На языке эльфов

Я продолжаю листать конспект и делать вид, будто все функции моего организма работают исправно.

– Я им сказал, что ты мой будущий муж, – твой легкий голос как перо по воздуху – нежно, но шатко, – они намерены оказывать поддержку. Я вот боялся подсаживаться, но Зои велела мне быть мужиком.

Я на последней – самой высокой – скамье, но мне и смотреть вперед не нужно, чтобы видеть, как Зои Монро сидит ближе всего к проходу на третьем ряду, дерзко расставив ноги, и выглядит шикарно в рваных голубых джинсах не по погоде и громадной фиолетовой толстовке с белыми надписями на рукавах. Ее видно сразу, среди всех и всегда. Эффектный человек. Серо-коричневые волосы в высокий хвост, густые брови – как у Доминика, почти зигзагом, – и россыпь веснушек на пухлых щеках.

Если твой сосед любит говорить о комиксах, Зои фанат животных и вечеринок. Тут и прислушиваться не нужно.

– «С виду сплошная романтика поднебесья, а характер – твердость дорог и гибкость воды».

Мне не видно, удивляешься ты или нет. Но тебя выдает голос:

– Так ты все-таки мной интересовался?

У Зои Монро для каждого есть емкая визитная фраза.

– Я помню не только твою. – Иными словами: не обольщайся.

Разочарованный вздох обволакивает облаком твоих ароматов. Я отвлекаюсь от звуков впереди сидящих студентов, успевших прийти до начала, неспокойных движений их голов и щебетания голосов. То есть, наверное, мог бы и в этом шуме изобразить формулой каждый твой запах, а после раскрасить цветами.

– Ты считаешь меня красивым?

Только все равно отвлекаешь. Даже от самого себя.

– Это вопрос на сегодня?

– Да.

– Я просто считаю. – И просто листаю страницы, которые знаю наизусть.

– Это в каком смысле?

Здесь мне в любом случае следует оторваться и посмотреть на тебя, неугомонное ты создание. У которого волосы сегодня собраны в маленькое подобие хвоста на затылке. И на плечах объемная серая толстовка с логотипом «Звездных войн». Между нами твой рюкзак, мир, патологии и воздух, пропитанный сладкими фруктами твоего дезодоранта.

– Я прожил пять жизней во времена, когда спокойных дней было в десятки раз меньше, чем неспокойных, Чоннэ. Там почти не было зеркал, в которые мы смотрелись. – И это правда. Слишком много борьбы за жизнь и надежды на завтрашний день для себя и тех, кто дорог. Проснулся – хорошо, а с красивым лицом или уродливым – неважно. – Были и другие, когда красота имела значение, но недолго или бесполезно для меня. Сегодня внешность бесконечно важна, но я слишком много провел там, где до нее не было никакого дела, так что когда просыпаюсь, то просто считаю. Очередной день в копилку прожитых. И тебя считаю. Ты живой и такой же дотошный как обычно.

И еще ты улыбаешься. Как умеешь – чтобы мне пришлось сконцентрироваться строго на твоих глазах и считать про себя.

– Что ж, для меня это огромный плюс. – И как всегда свободно откидываешься локтем на парту. – Когда состарюсь, ты меня не бросишь из-за того, что я перестану быть привлекательным.

Эта тема плохая. Не хочу о ней.

– Кто тебе сказал, что ты привлекательный?

– В этом времени полно зеркал, я и сам вижу.

На все-то у тебя есть ответ, Чон Чоннэ.

– Помню, что ты был готов переодеваться ради меня в девушку. – А на это что скажешь? – Это предложение еще в силе?

– Конечно. Но ты же асексуален, так что мне не придется. – И, разумеется, подмигиваешь. Довольный завоеватель. Самое время признать, что словами переиграть тебя сложно. О чем бы они ни были.

Дальше начинается лекция, и ты покорно помалкиваешь. Только смотришь, разглядываешь, задеваешь коленкой, а через тридцать минут неусидчивости лезешь к девушкам на скамье пониже, заметив у одной из них желтые стикеры. Тебе выдают несколько, но ты шипишь, бормочешь, обвиняя человека в жадности, выклянчиваешь еще, зарабатываешь замечание от преподавателя и только после затихаешь.

Стараюсь не ловить никаких взглядов, а их много – ты провоцируешь своим шебутным поведением, а я смотрю только на профессора, пытаясь хоть что-то усвоить и не запутаться в формулах твоего запаха. Ты даришь десять минут покоя, а потом мне на листы начинают крепиться выпрошенные стикеры. На каждом – надпись твоим крупным, немного неуклюжим почерком.

Я считаю тебя красивым.

Черным по желтому. В самом центре.

И считаю тебя тоже.

Как только убеждаешься, что я прочел, клеишь сверху следующий.

Каждое утро.

А потом ночью.

Дальше ты пишешь слишком долго, пока я сжимаю ручку, надеясь, что она не начнет крошиться.

На Рождество ты мне снился. На каникулах.

И на выходных всегда тоже.

Когда мне тебя не видно, я почему-то переживаю. С тобой когда-нибудь такое бывало?

Бывало, Чоннэ. Бывало! Прекрати, пожалуйста.

Двадцать первого я смотрел повтор речи Мартина Лютера Кинга на кухне. Мои братья начали придумывать свои варианты продолжения фразы «У меня есть мечта».

Я загадал тебя.

Черт, только не думай, что это пикап лайн.

Я серьезно.

Я рассказал про тебя братьям. Меня подняли на смех, потому что я два года к тебе не подходил. Еще они попросили твое фото, хотят на тебя посмотреть.

Когда они попросили фотографию, я немного заревновал. Ужас, знаю. Прости. Иногда мне хочется, чтобы о тебе знал только я один. Это странно?

Мне нравится, как ты дышишь. Прямо сопишь. Здорово я тебя злю. Если хочешь, вымещай возмущение на моей руке или коленке. Можешь щипаться.

Не то чтобы я хотел тебя съесть, но ты снова пахнешь медом и пряниками.

Мне очень нравится твоя татуировка на шее.

– F?a? and hr?a ~

Это ведь Фэа и Хроа, о которых ты говорил? Расскажешь потом, почему во второй степени?