Опыт восхождения к цельному знанию. Публикации разных лет

Тайна профессора Лосева[1 - Заголовок «Тайна профессора Лосева» полностью соответствовал содержанию материала, принятого редакцией газеты «Алфавит» к печати. Однако при публикации он был изменён без ведома автора и его согласия; при этом новый заголовок «Теорема Лосева» не только не выражал смысл излагаемого, но и в определённой степени искажал его. В связи с этим автор счёл целесообразным восстановить в настоящей публикации прежний заголовок.]

Трудовое перевоспитание 38-летнего московского профессора Лосева, приговорённого решением коллегии ОГПУ к 10 годам лагерей, началось на лесосплаве у холодной Свири в октябрьскую непогоду. Через две недели он заработал ревматизм, затем третья по счёту врачебная комиссия учла, наконец, давнюю болезнь глаз профессора и признала его инвалидом. Ему даже предоставилась возможность выбрать себе работу, весьма подходящую для философа, привыкшего размышлять в уединении, – посменно сторожить лесоматериалы, разгуливая вдоль реки то днём, то ночью. Позади осталось 17 месяцев пребывания во внутренней тюрьме Лубянки (из них четыре с половиной – в одиночке), изнурительные допросы и оглашение сурового приговора. Но именно здесь, в сырой, битком набитой по ночам людьми лагерной палатке, к нему пришла надежда на скорый возврат к письменному столу. Надежду, правда, ещё не раз побеждало отчаяние…

12 декабря 1931 г. заключённый 2-го отделения Свирлага Алексей Фёдорович Лосев пишет Валентине Михайловне Лосевой (своей Ясочке), заключённой Сиблага: «… нам предстоит ещё большой путь. Я только что подошёл к большим философским работам, по отношению к которым всё, что я написал, было только предисловием…». Можно лишь догадываться о грандиозности замыслов профессора, ведь в упоминаемое «предисловие» входит целых восемь книг, изданных им в 1927 – 1930 годах! Содержание этих трудов не только не согласуется с марксистско-ленинской философией, но, по существу, противостоит ей, они наполнены глубокими идеями синтеза науки, религии, искусства.

Не пройдёт и двух лет, как Лосев действительно возвратится к своему письменному столу в квартире на Воздвиженке и снова его Ясочка будет рядом. Но… ни одной строчки не дадут опубликовать опальному профессору целых 20 лет. Функционеры ЦК ВКП (б) даже очертят границы его научных интересов: ему предписано отныне заниматься лишь античной эстетикой и мифологией, не вступая в пределы философии.

Под угрозой физического уничтожения Лосева вынужден принять навязанные ему правила игры. Даже получив после смерти Сталина возможность публиковать свои новые работы, он больше не пытается бросать прямой вызов власти. Как-то уже в весьма преклонном возрасте Алексей Фёдорович в минуту откровенности обронил: «Не знаю, может быть, теперешние кусачие выпады тоже ведут к высылке…» Профессора не покидает ощущение зыбкости своего положения. Это и не удивительно: официальное решение о реабилитации А. Ф. Лосева появится лишь …через 6 лет после его кончины. Труды, изданные им до ареста, остаются под запретом: к рукописям, написанным им сразу после возвращения из заключения, он сам больше никогда не обратится, упрятав их подальше «в стол». Ему навсегда перекрыт доступ в Академию наук; он не допускается к преподаванию в стенах своей alma mater – Московского университета. Дозволено лишь учить латыни первокурсников пединститута…. Но, несмотря на духовный вакуум, Лосев с головой уходит в работу. Он готовит аспирантов, принимает экзамены, борется с подозревающими крамолу редакторами своих работ, всегда находя опору в беззаветно преданной Азушке (Азе Алибековне Тахо-Годи), с которой связал свою жизнь после кончины в 1954 г. Валентины Михайловны. По окончании вынужденного молчания (то есть когда ему уже минуло 60) Лосев опубликовал около 500 (!) научных работ, включая несколько десятков монографий, по эстетике, мифологии, античной культуре, теории литературы, языкознанию и, главное, монументальную, 8-томную «Историю античной эстетики». Даже окончательно ослепнув, он продолжает надиктовывать новые и новые строки. Казалось бы, сделано всё, что в человеческих силах, и даже больше. Но на 95-м году жизни, за несколько месяцев до кончины, Алексей Фёдорович произнесёт в отчаянии: Нет, ничего не сделано, ничего не успел сделать!.. Погибла жизнь…» В чём причина столь неожиданной самооценки?

Из лагеря 40-летний Лосев, не зная ещё о скором освобождении, пишет жене, только что возвратившейся в их родной дом: «Почему хочется и мыслить, и писать, и говорить другим, общаться? Потому что я чувствую себя на манер беременной женщины, которой остаётся до родов несколько часов. Меня охватывают спазмы мыслей и чувств… жаждущих родиться и стать живыми организмами, продолжающими свою сильную и бурную жизнь вне меня, объективно, на людях, в истории. Но если уже заранее становится известным, …что своих книг я не могу написать, так как погубил зрение, …а если напишу, то не смогу их издать по невежеству и слепой злобе людей, – спрашивается: что делать дальше и куда девать свои неродившиеся детища, как осмыслить явную бессмыслицу – для меня – такого существования? Ответ один: пусть его осмысливается само, как хочет! Философ должен сохранять спокойствие… Пусть его „оформляется“, как хочет…»

Лосев действительно так и не издаст до конца жизни ни одной книги, в которой его собственное мировидение получило бы целостное философское оформление, стало достоянием общественного сознания. Может быть, это и явится истинной причиной его отчаяния и сетований накануне ухода?..

В 1990 году Аза Алибековна обнаружила в архиве Лосева объёмистую рукопись под названием «Самое само», которая, видимо, была написана учёным вскоре после возвращения из лагеря. Через 4 года работа была опубликована в одном из сборников лосевских трудов, но до настоящего времени не привлекла пристального внимания научных кругов, не говоря уже о широкой общественности. Очень жаль… Лосев выдвигает идею: всякая конкретная вещь хранит непостижимую тайну. Вещь можно назвать, изобразить, дать ей миллион определений, ткнуть в неё пальцем или мысленно представить, но всё это лишь попытки выразить её абсолютную индивидуальность – «самое само», которое, увы, остаётся вне пределов наших мыслей и чувств. Стало быть, и ответить на вопрос: «Что это такое?», имея в виду абсолютный смысл вещи, просто невозможно. И это вовсе не признак невежества, а всего лишь «учёное незнание». Пусть «самое само» конкретной вещи остаётся сверхмыслимой тайной. Зато можно совершенно точно утверждать, что одна вещь отличается от другой, стало быть, основой смысла должно быть различие. Но ведь в любой вещи все её различия слиты, соединены. Выходит, что такое соединение различий и является необходимым условием существования смысла вещи. Точно так же проявляются вовне и все различия, присущие одной вещи в сравнении с другими, и при этом выражается её абсолютная индивидуальность – «самое само». Такое выражение, в котором смысл внутреннего и внешнего совпадает, – не что иное, как символ. Символическая реальность открыла Лосеву путь к осуществлению его юношеской мечты: «примирить в научном мировоззрении все области психической жизни человека – науку, религию, философию, искусство и нравственность».

Жизнь приучила Алексея Фёдоровича молчать о главном. Иногда это было молчание не гонимого властями учёного, а верного священным обетам отшельника (за год до ареста Лосев вместе с Валентиной Михайловной принял тайный монашеский постриг, о чём стало известно лишь после его кончины). Впрочем, сдерживали профессора и вездесущие охотники до чужих мыслей. Как-то в откровенной беседе на замечание о своей замкнутости он ответил: «Давно замкнулся. Потому что я когда-то выступил, а навстречу только клевета, использование моих мыслей. Делали на мне карьеру, многие…»

Но в одном интервью в год своего 90-летия он решается предложить итоговый императив: «… у меня есть одна… формула. Она гласит, что и сама действительность, и её усвоение, и её переделывание требуют от нас символического образа мышления…» Разве это не попытка заявить открыто, что сама действительность символична и познавать её нужно по-новому? И что же, отнеслись к этому заявлению со всей серьёзностью? Стало оно предметом обсуждения в Академии наук или хотя бы послужило началом острой дискуссии в центральной прессе? Ничего подобного… Ниша, предоставленная правящим режимом профессору Лосеву, всегда была ему тесна, но вне её он мог восприниматься советским «бомондом» со своими «мифом», «числом», «именем», «личностью», «смыслом» скорее в качестве юродивого, но никак не пророка. А ведь его теория открывала чудеса, не снившиеся не только авторам «безумных идей» в физике, но и самым «крутым» современным фантастам. Одно лишь смысловое соединение, осуществляемое вне пространства и времени, позволяет человеку ощутить свою истинную причастность к Вечности. Куда до него жалкой виртуальной реальности, создаваемой нынешней компьютерной техникой!

Итак, начала нового научного мировоззрения были заложены в нынешнем столетии, но так и не стали в нём достоянием человечества. Не случайно Лосев считал себя «сосланным в ХХ век». Он не успел передать нам из рук в руки свою главную тайну, но и не унёс её с собой. Она продолжает и сегодня ждать своего часа.

Материалы нулевых годов двадцать первого века

ПОРТАЛ

информационно-аналитической службы

«Русская народная линия»

08.07.2010

Православные начала научного мировоззрения в свете учения Алексея Лосева о символической реальности

Доклад на конференции «Христианство и наука»

VIII Международных Рождественских образовательных чтений

27 января 2000 года

От редакции. Предлагаем вниманию читателей текст доклада члена культурно-просветительского общества «Лосевские беседы», автора РНЛ С. В. Гальперина, представленный слушателям в рамках конференции «Христианство и наука» на VIII Международных Рождественских чтениях, проходивших в 2000 году, поскольку, на наш взгляд, он не утратил своей актуальности. Тем более, что в сборник материалов Чтений доклад не был включён.

Ныне здравствующим поколениям выпала редкая участь – встретить смену тысячелетий, исчисляемых от Рождества Христова. Само по себе это уже налагает на каждого верующего некую ответственность. У тех же, кто готов в эту пору свидетельствовать от имени ранее ушедших из земной жизни, она многократно выше. Я беру на себя такую ответственность, свидетельствуя здесь и сейчас от имени православного русского мыслителя Алексея Федоровича Лосева (в монашестве Андроника). Эту благородную, хотя и нелегкую миссию мне приходится выполнить, чтобы помочь лосевскому наследию реально войти в духовный общественный потенциал. При жизни Лосев был лишён возможности в полной мере «восславить Бога в разуме, в живом уме»

 – так он сам назвал своё земное предназначение. Его путь открытий-прозрений в годы наивысшего творческого подъёма был прерван (это случилось в 1930 г.) арестом и жестокими репрессиями, применёнными к нему как к непримиримому идеологическому противнику отрицающего Бога режима. Создав целостное учение о выразительно-смысловой символической реальности, сам автор был лишен возможности завершить его оформление и тем более опубликовать: сократив срок наказания Лосева, власти, тем не менее, запретили ему впредь заниматься философскими и богословскими проблемами. Вынужденный ограничить сферу своих научных интересов, он стал широко известен своими работами в области античной эстетики и мифологии, языкознания, литературоведения. Но даже сохраняя видимую лояльность господствовавшему режиму, опальный профессор осознавал зыбкость своего положения до конца жизни. Действительно, официальное заключение о реабилитации А. Ф. Лосева появилось лишь в марте 1994 года, то есть почти через шесть лет после его кончины.

До настоящего времени отношение к Лосеву остаётся неоднозначным как в среде философов, так и в богословских кругах. Как член культурно-просветительского общества «Лосевские беседы», посвятивший последние десять лет изучению лосевского научного наследия, я высказываю субъективное, однако, на мой взгляд, достаточно аргументированное убеждение. Собранные воедино и опубликованные после кончины Лосева «ранние» труды, как и высказывания последних лет жизни, позволяют чётко обозначить его позицию. Разработанные Лосевым начала абсолютной диалектики и принципы абсолютной мифологии, восходящие к Триединству Св. Троицы и божественности Абсолютной Личности; творчески развитый православно понимаемый неоплатонизм; глубоко осмысленная философия имени, продолжающая традиции православного энергетизма; провозглашённое и многократно подтверждённое равноправие алогического и логического – основа синтеза веры и знания (список можно продолжить) выражают неизменную верность автора разработок Священному Преданию Восточной (Православной) Церкви. Именно это прежде всего и позволяет говорить о сегодняшней востребованности лосевских открытий, когда Россия, вовлечённая в водоворот гибельных событий, начинает искать спасение в православной вере.

Смятение духа и брожение умов потрясает не только Россию. Мы оказываемся свидетелями всеобщей сумятицы мыслей и поступков, нарастание которой угрожает самому существованию человечества. И это происходит на фоне невиданного роста знаний и впечатляющих достижений науки на пути неуклонного прогресса. Однако человек не религиозный, сугубо светский, всё яснее замечает весьма неприятную закономерность: изменения в природе и обществе, вызванные использованием новых знаний, происходят гораздо быстрее, нежели накопление именно тех знаний, которые позволили бы предвидеть результаты этих самых изменений. Следовательно, наиболее важных знаний как раз и недостаёт. В итоге человечество всё чаще оказывается во власти слепых, весьма губительных сил, вызванных им самим по незнанию. Волна за волной на страны мирового сообщества, стремящиеся жить «по науке», накатываются кризисы – от экологического до нравственного. Никакими фундаментальными открытиями в естествознании, стократ выверенными рекомендациями социальной психологии, самыми оптимистичными прогнозами, подкреплёнными всей мощью математического аппарата и новейшими информационными технологиями, от них не избавиться. Вот и выходит, что главной причиной несчастий, обрушивающихся сегодня на человечество, является именно кризис знаний – кризис гносеологический. История развития мысли не раз выявляла ложность и несостоятельность целых учений. Драматичность нынешнего положения в том, что сложившаяся система знаний сама не признаёт своей несостоятельности, потому что живёт верой в свою самодостаточность. Сделать это можно и нужно лишь с позиций ортодоксального христианства, то есть православия. И тогда сразу же становится ясным, что общественное сознание в странах христианского мира, где эта система формировалась, глубоко вовлечено в прельщения разума, некогда отпущенного в свободный полет. Божья воля, о которой толкует Священное Предание, для него – вымысел, а общественная воля, которой он лишь и готов подчиняться вот уже несколько веков, – реальность.

Эта воля проявилась в период формирования секуляризованной (обмирщённой) новоевропейской, протестантской культуры, в которой разум стал независимым, автономным, и заключалась она в стремлении к удовлетворению насущных потребностей человека (именно её и выразил Фр. Бэкон, заявив, что истина и полезность – одно и то же). С позиции православия это не просто игнорирование Св. Предания, где единство и гармонию мира в Боге выражают Его имена: Истина-Добро-Красота, но и возведение греха в идеал. Подмена имени Бога понятием «полезность» выявляет продолжающуюся отвращённость человека от Бога. Обращённость его к удовлетворению насущных потребностей, как к главной жизненной цели, означает, что дух его паразитирует на душе, душа – на теле, а тело становится паразитом самой природы, сколько бы человек ни воображал, что познаёт её и преобразовывает. Вот отчего благие намерения, подсказываемые разумом, раз за разом оборачиваются злом, а реальная жизнь, действительность оказывается отчуждённой от благородных замыслов, даже если они подкреплены самыми точными расчётами и безупречным информационным обеспечением.

Многократно воспетый поэтами свет европейского Просвещения на поверку оказывается всего лишь отражённым, подобно холодному лунному свету, порождением человеческого разума. В нём отсутствует то, что присуще солнечному свету – выражение животворящего начала. Неспроста и сама теория познания, соответствующая ему, создавалась как теория отражения. Сегодня высвеченная им картина мира сводится к многообразию явлений (феноменов), описываемых системой понятий и определений. Наука предлагает верить в реальность всякой вещи, если она находится в пределах применимости соответствующих ей понятий или математических моделей, не без самодовольства называя такую реальность «онтической» («?????» /гр./ – по правде, на самом деле). Принципы своего подхода наука пытается (и не без успеха) распространить и на иные сферы общественной жизни.

Альтернативой онтической реальности является реальность символическая, и возврат в неё разума – единственный путь к спасению человечества от грядущей деградации и вырождения. Речь о возврате идёт потому, что христианская культура до своей секуляризации целиком пребывала именно в символической реальности. Направления, по которым шёл от неё отрыв разума в западном христианстве, легко определить, вспомнив английский эмпиризм, французский материализм, германский идеализм. Что же касается православного мира, то здесь картина совершенно иная: стержнем самобытной русской философии остаётся мистический символизм – от Григория Сковороды до Павла Флоренского. Конечно, плоды европейского Просвещения дошли и до России, породив зловещую секулярность, и уже в нынешнем веке воинствующий материализм попытался вытравить даже память о главном направлении отечественной мысли, сохраняющей святоотеческие традиции. Но и тут профессор Лосев, надеясь быть услышанным и понятым хоть на краю могилы, решается обнародовать свой итоговый императив: «У меня есть одна… формула. Она гласит, что и сама действительность, и её усвоение, и её переделывание требуют от нас символического образа мышления».

Развёртывание этой формулы приводит нас к стройному всесторонне разработанному учению о символе как вездесущей универсальной форме выражения внутреннего во внешнем и о символической реальности как самостоятельной выразительно-смысловой сфере, являющей собой саму действительность.

Ещё в ранней юности Лосев сформулировал для себя задачу «примирения в научном мировоззрении всех областей психической жизни человека: науки, религии, философии, искусства и нравственности».

 Как видите, речь пойдёт о научном мировоззрении, то есть опять-таки о позиции человеческого разума. Но она не имеет ничего общего с описываемым выше оторвавшимся от своих истоков помрачённым гордыней разумом. Здесь сами помыслы обращены к Богу, и, стало быть, человеческий ум мыслится как неотъемлемая часть образа Божьего, воплощённого в человеке. И обращаться следует к мысли самого Бога, которая как-то преломляется человеческим разумом. Таковы святоотеческие традиции, следуя которым, известный православный просветитель нашего века Вл. Лосский утверждает: «Бог, сотворяя, мыслит творение, и эта мысль придаёт бытию вещей его реальность… Божественным словом мир вызван из своего небытия, и есть слово для всего существующего, слово в каждой вещи, для каждой вещи, слово, которое является нормой её существования и путём к её преображению».

Эту истинную норму существования вещи и открыл Лосев, изложив результаты своего откровения в незавершённом труде «Самое само», увидевшем свет лишь через шестьдесят лет после его создания. Автор здесь, кстати, даже не упомянул, что всякая вещь хранит тайное, сокровенное слово (логос). Но в подходе Лосева сомневаться не приходится: именно на такое утверждение другого православного философа-просветителя Вл. Эрна он сослался в своём раннем очерке «Русская философия»,

 опубликованном в Цюрихе ещё в 1919 году. Уже тогда Лосев твёрдо стоял на том спасительном для человеческого разума пути, который открывало Священное Предание Восточной (Православной) Церкви. Вместо рационализации христианства, начатого схоластическим богословием Римской Церкви и завершённого протестантством, в православии осуществлялась христианизация ума – насыщение мысли тайной, которая есть не скрываемый секрет, а свет неистощимый. Лосев говорит о ней так: «…Она ощутима как тайна, без всяких надежд на разрешение, но зато со всяческой надеждой на оплодотворение ею любых проявлений разума и смысла вообще».

Подход Лосева прост и понятен: всё существующее таит в себе начало, непознаваемое для человека, поскольку его мышление имеет предел. Оно начинается лишь с полагания бытия – первого утверждения: «эта вещь есть». Бытие самой вещи мыслится как множество её свойств, значений, определений. Но ведь она к ним не сводится – вещь прежде всего именно она сама. Определить абсолютную индивидуальность вещи – значит утерять её как предмет определения. Стало быть, абсолютная индивидуальность вещи, – «самое само», – остаётся вне мыслимости, оказывается выше мыслимости. То же можно сказать и про «одно» – абсолютную единичность, которая мыслится лишь как «одно сущее», то есть сама по себе не есть ни то, ни то и ни это, следовательно, требует полного отрицания – апофатичности.

К чему же приводят эти умозаключения Лосева? Конечно же, к непостижимому для человеческого разума, всеохватывающему добытийному единоначалию, которое в христианском вероучении именуется Богом-Отцом и по-разному воспроизводится в различных областях постигаемой человеком действительности: в философии – это категория Первоединого; в материальном мире – точка; в математике – единица; в антропологии – личность; в искусстве – первообраз и т. д.

Теперь обратимся к тайне, которая проявляется на самом пределе мышления – к тайне рождения смысла (Лосев называет её «тайной первого зачатия мысли»).

 В нашем уме она возникает одновременно с полаганием бытия конкретной вещи. Что же происходит в действительности? Вместе с утверждением: «эта вещь есть» рождается множество её смысловых возможностей, интерпретаций, которые выражают наше понимание этой вещи, то есть связаны с нашим житейским опытом, знаниями, воображением, стереотипами, интересами и. т. п. И это всё? Конечно, нет. Лосев решительно заявляет, что любая конкретная вещь независимо от разума человека обладает собственным смыслом, который рождается вместе с ней. Он включает в себя прежде всего то, чем именно эта вещь отличается от всех других, то есть различие как категорию. Но ведь сами по себе различия вещью не являются. Они становятся ею лишь в своем слитом единстве – в тождестве. Стало быть, первозданный смысл вещи – тождество её различий, единораздельность, которая относится не только к отдельной вещи, но и ко всем вещам, составляющим мир: смысл соединяет их во вселенское цельнораздельное единство.

Вот мы и встретились с прямым проявлением вечной тайны рождённого Слова (Логоса), в Котором сотворён мир и всякая вещь в нём, и Который знаменует Ипостась Сына, уходящую в присносущую тайну Божества. Для научного мировоззрения, опирающегося на православный фундамент, это, конечно же, смысл, но не тот, который в нынешней ортодоксальной науке «человек мыслящий» обнаруживает в глубине собственного существа, а тот, который открывается как мировая гармония Всеединства и Всеразличия. В осмыслении философском Лосев соотносит его с категорией Бытия.

Но если цельнораздельное смысловое единство вещи – естественная норма её существования, то что же представляет собой само это существование? И здесь мы встречаемся ещё с одним проявлением неисповедимой тайны, которое Лосев соотносит с категорией Становления и представляет как непрерывно-сплошную текучесть. Любая вещь находится в непрерывном изменении – она становится, хотя мы и воспринимаем её как ставшее. Таким образом все видимые и невидимые изменения относятся к становлению. Это и есть суть существования всякой вещи. В картине мира, выработанной нынешней системой знаний, каждая вещь тождественна себе самой в пространственно-временном бытии. Это отражено в законах формальной логики и как раз соответствует онтической реальности. Но если исходным способом существования является непрерывно-сплошная текучесть, то сами пространство и время оказываются лишь формами становления. И эта их формализованность сразу же выявляется в подобном древним апориям Зенона физическом парадоксе Лосева, избавляющем от пространственно-временных условностей: движение с бесконечной скоростью есть абсолютный покой. Это действительно так: точка, движущаяся с бесконечной скоростью, в любой момент времени пребывает в любом месте своего пути, следовательно, – покоится. Ссылаясь на этот логически неопровержимый довод в течение целых 60 лет, Лосев, в отличие от Зенона, вовсе не пытался критиковать обманчивую видимость, а по существу, приглашал осваивать совершенно новый, открывшийся ему мир (на это приглашение до сих пор так никто и не откликнулся).