивая идея погнала на баррикады старика, чьё состояние оценивалось тогда баснословными цифрами?», – мы заметим здесь тайную, вековую подоплёку событий. Пролистнём страницы российской истории. «Страшный, бессмысленный и жестокий русский бунт» всегда поддерживался татарами. В головах моих угнетённых соплеменников жила мысль о свободе, и часть из них без оглядки следовала за теми, кто обещал её – будь то Степан Разин, Емельян Пугачёв или Владимир Ленин. Мысль о свободе всегда затмевала собой мысль о кровавой расплате – и потому теперь мы поймём старика Бату Сакаева, спешащего на баррикады с ружьём в дрожащих руках.

А теперь мы оставим Бату Сакаева в пору его старости, подозреваю, что рассказы о старцах не так интересны, сколь экстравагантны ни были бы их поступки, и возвращаемся к нему же, но в пору его силы.

История номер четыре о Бату Сакаеве, или История о неслыханном обмене

Для того чтобы продолжить повествование, мне надо напомнить вам о следующем нашем персонаже, с которым мы уже, кстати, встречались. Это Яхья Атнагулов – не только современник Бату, но его одногодка, сосед, и самое главное – злейший завистник. Он возникает в нашем рассказе словно икота, от которой не спрячешься, но которая имеет свой срок.

Про кого-то говорят: «Он выйдет сухим из воды». Про Яхью Атнагулова говорили: «Он выйдет мокрым из воздуха». Быть может, это был намёк на то, что человек ужасно потеет. Замечу, что в деревне этот факт никого не раздражает, там мало пространств, где запаху некуда деваться. Мне думается, в этих словах была заключена суть Яхьи Атнагулова. Всё у него шло не так, как надо. Ему постоянно не везло. Везде, где бы он ни появился, возникал тяжёлый дух, в основе которого лежала претензия ко всему сущему.

А ещё про него говорили: «Он ложится с птицами, а встаёт с рыбами». В нашей деревне никто не знал, когда встают рыбы, поскольку их не слышно, также никто не знал, когда встаёт Яхья Атнагулов. Его никогда не видели среди тех, кто, подсвеченный утренней зарёй, работает в поле.

Его претензии были очень разнообразны. Например, когда на стол подавали курицу, он всегда требовал ногу и непременно правую. Известно также, что ел он двумя ложками, и правая при этом не поспевала за левой.

Яхья Атнагулов жил в тёмной, покосившейся избе на краю деревни и был женат на злой, некрасивой женщине, с которой его связывала лишь всё та же претензия к белому свету. Они даже были похожи, похожи скорее не лицом, а подозрительным прищуром во взгляде, которым они ощупывали всякого прохожего.

Был тот час, когда человек короче своей тени. Солнце уже готово было спрятаться за Чёрным лесом. В пространстве, наполненном косыми закатными лучами, тополиным пухом и криками ребятни, всё явственней начал проступать гул множества копыт, мычание, блеяние. Возвращалось деревенское стадо. Надо сказать, что возвращение домой стада – это целый спектакль, который повторяется изо дня в день, но никогда не надоест. Люди встречают своих животных, по которым за день уже успели соскучиться. Сельчане стоят, каждый возле своих ворот, многие выходят целыми семьями, их лица полны ожидания, заботы и тёплого света. Стадо появляется в начале улицы в облаках подсвеченной закатными лучами пыли. Животные тоже соскучились по своим хозяевам и тоже торопятся домой. Впереди бегут овцы, как существа совершенно бесхитростные, они не скрывают своих чувств. Коровы шествуют не торопясь, с грациозным достоинством, они знают, что их ждут и любят, и ничего страшного, если их подождут – будут любить ещё больше. Самыми последними идут телята. Они идут вразброд, отстают, теряются в примыкающих улицах, пытаются съесть деревца по обочинам, – но с них, как известно, спроса нет, у них ещё неустоявшееся «мировоззрение».

Животные разошлись по дворам, тени выросли ещё длинней. На улице остались одни мужчины, поскольку женщины ушли доить коров. Бату Сакаев сидел на брёвнах, что были сложены напротив его дома. Он тоже любил этот ежедневный спектакль и не спешил уйти, покинув тёплый воздух, пронизанный тенями, шорохами, закатным ветром.

Яхья Атнагулов был в тот вечер особенно недоволен. Что послужило тому причиной, никто не знает. Но это и не столь важно. Случилось следующее. Он подошёл прямо к Бату Сакаеву и посмотрел тому в лицо. В его взоре было столько ненависти, что самый сильный конь упал бы на колени, не в силах её нести.

– Почему тебе всё, а мне ничего? – спросил Яхья Атнагулов.

Бату Сакаев помолчал, а потом ответил:

– Не нам с тобой это решать.

И тогда Яхья Атнагулов плюнул ему под ноги. Это был очень дурной знак, когда тебе плюют на дорогу, и, быть может, это было даже оскорбительней удара по лицу. Бату тотчас вскочил и бросился на своего обидчика. Присутствующие при этом мужчины попытались его успокоить.

Бату пожелал, чтобы они разобрались, как подобает мужчинам. Все вокруг одобрительно закивали головами. Ничто не решит спор лучше, чем сабля.

Но один из мужчин вдруг сказал, что это будет нечестно: Бату Сакаев прекрасно владеет любым видом оружия, и потому Яхья Атнагулов заведомо обречён. Он сроду не держал в руках оружия. Единственное, чем он владеет – это ложками, ими он работает отменно, никакой пельмень не уйдёт из его тарелки. Так же, как Бату Сакаев может драться двумя саблями или стрелять с двух рук, так же виртуозно Яхья Атнагулов умеет есть двумя ложками. Но в данном случае это умение ему не пригодится. И потому всё это единоборство не имеет смысла.

Бату Сакаев вынужден был признать правоту этих слов и отошёл в сторону, стараясь успокоиться. Его противник же принял происшедшее как победу. Он дал волю своему презрению и опять твердил о великой несправедливости, которая разделяет людей на бедных и богатых.

– Чего же ты хочешь? – спросил у него кто-то из мужчин.

Яхья Атнагулов подумал и, не найдя ответа, опять плюнул в сторону Бату Сакаева. И тогда Бату совершил поступок, о котором в нашей деревне вспоминали ещё через несколько поколений.

Он посмотрел в глаза своему обидчику и предложил ему совершить обмен.

– Я отдаю тебе всё, что имею, – сказал Бату. – Я отдаю тебе моё настоящее и будущее. Единственное, что я не могу тебе отдать – это моё прошлое. Мы не можем поменяться прошлым так же, как снами. Всё остальное подлежит обмену.

Яхья Атнагулов согласился. Деревенские мужчины, ставшие свидетелями этого соглашения, рассказывали, что так всё и было. Затем позвали муллу, который прочитал молитву. Обмен состоялся.

Бату отправился в покосившуюся избу Яхьи Атнагулова, где его встретили всеобщее запустение, а также угрюмая, некрасивая женщина с претензией в глазах. В окне был виден огород, сплошь заросший лопухами и жёлтыми, как зависть, цветами одуванчика. А на полу всюду валялись куриные кости, их обглодали столь же мастерски, как время, которое съедает у человека мясо, оставляя лишь хрупкие кости да годы.

Яхья Атнагулов же вошёл в просторный дом Бату Сакаева, где в разных комнатах ждали своего хозяина три жены, а на столе чуть дымился и подрагивал пузатый самовар. Над столом плавал запах свежезаваренного чая, того самого, который помнил запахи предыдущих жизней. А в раскрытые настежь окна, взметнув лёгкие занавески, влетал ветер, внося запахи прошлого и снов – того, чем, как известно, нельзя поменяться.

Как вы уже, наверно, поняли, Яхья Атнагулов получил всё, что имел за душой Бату Сакаев, – три жены, недвижимость, скот, закупочные конторы, магазины в десятках городов и деревень, несколько сотен торговых служащих, а также само дело, которое к тому времени приносило баснословный доход. «Надо же, – говорили про новоявленного купца. – Сам шайтан взял его за руку и вывел из грязи в князи».

Однако, как говорится, у Всевышнего свои планы насчёт каждого из нас. Прошло ровно столько лет, сколько должно было пройти. Хозяйство, так неожиданно доставшееся Яхье Атнагулову, постепенно пришло в запустение. Изба покосилась. В огороде зацвели жёлтые, цвета зависти, одуванчики. Все три жены умерли одна за другой, с интервалом в год-полтора. Торговое дело стало убыточным и, в конце концов, полностью заглохло. Во взоре неудавшегося хозяина сквозила претензия, и объектом её становился каждый, кто попадал в поле его зрения.

Что же случилось с Бату Сакаевым, который, как говорили люди, в один миг потерял всё, что имел за душой? Страшная, неприглядная изба, в которую он вошёл хозяином, вскоре приобрела жилой облик. Всё преобразилось под его крепкой рукой, всё поменялось согласно его воле. Что же касается бывшей жены Яхьи Атнагулова, то люди вдруг поняли, что прежде ошибались, считая её злой и неприглядной. У ворот их встречала теперь женщина, лишь отдалённо напоминавшая прежнюю хозяйку. Многие обратили внимание, что глаза её, когда-то скрытые подозрительным прищуром, оказались фиалкового цвета, и вообще она просто душечка. Кстати, однажды Яхья Атнагулов пришёл и громко начал требовать назад свою жену. Но, во-первых, женщина сама не согласилась выйти, а во-вторых, перед воротами собрались сельчане, которые напомнили ему, что обмен обратной силы не имеет.

Вскоре на одной из соседних земель некий купец открыл фабрику по производству ичигов. Бату устроился туда подрабатывать в конторе. Всё на свете происходит, как должно произойти. В один прекрасный день Бату Сакаев стал одним из владельцев этого производства, которое благодаря его приходу стало втройне прибыльным. И, наконец, наступил тот час, когда он смог выкупить проданное за долги, загубленное дело по торговле чаем. Разумеется, он поставил дело на ноги, и чай начал поставляться столь же регулярно, как прежде.

«Всё подлежит обмену. Даже женщина. Но нельзя поменяться сутью, снами и прошлым». Так говорили в нашей деревне, обсуждая эту историю. Доставшаяся ему в результате обмена жена так и осталась с Бату. Доводить количество жён, как прежде, до трёх – Бату посчитал не обязательным, его устраивала одна, и с ней, как говорят, он не расставался до конца жизни.

Что же осталось Яхье Атнагулову? Жёлтые, как зависть, цветы одуванчиков в огороде, не сходящий с лица подозрительный прищур и твёрдая убеждённость, что его обманули.

Яхья Атнагулов исчез из жизни нашего героя так же незаметно, как исчезает икота. Вроде была, а теперь нету.

Думаю, что о Бату Сакаеве рассказано уже достаточно. И опять я вынужден признать, что ушёл далеко в сторону от основной линии повествования. Но таковы наши деревенские истории, они тянут рассказчика в свою сторону. Это всё равно, что заблудиться в Чёрном лесу, собирая землянику. Потянулся за одной ягодкой, глядишь, там под листочками видны ещё две. Подобрался к ним, сорвал, оглянулся, куда ни посмотри, мерцают, словно из темноты – множества и множества. И потому, признаюсь, я заблудился. Но, с другой стороны, я не давал обещания умолчать об этих историях. И почему, в конце концов, я должен оправдываться, что рассказал их?

Рассказчик, наконец, решил сделать передышку. Поезд подъезжал к какой-то крупной узловой станции, в вагонное окно влетел вокзальный гул, среди которого можно было выделить отдельные голоса и голос из репродуктора, объявляющий о прибытии. Я подумал, что эта станция может послужить узловой остановкой в повествовании, тем более что рассказчику надо отдохнуть. Потом, уже значительно позже этого путешествия, мне пришлось прослушивать кассету – именно здесь размеренную атмосферу повествования нарушили звуки окружающего мира, словно возвращая слушателя в реальность (так в радиопостановке завораживающий голос говорящего подхватывается заготовленной музыкальной фразой и голосом диктора).