Органический прогресс в его отношениях к историческому прогрессу

Однако не все племена пошли только что очерченной дорогой; мы знаем, что еще в более раннюю эпоху часть и, по всей вероятности, довольно значительная часть коммунальных племен перешла не к полигамии умычкой, а к полиандрии, и хотя большинство этих племен должно было погибнуть в борьбе с полигамными и от слишком тесного скрещиванья, но некоторые из них могли сохраниться вследствие, быть может, большей многочисленности или рано появившегося религиозного воспрещения кровосмешения. По исчезновении обычая детоубийства равновесие полов в этих племенах должно было восстановиться, и полиандрия сама собою обратилась в моногамию. Таким образом, могли возникнуть первые моногамичные общества. С другой стороны, не все племена, принявшие брак умычкой, развили эту форму брака в законную полигамию, и часть их под влиянием религии при возникновении государства обратилась к моногамии. Вообще было бы крайне интересно проследить в подробности процесс развития этой формы брака, но для нас не так важна причина ее появления, как последствия, которыми она отразилась на половом подборе. С первого взгляда очевидно, что распространение моногамии должно было положить конец половому подбору в той форме, в которой он проявлялся при низших фазах, в коммунальном браке, в полиандрии, в полигамии умычкой и в законной полигамии. Абсолютная или относительная неравночисленность полов, служащая обыкновенно условием полового подбора, не может иметь места в моногамичном народе. A priori можно видеть, что при почти равной численности полов и при многочисленности народа всякая желающая особь может найти себе пару и оставить потомство; если же социальные условия и не допустят некоторые категории лиц до брака, то последствия такого явления не могут быть отнесены к эффектам полового подбора, так как устранение их от брака зависит не от поражения в борьбе за спариванье, а от неудачи в борьбе с обстоятельствами жизни, с условиями социальными. Это скорее эффекты естественного подбора, чем полового, если только нужно непременно определить это явление биологическим термином.

Рассматривая условия, от которых зависит брак в моногамичных обществах, мы не находим, чтобы сила являлась тут главным регулятором спариванья. Конечно, злоупотребление властью и тут имеет место, но здесь это уже злоупотребление, исключение, вначале, правда, весьма частое, но все же исключение, а общее правило – либо добровольное соглашение спаривающихся, либо, с одной стороны, добровольный выбор, а с другой, – согласие родителей, либо с обеих сторон соглашение между родителями. Чтобы половой подбор мог проявиться, необходимы следующие условия: 1) те, от которых зависит заключение брака, обладают наклонностью выбирать качества, более или менее однородные и органически наследственные, 2) особи, обладающие этими качествами, оставляют более многочисленное потомство. Почему бы им оставить более многочисленное потомство, если условий, указанных Дарвином: неравночисленности полов, неединовременности созревания и полигамии, – не существует? Быть может, это было бы возможно, если бы особенно нравящиеся качества находились в генетической связи с плодовитостью. Если бы те качества, которые обыкновенно ценятся при браке, были причинно связаны с плодовитостью, то они, по-видимому, могли бы размножиться и способствовать размножению мужских качеств. Конечно, их собственное размножение можно приписать подбору только с натяжкою, но чрез их посредство могут, как выше упомянуто, размножиться и некоторые мужские признаки. Процесс этот мы можем себе представить следующим образом: качество А высоко ценится в невестах, это качество генетически связано с плодовитостью, им обладает только, положим, 1/2 невест; эта 1/4 невест поэтому осаждается женихами, и ей представляется поле для выбора; в женихах преимущественно ценится качество В, поэтому большинство обладающих им поженятся на плодовитых невестах и, вероятно, оставят более многочисленное потомство. Конечно, логически представить себе этот процесс весьма возможно, но реализировать его в мысли на конкретном примере чрезвычайно трудно. Во всяком случае, я не вижу другого пути, которым бы мог проявиться половой подбор при строгой моногамии, исключая высшие классы. Завидное положение жены лица, принадлежащего к господствующему классу, дает мужчинам этого класса широкую возможность выбора между женщинами всех классов, а таким путем в высших классах подберется красота. Впрочем, эндогамия, господствующая в большинстве моногамичных аристократий, сильно препятствует этому.

Итак, единственный путь, сколько-нибудь общий, которым может совершаться половой подбор при строгой моногамии, – это высокая оценка при заключении брака женских качеств, соединенных причинною связью с плодовитостью, т. е. либо таких, которые зависят от плодовитости, либо таких, от которых зависит плодовитость, либо, наконец, тех, которые имеют причину, общую с плодовитостью. Обыкновенно руководством при заключении брака служат порознь или вместе следующие качества: красота, богатство, общественное положение, нравственные достоинства. Все эти качества ценятся как в невестах, так и в женихах. Реже в невестах обращают внимание на другие физические качества, силу, иногда даже на здоровье прямо. Впрочем, значение физических качеств, которые, однако, одни могут иметь связь с плодовитостью, постепенно падает в глазах обоих полов, и поэтому, хотя и можно сказать, что их преимущественный выбор мог бы порою восстановить половой подбор, однако это восстановление должно пониматься в весьма тесных пределах. Из психических качеств разве только про одну энергию можно сделать предположение, что она несколько связана с плодовитостью чрез посредство здоровья, но она-то именно менее других качеств ценится в женщинах; что касается качеств эмоциональных, интеллектуальных, нравственных в тесном смысле, то для этих трех преимущественно ценимых категорий психических качеств даже с натяжкою нельзя установить связи с плодовитостью. Два остальные условия заключения брака: состояние и общественное положение – органически не наследственны.

Из этих рассуждений мы видим, что с развитием цивилизации, т. е. с прогрессом социальных деятелей, значение полового подбора падает, с одной стороны, вследствие установления моногамии, с другой – от изменения мотивов спариванья. Самое большое, что мы можем допустить – это, что он проявляется чрез посредство высокой оценки физических достоинств, да и то весьма проблематично. При строгой и наследственной сословности он может содействовать дифференцованию сословий по внешнему виду, но с успехами цивилизации сословность падает, а с нею, по-видимому, исчезает последняя возможность деятельного полового подбора. Вообще, при строгой моногамии, как мы только что видели, половой подбор может быть вызван к действию при двух условиях: или строгая наследственная сословность, или высокая оценка в невестах качеств генетически связанных с плодовитостью. Оба эти условия с развитием цивилизации падают; сила почти вовсе не берется в расчет, особенно для женщин; значение красоты тоже уменьшилось, да и ее связь с плодовитостью проблематична; фортуна весьма непостоянна и потому не может сыграть роль наследственной аристократии; наконец, нравственные качества, если бы и имели большее значение при заключении брака (чего надо ожидать с развитием цивилизации), к плодовитости отношения не имеют.

Итак, мы можем сказать о последовательном развитии полового подбора в человеческом обществе, что главные фазисы его были следующие: 1) коммунальный брак – подбор обусловлен абсолютною неравночисленностью полов вследствие детоубийства; 2) полиандрия – подбор обусловлен тем же, подбирается красота и развивается эндогамия; 3) рядом с полиандрией полигамия умычкой – подбор обусловлен господством личной силы как регулятора брачных отношений; 4) законная полигамия – подбор обусловлен кастовым устройством и деспотизмом высших классов; 5) моногамия – подбор обусловливается сословностью и связью подбираемых женских качеств с плодовитостью при взаимном подборе женщинами мужских качеств. Ход прогресса в последнем фазисе уничтожает оба условия, так что половой подбор, игравший на первых ступенях прогресса большую роль, теряет, по-видимому, при его поступательном движении всякое значение и должен быть, наконец, исключен, как кажется, из числа факторов исторического прогресса, хотя бы второстепенных. Первым ударом по его значению в полигамичных племенах было образование государственной власти, положившей конец похищению силой и сосредоточившей его деятельность только в высших классах; в полиандричных и частью полигамичных племенах удар его влиянию нанесло установление моногамии, которая ограничила его компетентность только аристократией и существованием довольно сложных условий, соединенных с ценимостью качеств, связанных с плодовитостью. Развитие демократии, с одной стороны, а с другой – первенствующее значение и привлекательность богатства и высокого положения и замена в идеалах качеств физических нравственными – вот что решительно вытеснило половой подбор даже с того тесного поля, которое первоначально было ему предоставлено моногамией. Возникновение государственной власти, распространение моногамии, торжество демократии, изменение идеалов – вот последовательные ступени падения полового подбора. Основные биологические законы, сочетанием которых порождается половой подбор, остались в полном значении, но их сочетание разложилось под влиянием новых уже чисто социальных деятелей: государства, религии, законодательства, богатства, эстетических и нравственных идеалов.

Глава VIII

Половой подбор вне брака

Мы видели, что с тех пор как государство и общество вмешались в межполовые отношения, с одной стороны, ограничив и сделав их более постоянными, а с другой – изменяя мотивы брака, половой подбор брачащихся особей начал свое падение, пока, наконец, не исчез совершенно в строгом моногамическом браке при демократических учреждениях и возвышении нравственных идеалов. Но, помимо брачной формы, регулируемой законодательством и общественным мнением, всегда существовала форма союза, избегавшая этого влияния или даже шедшая прямо навстречу их контролю; с тех пор как возникла законная полигамия, а затем законная моногамия, рядом с ними начали свое развитие незаконные связи, тайные (прелюбодеяние) или явные (конкубинат), смотря по состоянию общества, а чаще всего те и другие одновременно. Нельзя сказать, чтобы они, конечно, остались вне влияния социальных деятелей; с одной стороны, мотивы сближения зависели от умственного и нравственного состояния общества, в котором эти формы развивались, а с другой стороны, на них отражалось весьма сильно и непосредственное давление государства и общества; только отражалось оно иначе: если на брачной законной форме оно отражалось охранением, упрочением раз заключенного союза, дошедшим в строгой моногамии до абсолютной неразрывности его, то влияние их на незаконную форму было совершенно противоположное. Как законодательство, так и общественное мнение старались по возможности положить препоны ее развитию, препятствуя заключению союза, облегчая разрыв или даже прямо разрывая уже заключенный союз, наказывая вступивших в него, отвергая их от общества и т. д. Такие различия в социальных условиях, при которых развиваются обе формы – законная и незаконная, налагают на нас обязанность рассмотреть особо незаконную форму и определить, не открывает ли она половому подбору, по крайней мере, калитку для входа в общественный процесс, когда ворота, находящиеся в распоряжении брака, по-видимому, наглухо заперты?

Выше я показал, как ничтожно в сущности число незаконных сближений относительно числа браков. Ничтожный % незаконнорожденных, (среднее число за пятилетний период с 1859–1863 гг. всего 108 620, т. е. лишь 3 без малого процента) доказывает тоже весьма красноречиво, что влияние незаконных спариваний на состав поколений не должно быть сильно. Вообще для Европы мы находим у г. Янсона[41 - См.: Сравнительная статистика, I, 185–194.] следующие данные. На 100 рождений приходится незаконных:

Не надо забывать, кроме того, что закон и общество ставят незаконнорожденных обыкновенно в весьма непривлекательную жизненную обстановку, так что им не под силу конкурировать с законнорожденными, появление которых на свет так тщательно регулируется и контролируется государством и обществом. Незаконнорожденных умирает относительно больше еще до достижения зрелости; поставленные в худшие условия жизни, они, конечно, оставляют меньше потомства. Все это сводит до нуля значение незаконных форм в сложении будущих поколений при том состоянии общественного развития, на котором стоит, например, в настоящее время Россия.

Однако это нас не освобождает от обязанности исследовать процесс незаконных форм с занимающей нас точки зрения. Мы видели, что в России ежегодный перевес предложения невест над их спросом – 19 552; излишек женихов гораздо меньше. За тот же период (1820–1860 гг.) он не превышал ежегодно средним числом 2 566 не нашедших пары женихов, принимая созревание мужчины, как оно определено законом, в восемнадцать лет, двумя годами позже, чем у женщины[42 - Это вычисление, сделано на основании цифр "Военно-статистического сборника", т. VI. Россия.]. Такая неравночисленность совершенно понятна; хотя преобладание женского пола для целого народа и невелико (102,5: 100), однако при большой абсолютной численности жителей и при большой абсолютной численности браков, которая совершенно одинаково вычитается из числа жителей обоего пола, естественно, остатки для мужского и для женского населения должны оказаться в совершенно другом отношении. В государстве, где вообще незначительно преобладание одного из полов, в частности, для не вступивших в брак преобладание выразится весьма резко, если только браки заключаются часто. Например, в России ежегодный контингент невест, остающихся вакантными, более чем в 7 раз превосходит число не нашедших пары женихов; на одного такого жениха приходится 7,61 не нашедших пары невест, тогда как отношение полов для всего населения выражается только как 1:1,025. Но обыкновенно неуравнительность бывает даже больше: для Царства Польского она выражается отношением 100:106,8, для Финляндии – 100:105,4, для Сибири – 100:95,9. Но уже и при том отношении, которое представляет нам Европейская Россия, неравновесие созревших, но не нашедших пары девушек и мужчин очень значительно; правда, выше добытые цифры выражают верно только арифметическое отношение, тогда как геометрическое должно несколько измениться от прибавления числа вдов и вдовцов. Вообще, чем более будут возрастать абсолютные цифры, тем менее резка будет неравночисленность. В той резкой форме, в которой мы ее констатировали для России, неравночисленность эта могла бы вызвать половой подбор.

Вероятность полового подбора, обусловленного этою неравночисленностью, падает вместе с падением строгости семейных нравов, с ослаблением прочности и ненарушимости семейных уз, так как в таком случае на рынок незаконного спроса и предложения явится много лиц обоего пола, состоящих в браке, и, таким образом, если бы их явилось даже и равное число, то геометрическое отношение между незаконно спаривающимися полами было бы сильно поколеблено и равновесие было бы несколько восстановлено. Однако есть основание предполагать, что мужчин, состоящих в браке, обратится к незаконной связи больше, чем женщин, потому что даже при обоюдной, явной размолвке, женщина, имеющая детей, часто воздержится от второго союза, не говоря о том, что общество полагает на этом пути больше препятствий женщине, чем мужчине. Таким образом, тот самый общественный процесс, который распространяет значение незаконных форм конкубината и прелюбодеяния, с другой стороны, устраняет условие, которое могло бы вызвать при этих формах деятельный половой подбор. Но посмотрим, не открываются ли ему другие пути? Может ли тут установиться неравночисленность относительная? Прямая полигамия тут не может с достаточною силою проявить свое влияние, хотя несомненно эта форма встречается. Значение ее уничтожается следующими соображениями: 1) нескольких конкубин одновременно могут содержать только люди богатые и развратные, так что, хотя разврат между богатыми и распространеннее, тем не менее относительно всего населения или даже всех незаконных связей число их будет ничтожно; 2) лицо, имеющее несколько конкубин, имеет их, конечно, не по любви, а за деньги, а так как обладание деньгами органически ненаследственно, то тут нечему и подбираться, и 3) развратные связи бывают обыкновенно бесплодны. Итак, прямая незаконная полигамия, выражающаяся в содержании любовниц, столь близком к проституции, не может иметь определенного влияния на состав будущих поколений; половой подбор тут ни при чем. Можно разве сказать, что, делая красивых женщин бесплодными, обычай так называемого содержания их понижает общий уровень красоты расы. Но, помимо полигамии, относительную неравночисленность ищущих пары можно представить и при моногамных отношениях, если только легко допускают разрыв. В таком случае, естественно, особи, обладающие привлекательными качествами, имеют шансы в разные периоды своей жизни сблизиться с большим числом лиц другого пола, а следовательно, и потомство должны, вероятно, оставить более многочисленное. Таким образом, можно, кажется, думать, что конкубинат (по любви, а не содержание) допускает половой подбор, особенно если взять в расчет тот путь, которым бы он мог совершаться и в моногамном браке, т. е. связь некоторых качеств с плодовитостью. Возможность реализации полового подбора в этих двух видах подтверждается даже самым общим сравнением стимулов сближения в браке и в конкубинате. Богатство, которое является таким могучим определителем при заключении брака, теряет свое значение для незаконных форм. Оно может тут проявиться только в облегчении богатым развратникам удовлетворять своим похотям, но это, как мы видели, к половому подбору не относится. То же дСлжно сказать (хотя и в меньшей мере) и об общественном положении. Таким образом, устраняются мотивы, обусловленные качествами, органически ненаследственными. Остаются красота и нравственные достоинства, которые, таким образом, по-видимому, могут быть подбираемы[43 - Допуская это, мы допускаем органическую наследственность нравственных качеств, между тем ясно, как суживаются пределы даже этого проблематического подбора, если мы хоть часть психических явлений признаем ненаследственными. Нужно помнить, что подбору могут подвергаться преимущественно самые сложные психические образования, наследственность которых наиболее спорна; менее всего совершенства внешних чувств или даже простые интеллектуальные процессы вроде памяти могут дать перевес в борьбе за любовь, но, скорее всего, качества характера и достоинства чисто нравственные: героизм, самоотвержение и пр.]. Все незаконные связи должны быть разделяемы на связи по любви и связи по разврату, связи купленные. Первые (при неравночисленности полов) допускают половой подбор, который ведет к подбору обоих полов по красоте и нравственным качествам; вторая группа бесплодна и распространение ее может повести только к понижению уровня красоты. Вот каковы последствия, которые производятся распространением незаконных форм: восстановление полового подбора, направляемого развитием нравственных и эстетических идеалов. Роль его тут служебная, правда, но и в этой роли он мог бы выказать свое значение, если бы только незаконные связи были чаще и если бы жизнь молодого поколения, порождаемого ими, не была столь много хуже жизни законнорожденных. Распространение незаконных связей, сопровождающее ныне, по-видимому, прогресс цивилизации, ведет к устранению первого ограничения, но второе остается в полной силе. Установление гражданского брака, облегчающего развод, и вообще всякое облегчение этого акта ведет отчасти к тому же, как и обращение значительного числа лиц к незаконной связи по любви, не производя вместе с тем тех же печальных последствий для потомства. Правда, с узаконением свободной моногамии богатство и общественное положение возвращают свое значение как определители при сближении, но едва ли в такой степени, как при пожизненной ненарушимости супружеских обетов.

Таким образом, исторический прогресс, который сначала, установляя пожизненную моногамию, сословное равенство и экономическую неуравнительность, совершенно устранил половой подбор, сам же при дальнейшем развитии стремится возвратить его к действию, уничтожая пожизненность моногамии или подтачивая прочность семейных уз. Последнее явление, конечно, нельзя назвать прогрессивным, потому что оно вносит в общество обман, вызывает множество и других безнравственных явлений и создает в молодом поколении целый разряд людей, незаслуженно поставленных с самого рождения в печальное положение. Все эти последствия являются естественною карою для общества, столь упрямого в своем консерватизме, что оно противится всякому смягчению суровости пожизненной, неразрывной моногамии. Эти невзгоды, вероятно, много превышают ту пользу, которую общество могло бы извлечь из возобновленного действия полового подбора, который является теперь лишь воплотителем нравственных и эстетических идеалов эпохи. Несомненно, оно извлекает эту пользу, когда идет навстречу прогрессу и устанавливает более свободную форму моногамии. Впрочем, это уже вопрос не абстрактной, а прикладной науки, и решение его зависит от соображения частных условий и обстоятельств, от вычисления вреда или выгоды не одного фактора, но всех в совокупности. Так, например, в нашем случае прочность семьи для общества важна как обеспечение лучшей участи большинства молодого поколения, хотя вместе с тем оно жертвует меньшинством. Вопрос прикладной науки – решить, когда это меньшинство стало достаточно значительно, чтобы дальнейшее пренебрежение им не сделалось опасным и когда, следовательно, надо улучшить его долю, ухудшив, может быть, долю другой части молодежи? Много и других соображений необходимо брать в расчет прикладной науке; но нам, занимающимся абстрактным анализом явлений, довольно и того, что мы сделали. Как бы взаимодействие факторов ни спутывало и ни изменяло последствий, все же мы теперь уяснили себе влияние тех из них, которые исследовали; мы знаем, в каком направлении каждый из них толкает общественное развитие, причем в общих чертах выясняется и ход, и значение прошлого прогресса.

Проституция, строго говоря, не может иметь какое-либо положительного значения для состава будущих поколений; поэтому и при рассмотрении полового подбора ею можно пренебречь. Благодаря своему бесплодию, она стремится понизить в расе те качества, которыми обладают проститутки. Главный определитель – нищета, условие органически ненаследственное, подбору подлежать не может. Затем выбор красивых для разврата, несомненно, должен повлиять на общий тип расы, если проституция приняла широкие размеры. Что касается нравственных качеств, то едва ли непосредственно, путем органической наследственности, проституция может повлиять на ослабление которого-либо из них. Нравственные качества проституток слишком различны; слабость воли так же, как и решимость самопожертвования или отчаяния, любовь к свободе так же, как и нравственная тупость, покоряющаяся чуждому влечению, и многое другое может вывести девушку на путь разврата. Проституток по природной, наследственной развращенности в здоровом обществе не должно быть много; так как подобные женщины потомства не оставляют, значит, они наследовали свою наклонность от непроституток, и их многочисленность показывала бы распространение глубокой развращенности в среде общества. Их бесплодие производит только благие последствия, останавливая разлитие заразы. Этими немногими замечаниями о проституции я и ограничусь.

Прорезюмируем теперь все наше исследование о значении и деятельности полового подбора в историческом прогрессе. Половой подбор проявляется только при двух условиях, которые должны находиться налицо одновременно: во-первых, мотивы, которыми руководствуются оба пола или один из них при сближении, относятся к признакам, которые могут быть органически унаследованы; и во-вторых, лица, обладающие этими качествами, необходимо оставляют более многочисленное потомство, а это второе условие осуществляется или при неравночисленности полов, или при многобрачии, или при генетической зависимости между подбираемыми женскими качествами и плодовитостью. При двух первых условиях половой подбор является весьма могучим деятелем, при последних сила его значительно уменьшается и самое проявление обусловливается некоторыми обстоятельствами. При первобытных формах отношений между полами и при первобытных обычаях человечества господствует абсолютная неравно-численность полов, и ею обусловливается в эту пору половой подбор. Путем, который выше указан, она уступает место второму условию – многобрачию, в одних обществах – полигамии умычкой, в других – полиандрии, которые, в свою очередь, переходят в законную полигамию и пожизненную моногамию. Переход этот совершается под влиянием возникновения национальной религии и государственной власти. Законная полигамия сильно извращает действие полового подбора; и только, быть может, кастовое устройство спасает его от совершенного вытеснения; именно это делает пожизненная моногамия, когда оставляет в силе только третье условие, а оно постепенно теряет значение вследствие перемены идеалов и развития экономического неравенства. В пожизненной моногамии так же, как и в законной полигамии, временно половой подбор поддерживается сословностью, но успехи демократизма уничтожают и эту последнюю точку опоры полового подбора. Это – кульминационная точка, апогей процесса, минута, когда половой подбор окончательно изгоняется с арены народного развития или – вернее – когда он загоняется в тесные рамки незаконных связей. Ничтожные по количеству эффекты полового подбора, действующего в этих рамках, исторический прогресс окончательно изглаживает, затирая и унижая незаконнорожденных. Россия находится, по-видимому, в этом периоде; незначительность незаконных рождений при строгой пожизненной моногамии служит тому доказательством. Однако дальнейшее развитие вновь вызывает к действию половой подбор, но уже в качестве деятеля служебного, воплотителя идеалов, созданных общественным развитием. Это совершается установлением права развода, или распространением конкубината. Этот процесс восстановления полового подбора, по-видимому, развивается в Западной Европе. Во всяком случае, он является вовсе не самостоятельным органическим деятелем, но только, так сказать, мультипликатором эффектов деятеля социального, эстетико-нравственного движения.

Но не может ли произвести половой подбор в сочетании с другими органическими деятелями полового дифференцования? Если да, то, пожалуй, придется признать за ним некоторую самостоятельную роль. Мы видели, что половой подбор, даже облеченный всею мощью, которую он проявляет в органическом прогрессе, предоставленный самому себе, не может вести к половому дифференцованию. Только встречаясь в своем течении с естественным подбором или определенным действием условий, половой подбор проявляет наклонность дифференцовать полы.

Естественный подбор, подвергая либо истреблению неприятелем, либо закону экономии роста, устраняет ранние и женские уклонения, направляя половой подбор на поздно уклонившиеся мужские особи. Но ни экономия роста, ни нападения хищников не будут падать на особей рано уклонившихся в цивилизованном человеческом обществе, а потому при гипотезе равного % уклонений ранних и поздних ранние должны, как выше показано, непременно восторжествовать. В таком случае половой подбор в будущем не может встречаться с естественным, и с этой стороны половое дифференцование невероятно. Но может быть случай и такого рода: условия жизни общественной вызывают в мужчинах и женщинах уже в зрелом возрасте приспособительные процессы, различные для двух полов, так что значительнейшая часть уклонений будет происходить в зрелом возрасте. Если так, то влияние этого обстоятельства будет вести к половому дифференцованию и без полового подбора. Но если идеалы для обоих полов будут различны, то половой подбор может еще усилить и ускорить процесс дифференцования. Это случай, нами вышеуказанный, когда дифференцование полов является следствием согласного действия условий и полового подбора; только условия тут социальные, а половой подбор является их мультипликатором. Остается третий случай, когда условия и половой подбор друг другу противоречат, т. е. в нашем случае идеалы находятся в противоречии с бытом; в этом случае половой подбор не будет иметь времени проявить свое влияние, потому что это переходное время борьбы между старыми идеалами, воплотившимися в жизнь, и новыми, стремящимися воплотиться. Итак, в цивилизованном обществе половой подбор всегда и во всяком случае является простым мультипликатором различных социальных деятелей. Такова-то служебная роль, к которой нисходит в историческом прогрессе деятель, некогда проявлявший себя столь мощным двигателем органического прогресса.

В заключение этого этюда сделаю несколько беглых замечаний о вероятных эффектах полового подбора у низших племен, где он проявляется отчасти еще в своем первобытном виде. Прежде чем исторический прогресс выдвинет на сцену богатство, знатность, достоинство как определители спариванья, оно направляется, как у низших животных, силою и привлекательностью (красотою). Поэтому, разумеется, эти же качества и продолжают подбираться первобытным человечеством; но нельзя обойти разницы между подбором этих качеств у низших животных и у человека. Умственное превосходство человека повело к изобретению искусственного оружия и искусственных украшений, качеств органически ненаследственных; поэтому, в то время как Животные подбирают преимущественно вооружения и украшения, у человека должны были подбираться сила и красота вообще. Такой оборот дела, когда он совершился, должен был отразиться и на процессе полового дифференцования, потому что ни сила вообще, ни красота вообще не могли подлежать преимущественному устранению в ранний период, как то можно утверждать относительно специфических придатков и ярких украшений. Вообще это должно было замедлить ход полового дифференцования, так как оно в таком случае могло явиться только вследствие различного упражнения в зрелом возрасте. Различные половые различия, приводимые Дарвином, можно объяснить с этой точки зрения, за исключением одного замечательного случая, который, на первый взгляд, кажется противоречащим всем моим выводам. Нельзя усомниться, что приводимый у Дарвина пример широкотазых готтентоток относится к эффектам одного лишь полового подбора без всякого воздействия других деятелей. Однако его легко объяснить согласно с нашими заключениями. Перечисляя вторичные половые признаки у человека, Дарвин между прочим называет и большее развитие тазовых костей у женщин, но сейчас же оговаривается, что этот женский признак надо скорее признать первичным, чем вторичным. Если же он тесно связан с первичными половыми признаками женщины, то, естественно, он не может наследоваться мужскими потомками, и при его подборе наследственность должна неминуемо ограничиться только женским потомством. То же было бы, если бы какое-нибудь племя стало подбирать своих женщин по какой-либо особенности грудных желез; естественно, что мужчины не могли бы наследовать этой особенности. Одним словом, несомненно, что первичные половые признаки могут быть развиваемы у одного пола в ряде поколений в том или другом направлении, нисколько не отражаясь на соответствующих признаках другого пола, так что случай подбора готтентотами широкотазых женщин нисколько не противоречит нашим выводам[44 - У Люка читаем: "Nous entendons parler de la propagation de l'ecoulement menstruel des meres aux garcons, puis des ceux-ci a leurs fils" (Lucas. De l'Heredite Naturelle, I, 248). Значит общая тенденция наследовать признаки обоих родителей так сильна, что даже иногда распространяется на первичные органы. Но эти исключения не колеблют общего разграничения первичных и вторичных половых органов; цитуемые случаи, быть может, можно объяснить реверсией к отдаленным гермафродитным предкам.]. Вообще должно, по-видимому, склониться к тому воззрению, что в деле дифференцования полов у человека половой подбор играл едва ли значительную роль, быть может, даже только усиливал эффекты других деятелей. В настоящее время вся его деятельность сведена к этому усилению, но в первобытные времена его роль этим не ограничивалась, и ему, вероятно, человечество обязано многими дифференцованиями сословий, рас и племен. Поставив своею целью только выяснить роль и условия проявления полового подбора в социальной жизни, я не буду касаться вопроса о его различных последствиях, а интересующихся отсылаю к сочинению Дарвина "О происхождении человека", где вопрос этот разобран со свойственною этому мыслителю глубиною и осторожностью.

В первых четырех главах этого сочинения я обратил внимание на различные деятели, существующие в обществе и своим взаимодействием производящие исторический прогресс; деятелей этих тогда я сгруппировал в три разряда сил – органических, физических и собственно общественных; тогда же я указал и на те два обстоятельства, что, во-первых, последний разряд сил, возникший предварительно особым сочетанием первых двух разрядов, раз образовавшись, стремится все более и более расширить свою компетентность и подчинить своему регулированию деятелей физических и биологических или даже вытеснить и заменить их, и во-вторых, что между деятелями органическими надо различать два рода – деятелей простых, основных, как законы наследственности, размножения, изменчивости; и сложных, как подбор естественный и половой, причем компетентность первых в социальной жизни так же безусловна, как и в органическом прогрессе, проявление же вторых зависит от благоприятных условий, допускающих данное сочетание основных биологических законов. В следующих затем главах (V–VIII) я поставил своею задачею исследовать метаморфозы одного из сложных органических деятелей, полового подбора, в обществе, чтобы таким путем способствовать уяснению ряда отношений, существующих между явлениями биологическими и социологическими. К каким же заключениям пришли мы в нашем исследовании?

Относительно условий проявления полового подбора мы можем сказать, что это условия социальные: сначала детоубийство, потом умычка и полиандрия, далее государственная власть, сословность, прочность брачных уз, смена идеалов, ослабление брачных уз – вот различные причины, обусловливающие проявление или непроявление полового подбора; все это обычаи или законы, заменившие собою физических деятелей. Относительно эффектов процесса, напр., полового дифференцования, мы должны сказать тоже; прежде оно обусловливалось встречею полового подбора с естественным, теперь этот господствующий в органическом прогрессе способ процесса исчез; прежде иногда дифференцование было следствием совпадения полового подбора и определенного влияния условий, теперь это господствующий способ, но только эти условия суть деятели социальные, а не физические. Относительно роли полового подбора должно заключить, что значение его все стеснялось; начав с роли самостоятельного фактора прогресса, половой подбор был постепенно выбиваем из своих позиций развивающимися и вновь возникающими социальными деятелями, на время был даже вовсе вытеснен от влияния на ход прогресса, и если потом дальнейшим развитием он, по-видимому, и может возвратиться к деятельности, то с ролью служебною, с значением воплотителя идеалов нравственного движения и мультипликатора последствий общественных условий, идеалов, которые и без него воплотились бы, и последствий, которые и без него осуществились бы.

Если бы от разбора значения полового подбора сделали мы заключение по аналогии и к другим деятелям первой группы, руководствуясь, главным образом, тем фактом, что в нашем исследовании о половом подборе мы встречались с ними и находили их там, где встречали, в состоянии, сходном с состоянием полового подбора, если бы поэтому мы заключили, что вообще вся первая группа, создавшая своим взаимодействием общество со всеми его специальными деятелями, вслед за тем мало-помалу вытесняется и подчиняется этой новой группе деятелей, мы, может быть, были бы недалеки от истины. Но не будем торопиться выводами и ограничимся теперь констатированьем только того несомненного факта, что именно это случилось с одним из видных деятелей первой группы. К другому главному деятелю органического прогресса как деятелю исторического прогресса, к естественному подбору мы обратимся в следующих главах.

Глава IX

Исторический подбор и первобытные общества

С тех пор как существуют в мире трезвые философы, с полным благоразумием и бесстрастностью взирающие на треволнения мира сего, с тех пор признано и решено безапелляционно, что жизнь человеческая есть по необходимости юдоль плача, порока, несчастий, что таков закон природы и неблагоразумно восставать против него. Но с другой стороны, с тех пор как существуют утописты, мечтающие о всеобщем счастии, о том, что люди – братья и что неестественно трезвое философствование в виду гибели ближнего, с тех пор появляются от времени до времени протесты против закона природы и неблагоразумные подозрения, что, быть может, означенный закон совсем не закон природы, а только закон человеческий. Кто прав, кто заблуждается? Антагонизма между трезвыми философами, признающими несчастие уделом жизни человеческой по неизменному закону природы, и утопистами, подозревающими несуществование такого закона, антагонизма, столь же старого, как сама история, я коснулся с целью показать, что вопрос, который отчасти будет трактоваться на следующих страницах, изучался своей существенной частью не со вчерашнего дня, и биология здесь мало нового поведала социологам. Новую постановку вопроса, новые термины, новые аргументы – вот что она дала в руки трезвых философов; формулы же решения pro и contra в этой тяжбе направлений остались те же. Самым важным аргументом, которым снабдила биология социальные теории о необходимости нищеты, – полезность такой необходимости, усовершенствование породы, будто бы вытекающее из нее через гибель индивидуумов. До вмешательства биологии трезвые философы говорили: бедность, несчастие, голод царствуют повсюду в обществах человеческих, это прискорбно, но таков закон природы; теперь же они изменили тон: в наших обществах, говорят они, масса людей гибнет от голода, изнурения, нищеты, но вследствие этой гибели остаются живы и оставляют потомство только наиболее совершенные личности, и гибелью одних людей покупается прогресс; только таким путем может осуществляться прогресс, и кто скорбит о падших жертвах, кто старается предотвратить их гибель, тот враг прогресса, сам того не понимая. Таковы выводы социологов трезвой школы из биологических обобщений Дарвина. Задача наша заключается в проверке этих выводов и в определении отношения между естественным подбором и социальными деятелями, составляющими в историческом прогрессе плюс относительно органического прогресса.

В предыдущих главах, касаясь по необходимости естественного подбора, я уже указал неизбежные факторы, из которых он слагается. Размножение в себе самом не имеет предела, и внешним его пределом является ограниченность пищи: недостаток пищи вызывает борьбу за существование, в которой гибнут особи менее совершенные, а переживают приспособленнейшие. Борьба за существование является первым условием естественного подбора: она направляет производимый им прогресс жизни, но этот последний порождается изменчивостью, упрочиваемою наследственностью, так что вообще естественный подбор проявляется: 1) при перевесе размножения над средствами существования и 2) при органической наследственности качеств, которым особь обязана своим переживанием. Таким образом, естественный подбор является фактором сложным, но, как уже было указано, не столь сложным, как половой подбор, потому что разлагается на начала, для биологии элементарные: быстрота размножения, ограниченность средств, индивидуальная изменчивость, наследственность, тогда как факторы полового подбора, (неравночисленность полов, полигамия и пр.) сложны даже с чисто биологической точки зрения. Следствием такого различия является более легкая разложимость факторов полового подбора, а с разложением одного из них разлагается и самый процесс полового подбора. Поэтому-то при изменении течения жизни половой подбор легко разлагается, и уже преобразований, претерпеваемых жизнью при самом возникновении цивилизации, вполне достаточно для его вытеснения из числа факторов прогресса. Не то с естественным подбором; простота, элементарность его факторов не допускает его разложения чрез их разложение: может быть разложено только сочетание, что при неустранимости самих слагаемых весьма трудно. Мы попытаемся проследить влияние, которое оказывает возникновение новой жизненной среды, культуры и цивилизации на естественный подбор в его целом и на его факторы в отдельности. Мы должны определить, насколько необходима и как проявляется борьба за существование под влиянием новых исторических деятелей и насколько орудием такой борьбы за существование служат качества, органически наследственные; только при одновременном присутствии этих условий естественный подбор может проявиться.

В органическом прогрессе естественному подбору принадлежит значение первенствующее, роль главного определителя и двигателя прогресса. Дарвин говорит о нем[45 - Дарвин. Происхождение видов, русск. изд., 1865, стр. 42; кроме того, сходные мнения см.: ibidem., стр. 5 ("…я убежден, что естественный подбор был главным деятелем" и пр.), 9, 56 (где Дарвин показывает, что даже влияние климата в органическом прогрессе преимущественно выражается вызовом естественного подбора) и др. места.]: "Переход от одной степени различия к другой, высшей степени, в некоторых случаях может зависеть от продолжительного действия различных физических условий в двух различных местностях; но мне не слишком верится в такой процесс, и я приписываю переход разновидности из состояния, в котором она мало разнится от своего родича, в состояние, в котором она разнится от него значительно, действию естественного подбора, накопляющего в известных, определенных направлениях разности строения". Другой известный биолог, одновременно с Дарвином пришедший к идее естественного подбора, Альфред Уоллес, говоря о фауне и флоре Малайского архипелага, замечает[46 - Уоллес. Малайский архипелаг, русск. перевод, стр. 20.]: "Необходимо заметить, что различие архипелага по естественным произведениям вовсе не соответствует делению на основании физических и климатических условий, – факт очень интересный для теории зависимости животных форм от внешних влияний… Нигде прежняя теория о зависимости естественных произведений страны от физических условий не встречает такого резкого и очевидного противоречия, как здесь". Таким образом, здесь Уоллес, подобно Дарвину, сводит прямое определенное влияние условий к весьма небольшим размерам. Герберт Спенсер, называющий естественный подбор косвенным уравновешением и вообще придающий прямому уравновешению (определенному влиянию условий) большее значение, чем большинство биологов, признающих изменяемость видов, все-таки считает, "что м-р Дарвин несомненно доказал, что значительная часть фактов – быть может, наибольшая — объяснима только как результат выживания особей, уклонившихся каким-нибудь косвенно вызванным путем от прародительского типа"[47 - Герберт Спенсер. Основания биологии, прим. к § 373, стр. 389 (русск. перев. изд. Полякова).]. Можно было бы привести и другие цитаты, доказывающие, что большинство биологов, признающих гипотезу развития видов, признает вместе с тем главным фактором развития естественный подбор родичей в борьбе за существование; остальные процессы: астрономические, геологические, атмосферические и др. влияния – признаются деятелями вспомогательными, только содействующими, по не производящими прогресс самостоятельно. Таким образом, под влиянием и главным руководством естественного 1 126 подбора совершалось течение органического прогресса в продолжение тех долгих периодов, через которые жизнь прошла, прежде чем она развила человека, а затем и первое человеческое общество. Самое происхождение человека и общества Дарвин приписывает действию естественного подбора преимущественно перед другими деятелями. Вот вкратце изложение теории Дарвина[48 - См.: Дарвин. Происхождение человека и половой подбор, т. I, гл. IV и V.].

Приведя цитату из Мальтуса о быстроте размножения, Дарвин останавливается на причинах, противудействующих ему: недостаток средств к жизни, следствием чего уменьшение плодовитости, войны, повальные болезни, разврат, а у дикарей, кроме того, детоубийство. Прародители человека, которые были еще беспомощнее дикарей и у которых едва ли могло в то же время быть распространено детоубийство, должны были плодиться чрезвычайно быстро, а потому должны были испытывать периодический голод в громадных размерах. Это последнее обстоятельство вело к естественному подбору, к выживанию приспособленнейших. В борьбе за существование победа человека была следствием его физического строения, умственных способностей и общественных инстинктов. "Хотя, – говорит Дарвин, – умственные способности и общественные привычки суть обстоятельства первой важности для человека, но мы не должны уменьшать важности и телесного его строения". Здесь на первом плане – твердость и устойчивость равновесия при стоянии на двух конечностях, давшая свободу рукам и тем самым громадное преимущество в битве и в добывании средств; освобождение рук и развитая ими вследствие того ловкость уменьшили деятельность челюстей и зубов, а потому и развитие их; умственное прогрессирование увеличило объем и изменило форму черепа и лица; стоячее положение и увеличение веса головы повлияло на изменение спинного хребта и тазовых костей. Таким образом, путем естественного подбора создался, по Дарвину, физический человек, каким мы его знаем[49 - Развитие руки Дарвин рассматривает: ibid., 154–156; вертикальное положение и его влияние на руки, позвоночный столб и таз – 156–159; уменьшение челюстей и зубов – 160; увеличение черепа, изменение его формы и влияние на позвоночный столб – 162–163. Кроме того, о наготе кожи см. 161–166 и о потере хвоста – 168. Приведенную цитату см. стр. 168.]. "Я старался показать, – говорит он, – что некоторые из самых характеристичных свойств человека усвоены им, по всей вероятности, посредством естественного подбора, прямым или еще чаще косвенным путем".

Особо и подробно в главах второй и третьей своего сочинения Дарвин рассматривает происхождение умственного превосходства и нравственности у человека, где он доказывает, впрочем, что они могли произойти из тех же психических основ, которые находим мы и у животных, но этот вопрос для нашей цели имеет мало значения. Указав только на то, что Дарвин выводит развитие нравственности из общительности, которые являются взаимно обусловливающими, перехожу к гл. IV, где трактуется человек уже с готовыми умственными способностями и нравственным чувством. После того как человек усвоил себе умственные и нравственные способности, отличающие его от низших животных, действие естественного подбора на его физическую организацию должно было сделаться ничтожным, так как все изменения в окружающей среде он уже встречал изобретениями и находчивостью ума. "Вопрос принимает[50 - Ibid., I, 177.], однако, другой вид, как справедливо замечает Уоллес, когда дело идет об умственных и нравственных способностях человека. Эти способности изменчивы, и мы имеем полное право думать, что изменения способны наследоваться. Поэтому если они были вначале очень важны для первобытного человека и его обезьянообразных прародителей, то совершенствовались и развивались под влиянием естественного подбора". Затем, на следующих страницах[51 - См.: Ibidem., I, 177–187.], Дарвин останавливается на том особом роде подбора, который является следствием борьбы за существование не особей между собою, но племен и обществ и который я, в отличие от обыкновенного естественного подбора, буду называть подбором историческим, или социальным. Он состоит, во-первых, в том, что наиболее одаренные племена вытесняют, истребляют или порабощают менее одаренные (при этом Дарвин указывает и путь, которым усовершенствование или изобретение члена племени передается другим членам, – подражательность), и во-вторых, в том, что в среде самого племени происходит подбор качеств, более полезных племени, а отсюда нравственный прогресс. Указывая на тот факт, что люди, более одаренные общественными инстинктами (нравственностью), должны, естественно, больше гибнуть вследствие их самоотвержения и храбрости, Дарвин замечает, что тут не мог иметь места подбор в силу закона наследственности. Распространение этих качеств должно было идти другим путем; примеры самоотвержения и храбрости должны были убеждать других, насколько это выгодно при взаимной преданности и верности, а отсюда – образование привычки, усиление симпатии, что может уже передаваться по наследству. Вторым, еще более важным стимулом должно было служить одобрение племени, слава. Удивление, возбуждаемое героем, вызывает в других желание отличиться. "Таким образом он (т. е. нравственно одаренная личность) может принести своему племени гораздо более пользы, чем в том случае, если бы он оставил потомков с врожденным стремлением наследовать его благородный характер"[52 - Ibid., 184.]. Из этих рассуждений Дарвин выводит, что всегда более нравственное племя или народ одержит верх над менее нравственным, а этим путем в человечестве подбирается нравственность.

Далее Дарвин переходит к обзору роли естественного подбора в цивилизованном обществе; но мы к этому обзору вернемся несколько позже, а теперь пока рассмотрим аргументацию изложенного. Прежде всего я должен обратить внимание на то, что в вышеприведенной теории Дарвина он под именем естественного подбора разумеет две совершенно различные формы подбора, более резко различающиеся друг от друга, чем подборы естественный и половой. Я говорю о том, что я выше назвал подбором историческим. Роль этого деятеля в органическом прогрессе совершенно ничтожна не только в сравнении с значением естественного подбора, но и относительно других факторов органического прогресса. В этой маловажности социального подбора в органическом прогрессе и надо искать причины того, что до появления Дарвинова "Происхождения человека", сколь мне известно, никто из биологов не обратил на него внимания; сам Дарвин впервые коснулся его, когда заговорил о прогрессе человечества, которое живет в обществах; но естественно, что наблюдая его в области, в которой он не был полным хозяином, как в биологии, Дарвин не отличил его от деятеля аналогичного и хорошо ему известного в органическом прогрессе. В самой аргументации Дарвина мы уже можем почерпнуть некоторые черты отличия; обобщив их, мы увидим, что деятель, показавшийся Дарвину его хорошим знакомым, есть лицо совершенно новое и даже состоящее далеко не в дружеских отношениях со старым знакомцем Дарвина, представленным им всему миру под именем "естественного подбора родичей в борьбе за существование". Естественный подбор, как мы знаем, порождается изменчивостью, упрочиваемою наследственностью и направляемою переживанием приспособленнейших в борьбе за существование. В историческом подборе роль наследственности (деятеля органического) заменяют, пример, подражательность, расчет выгоды, тщеславие, боязнь позора, традиция и предание (все – деятели социальные); переживание приспособленнейших не только не есть необходимость в историческом подборе, но, как сам Дарвин замечает, часто случается обратное, а направляющим фактором является победа обществ, в которых оказалось больше приспособленных к общественному быту, хотя бы их погибло относительно больше, чем из числа менее приспособленных соплеменников. Таким образом, факторы, сочетание которых производит естественный подбор, и те, следствием общего действия которых является подбор исторический, не одни и те же, и если Дарвин смешал эти два процесса, то, вероятно, потому, что оба вылупливаются, так сказать, из яиц, имеющих большое внешнее сходство, порождаются борьбою за существование между особями и борьбою за существование между обществами, а с другой стороны, оба приводят к совершенствованию породы, испытывающей их влияние. Но совершенствование – понятие относительное, если под ним не разуметь приспособления, а если его понимать таким образом, то придется сознаться, что совершенствование может идти не только бесконечно различными, но даже и прямо противоположными путями, и потому, если оба процесса и ведут к приспособлению, из этого еще вовсе не следует, что оба следуют тому же пути и друг другу не противоречат, не находятся в антагонизме. Именно в таком-то естественном антагонизме находятся наши деятели и вовсе не нужно много проницательности, чтобы убедиться в этом.

Какие качества подбираются естественным подбором? Без сомнения, такие качества, которые даруют одной особи победу над другою и которые могут быть унаследованы потомством победившей особи; но качества, дарующие победу одной особи над другою, – это качества, которыми она может устранить, уничтожить или обмануть другие особи наследоваться могут только физические и психические качества, а потому подбираемыми качествами, помимо физической силы и ума, будут жестокость, хитрость, лесть, вероломство – вообще же качества, разъединяющие людей. Они же будут размножаться естественным подбором наравне с другими, о которых я теперь не упоминаю. Посмотрим теперь, какие качества размножаются подбором историческим? В борьбе между обществами, как соглашается и Дарвин, берут перевес общества, теснее и лучше сплотившиеся, т. е. такие, где особи действуют единодушнее, где более сознана и осуществлена солидарность. Таким образом, исторический подбор стремится размножить качества, которыми (в пределах племени) одна особь помогает, содействует, сочувствует другим и прямо устраняет наклонности, разъединяющие людей (соплеменных). Противуположность процессов естественного и исторического подбора выясняется этим сама собою. Оставляя даже в стороне все другие эффекты обоих деятелей, мы видим, что одновременно действовать они могут только друг друга подрывая; действительно, уже из этого беглого сопоставления фактов видно, что исторический подбор направляет свою деятельность на развитие чувства симпатии, сознания солидарности, явлений, прямо противудействующих, по крайней мере, борьбе за существование между членами общества и тем подрывающих проявление естественного подбора.

Но этим противодействием проявлению борьбы за существование не ограничивает исторический подбор свой антагонизм подбору естественному; он идет дальше и стремится устранить самую причину борьбы за существование – перевес размножения особей над количеством пищи. Естественно, что победу при других равных условиях одержит племя более многочисленное, такое, которое размножается быстрее; размножение без искусственного умножения пищи производством ее ограничено весьма тесными пределами, но чем совершеннее способ ее производства или даже способ ее добывания в первобытной жизни, тем более раздвинуты пределы размножения, тем быстрее может размножаться племя, тем скорее перерастет оно численностью своих соседей. Значит, обыкновенно племя будет тем многочисленнее (при других равных условиях), чем скорее умеет оно раздвигать предел размножения, чем полнее равновесие между размножением его членов и умножением пищи. Очевидно, что и с этой стороны исторический подбор, даруя победу племенам более многочисленным, распространяет способы, которыми размножение потребностей и размножение средств удовлетворения удерживаются в равновесии или, по крайней мере, в большем равновесии, и тем самым пытается разложить сочетание деятелей, производящее борьбу за существование. Здесь вопрос не в том, производит ли исторический подбор равновесие между размножением и возрастанием средств и возможно ли вообще такое равновесие? – Положим даже, будто невозможно; но несомненно, что возможно приближение к нему более или менее полное, создаваемое развитием культуры, и исторический подбор, сам ничего не производя, только сортирует эти приближения и охраняет наибольшие, даруя им победу в борьбе племен и обществ. С другой стороны, несомненно, что чем больший дан простор размножению, тем меньшее поле остается для борьбы за существование, которая и вызывается стеснением размножения; ослабление же борьбы за существование влечет и ослабление естественного подбора. Таким образом, борьба за существование с двух сторон стеснена историческим подбором – развитием чувств и мыслей в особях, отвращающих их от борьбы, и расширением предела размножения, отчего она является уже не столь повелительною. Кроме этого противудействия естественному подбору чрез ослабление и ограничение борьбы за существование, исторический подбор прямо истребляет и уничтожает те общества, в которых наиболее развился эгоизм, т. е. в которых, следовательно, естественный подбор был наиболее деятелен, а этим исторический подбор должен отчасти косвенным путем содействовать разложению борьбы за существование и органической наследственности признаков, дарующих победу. Устраняя общества, в которых естественный подбор наиболее деятелен, потому что создаваемые им качества оказываются невыгодны в борьбе между племенами, но не будучи в состоянии устранить самую борьбу за существование, исторический подбор естественно сохранит те племена, где борьба за существование пользуется орудиями, органически ненаследственными. Это же обстоятельство вытесняет естественный подбор, не вытесняя борьбы за существование. Таким косвенным покровительством племенам, принявшим ненаследственные орудия в борьбе за существование между сочленами, не ограничивается исторический подбор. Искусственные орудия борьбы – власть, богатство, знание, привилегия и т. д. Пользование этими орудиями в борьбе за существование изменяет ее характер; прямое насилие заменяется эксплуатацией. Большинство этих орудий при своем развитии дает также перевес в борьбе между племенами, а естественно, раз они стали главными орудиями успеха, они должны развиваться. Это развитие богатства и знания при других равных условиях дает также перевес и в борьбе племен – трюизм, который, конечно, не стоит доказывать. Говоря о власти как орудии борьбы за существование, я менее всего разумею борьбу за власть, когда она не орудие, а цель, и притом преследуемая большею частью в борьбе насилием; орудием в борьбе за существование власть может быть только тогда, когда она прочна, а ее прочность может иногда показывать дисциплину племени; значение дисциплины в борьбе между племенами тоже не требует доказательств. Даже привилегии, поскольку они во время их возникновения послужили накоплению богатства, знания, военного искусства, могли сослужить свою службу в междуплеменной борьбе. Если же, таким образом, замена грубой борьбы за существование, где орудиями борьбы служат сила, быстрота, ум, ловкость, жестокость, неразборчивость средств, тою формою этой борьбы, которая зовется конкуренцией и употребляет орудия, органически ненаследственные: богатство, знание, привилегию, искусство, власть, если эта замена оказывается выгодною в борьбе племен, то исторический подбор дает преобладание последней форме, хотя вообще он ослабляет всякую борьбу за существование. Таким образом, исторический подбор по всем пунктам является антагонистом естественного подбора; он распространяет чувства и наклонности, отвращающие человечество от индивидуальной борьбы за существование; он распространяет культуры, удачнее других решающие вопрос о равновесии между потребностями и средствами удовлетворения; он, наконец, дает преобладание косвенно и прямо формам общежития, где в большей степени устранена органическая наследственность орудий борьбы за существование. Если первыми двумя путями он только ослабляет естественный подбор, то последним он может его изгнать совершенно. Таковы-то эффекты исторического подбора; будучи сочетанием иных деятелей, хотя наружно походя на естественный подбор, он является повсюду его антагонистом. Не касаясь в настоящее время вопроса, насколько он в состоянии совершенно изгнать естественный подбор, нельзя не признать, что именно к этому тяготеет его деятельность. Исторический и естественный подбор – силы, взаимно исключающие; это два полюса в ряду процессов, которыми совершается прогресс жизни. Но оба они процессы сложные, а потому их антагонизм должен находить истолкование в антагонизме их факторов. Если деятельность естественного подбора угнетается историческим подбором, то, значит, факторы первого противодействуют факторам последнего, и процесс исторического прогресса даже без вмешательства исторического подбора должен быть враждебен естественному подбору и именно в тех самых пунктах, поражением которых исторический подбор угнетает естественный. Эту сторону вопроса мы и должны разобрать теперь.

Мы видели, что исторический подбор борется с естественным тремя путями: во-первых, он стремится разложить сочетание борьбы за существование и органической наследственности орудий борьбы и победы, во-вторых, он стремится ограничить и парализовать проявление борьбы за существование, развивая чувства и наклонности, ей противоположные, и в-третьих, он стремится уничтожить причину борьбы за существование, покровительствуя культурам, лучше других уравновешивающим размножение населения умножением средств. Но он, как я уже упоминал, есть деятель, только сортирующий племена и культуры, которые создаются другими процессами; в индивидуальной борьбе за существование материал для сортирования доставляет индивидуальная изменчивость; в борьбе племен этим материалом служат различия культур и цивилизаций, созданные не случайно, но необходимым развитием исторического прогресса. Поэтому и различия по тем трем признакам, на основании которых исторический подбор сортирует борющиеся племена, должны возникать не иначе, как путем этого прогресса. Общественное развитие, следовательно, независимо от того процесса, двигателем которого является исторический подбор, должно разлагать сочетание борьбы за существование и органической наследственности признаков, дарующих победу, должно развивать чувства, отвращающие население от борьбы, должно стремиться уравновесить размножение населения с размножением средств. Все это должно создаваться прогрессом каждого общества, а дело исторического подбора только дать преобладание наиболее успевшим обществам; не производись эти явления естественным ходом исторического прогресса, историческому подбору не над чем было бы и работать. Повсюду он по необходимости является деятелем, только мультиплицирующим эффекты естественного общественного процесса. Рассмотрим же поочередно, как проявляются в историческом прогрессе те три явления, на которых мы выше остановились: устранение органической наследственности орудий борьбы за существование; развитие нравственного чувства, восстающего против проявления борьбы за существование между людьми; и уравновешение размножения населения умножением средств. Начнем с первого явления.

Глава X

Органическая наследственность орудий борьбы

Пересмотрим для нашей цели различные общественные формы, через которые прошла цивилизация в своем историческом развитии. Нам нет надобности останавливаться на вопросах о причинах, обусловливавших переход от одной формы к другой, на деятелях, создававших исторический прогресс; эти причины и эти деятели суть явления общественные в тесном смысле, и их проявление, поскольку оно создавало явления общественные же, не относится к предмету настоящего исследования. Ими мы займемся лишь настолько, насколько они воздействовали на те сложные биологические деятели, которые делали прогресс органический. Мы уже определили общий и коренной антагонизм, существующий между проявлением естественного подбора и прогрессом человечества, насколько он производится подбором социальным, или историческим. Теперь мы должны рассмотреть, как независимо от этого сложного деятеля прогресс исторический воздействует на проявление естественного подбора. В какое отношение становятся к нему различные общественные условия по мере возникновения их в обществе с развитием цивилизации, и прежде всего по нашему плану нам предстоит решить вопрос об отношении этих условий к одному из условий естественного подбора, к органической наследственности признаков, дарующих победу в борьбе за существование. С этой-то точки зрения мы и пересмотрим сейчас различные формы, в которые последовательно отливались человеческие общества.

Наиболее древняя и вместе с тем наиболее простая форма общества представляется диким состоянием (sauvagerie). Несмотря на разнообразие быта диких племен, можно установить общие признаки этого состояния, которые вместе с тем должны быть и самыми основными. Обращаясь к экономической стороне жизни этих племен, самым характеристическим отличием будет то, что пища ими добывается, но не производится: охота и рыбная ловля составляют главный источник их пропитания, затем следуют дикорастущие плоды, травы и коренья. В этом состоянии размножение ограничено еще теми средствами пропитания, которые производит сама природа, не направляемая трудом человека. Прогресс экономический тут может заключаться в расширении сферы добывания пищи чрез включение произведений, прежде недоступных добыче, что производится при помощи усовершенствования орудий и снарядов, служащих для охоты и рыбной ловли. Палица, праща, дротик, топор с каменным лезвием, а затем, быть может, и с металлическим, нож и лук – вот разные приспособления, которые достижимы и в дикой форме человеческого общества; сюда же можно отнести удочки с костяными крючками, острогу с каменным или костяным наконечником, плетеную из ветвей западню для рыб, равно как капканы для зверей и волосяные силки для птиц. Все эти и некоторые другие снаряды и орудия были изобретены в период дикого состояния и предназначались служить облегчением в добыче пищи; с этой стороны можно бы было сказать, что уже и в дикости человек отчасти, косвенным путем обратился к производству пищи, производя орудия для добывания ее. Но, во всяком случае, прямого производства пищи мы не встречаем в этой форме общежития.

Второю характеристическою чертой дикости в ее экономической жизни является простота, элементарность всех ее производств. Главною стороною производства должно было быть создание вышеисчисленных орудий и снарядов для добывания пищи; одно простое перечисление их, мною сделанное, указывает на несложность производства. Прогресс в производстве этих орудий, как и многих других предметов труда дикаря, был отчасти обусловлен уменьем искусственно производить огонь; искусственное добывание огня известно всем дикарям, с какими только знакома наука, но, конечно, было время, когда люди не знали его. В добывании огня мы замечаем некоторый прогресс: желобок и палочка, огневое сверлило и кремень – вот различные фазисы этого прогресса. Все способы самые простые, не требующие, как наши способы, сложного сотрудничества для производства снарядов[53 - О снарядах для добывания огня, употребляемых в первобытной культуре, см.: Тайлор. Доисторический быт человечества, гл. IX. О несуществовании незнакомых с добыванием огня племен, стр. 307–317. О снаряде "палка и желобок", стр. 319; об огнесверлиле, стр. 320–333; о других снарядах диких для той же цели – на следующих страницах. Эти снаряды (кроме кремня) состоят в различных приспособлениях трения дерева об дерево.]. После добывания пищи и добывания огня надо обратить внимание еще на производство снарядов для приготовления пищи (посуда), одежды, жилища. Пересмотрите поочередно все эти производства, как они изложены, напр., у Тайлора[54 - См.: Ibidem., о посуде, 9-я же глава, после добывания огня.], и вы согласитесь, что все производимое дикарем не требует необходимо сложного сотрудничества, разделения труда, хотя в высших фазах развития дикого общества оно и могло бы проявиться. Итак, экономические признаки дикого общества сводятся к добыванию пищи (отсутствию ее производства) и к простоте форм производства (отсутствию разделения труда). На такое определение могут, пожалуй, возразить, что я определяю дикое состояние отрицательно, отсутствием таких-то признаков; на это я замечу, что положительною характеристикою экономической жизни дикого состояния будет уже присутствие производства, какого бы то ни было, и что насколько присутствие производства отграничивает дикое общество от досоциального состояния, настолько отсутствие производства пищи и отсутствие сложного сотрудничества, вместе взятые, отделяют его от последующих состояний и форм общественных.

При таком экономическом быте, где каждый член общества может обойтись без помощи своих сочленов или, по крайней мере, где содействие выражается обыкновенно в форме простого сотрудничества и только как исключение в форме сложного, при таких условиях экономической жизни зачатки материальной культуры, находимые нами в диком обществе, не могут изменить существенно условий борьбы за существование. Отсутствие производства пищи исключает возможность значительных сбережений и запасов ее, которые могли бы капитализоваться и за которые обладатель их мог бы покупать услуги и помощь других; это же отсутствие обусловливает отсутствие и собственности в том виде, как вырабатывается это понятие впоследствии, а это опять-таки лишает возможности одних лиц покупать труд других, не обменивая его на свой собственный. Простота всех производств, доступность их более или менее каждому сочлену делает бесполезным накопление этих незамысловатых продуктов, что тоже мешает созданию капитала и приобретению органически ненаследственных орудий борьбы за существование. Таким образом, экономические условия первобытного дикого общества нисколько не ограничивают действия естественного подбора, поскольку оно зависит от органической наследственности орудий борьбы за существование. Влияние их в этом направлении ограничивается, быть может, только введением новых признаков как орудий борьбы, напр., изобретательности, искусности ручной работы и т. п. Не надо забывать, впрочем, Что уже и дикая культура все же расширяет пределы размножения и с этой стороны частью противодействует борьбе за существование. Укажу еще и на то обстоятельство, что если сложное сотрудничество и не необходимо в экономическом быту диких, то все же оно возможно и выгодно для племени, где проявится, и исторический подбор не преминет выдвинуть подобные племена и даровать им успех в междуплеменной борьбе за существование. Сложное же сотрудничество и при отсутствии производства пищи может породить капитализацию продуктов, хотя бы, напр., глиняной посуды. Такими частными осложнениями вообще простого производства, которые должны непременно возникать со временем и в диких обществах, отчасти нарушается значение личных, органически наследственных качеств в борьбе за существование, но покамест это нарушение не идет дальше простого колебания, быть может, замедления естественного подбора.

Политическая жизнь диких племен находится еще в более рудиментарном состоянии, чем экономическая. Главную роль играет союз семейный; но значение различных форм брака (коммунального, полиандрии, полигамии, умычки), господствующих в диких обществах, я рассмотрел в этюде о половом подборе в обществе. Там я показал, как коммунальный брак должен был естественно перейти в полиандрию или полигамию уводом; как полиандрические племена, принявшие повсюду обычай эндогамии, должны были вследствие тесного скрещиванья измельчать и погибнуть; как, напротив того, полигамы должны были быстро размножаться и подбираться по силе, ловкости и т. д., вследствие чего они должны были взять верх в междуплеменной борьбе и вытеснить племена полиандрические и коммунальные. Значение форм брака для проявления полового подбора и направления его деятельности чрезвычайно важно, но на течение естественного подбора, кроме некоторых указанных в прошлом этюде черт, они могут иметь влияние весьма тесное. Укажу, напр., на последствия порабощения женщин, которое в большей или меньшей степени сопровождает форму брака умычкой. Власть, которую в таком браке приобретает муж над женою, делается в руках мужа одним из орудий борьбы за существование; он по возможности слагает с себя трудности повседневной работы, часто ограничивая свою деятельность только добыванием пищи, все же производство лежит на жене или женах. Тяжелая работа, обременяющая женщину, делает ее малоплодовитою[55 - См.: Герб. Спенсер. Основания биологии, т. II, ч. VI, § 327, а также главу VIII той же части (§§ 347–351), где Спенсер доказывает, что между количеством траты силы организмом и генезисом существует антагонизм. Любопытный пример в этом роде приводит Уоллес в "Малайском архипелаге", именно племя дайяков на о. Борнео, которое, несмотря на все благоприятные условия, не размножается. Уоллес объясняет это обременением дайякской женщины, на которой лежит тяжелая работа, см. русск. перев., стр. 99-101. Поэтому, мне кажется, мои соображения о значении порабощения женщины для исторического подбора имеют за себя как теоретическую подкладку в выводах Спенсера, так и замечательный пример. У Герб. Спенсера приведены и другие примеры, даже, по-видимому, более поразительные, но ни один не соединяет в себе столько условий плодовитости при доказанной неплодовитости. Интересны следующие факты: кафры имеют от 12 до 20 детей, готтентоты редко более 3, многие женщины совершенно бесплодны. Плодовитость малодеятельных канадцев-французов и малоплодность деятельных англичан-канадцев. Во Франции и Австрии дознано, что зрелость крестьянской трудящейся девушки наступает годом позже, чем праздной девушки среднего сословия (см. §§ 360–367).], и племя, дальше других ушедшее по пути обременения женщины, должно медленнее размножаться, а это роковым образом отзывается на нем в междуплеменной борьбе за существование. Таким образом, порабощение женщины, служащее орудием в индивидуальной борьбе за существование, является причиною поражения в междуплеменной борьбе, так что если, как мы видели в прошлом этюде, исторический подбор и дарует победу полигамии уводом, порождающей порабощение, то он же полагает и предел такому порабощению.

Кроме семьи, дикое общество знает еще форму племени, т. е. союза семей одного происхождения, но Ото наименее исследованная сторона первобытной культуры. Вообще можно сказать, что это форма весьма неустойчивая, власть племени или его предводителя весьма невелика (надо помнить, что я говорю о диких в строгом смысле, как определяются они вышеочерченным экономическим бытом). Надо полагать поэтому, что власть, которою облекался начальник племени, не могла служить особенно деятельным орудием в борьбе за существование, если сам начальник не обладал какими-либо особыми личными преимуществами, а с другой стороны, трудно допустить, чтобы были часты случаи начальников, не возвышавшихся над своими соплеменниками личными преимуществами. Вообще надо признать, что в диком обществе условия политического быта также мало колебали органическую наследственность орудий борьбы за существование, как и условия экономические. Некоторое колебание могли произвести власть мужа над женою (и, быть может, отца над детьми) и наследственность звания предводителя племени, где она успела установиться, так что власть, в будущем столь могучее орудие борьбы за существование, в диком обществе еще бессильна в конкуренции с личными преимуществами так же, как капитал и собственность.

Чрезвычайно распространено мнение, что вначале звание начальника племени и священника, посредника между богами и людьми, облекало всегда одного человека, так что только впоследствии выделились власть светская и духовная, но мне кажется, что подобный случай не может быть рассматриваем как общий и даже как господствующий. Несколько позже в родовом быту это, действительно, по-видимому, было всегда так, но в диком состоянии, как мы его выше определили, это явление едва ли может почитаться необходимо присущим, неизбежною первой ступенью развития жречества. В сравнительно более высоком патриархальном быту были и религиозные воззрения несколько выше; оба элемента религиозного развития – обоготворение сил и явлений природы и поклонение душам умерших – приняли несколько систематическую форму, олицетворились, поэтому и форма поклонения приняла более постоянный и определенный характер, явилась необходимость постоянного жертвенника, правильных, периодических приношений, а кому же, как не родоначальнику, было естественнее всего исполнять эти религиозные обряды за весь свой род. Но такая выработанность (относительная) религиозных воззрений могла явиться в диком обществе разве уже при переходе его в другие формы и потому не может рассматриваться как общее правило. Преобладающею формой мифического миросозерцания дикаря должно было быть обоготворение предметов природы и умерших в самой грубой форме. Здесь не находим мы еще ни постоянных жертвоприношений (или, лучше сказать, вовсе не находим жертвоприношений в их позднейшей форме), ни молитв, ни храмов; религиозное поклонение выражается в колдовстве и заклинании. Колдун и знахарь, по всей вероятности, предшествовали жрецу-предводителю племени, как идея об управлении природы, посредством заклинаний и различных подражательных действий предшествовала идее управления ею при помощи умилостивления всесильных богов. Если же таков был прогресс религиозного мышления, то, значит, в диком обществе мы должны найти дифференцованными власть политическую и влияние, соединенное с званием посредника между людьми и богами. Мы, действительно, видим повсюду у диких, что не начальники их являются у них шаманами, колдунами, кудесниками, ведьмами и вообще различных наименований вещими мужами, женами и девами. Эти же наименования служат, во всяком, случае, более надежным орудием в борьбе за существование, чем сомнительные капиталы дикаря или колеблющаяся власть его предводителя. Власть различных вещих над дикарями изумительна и, конечно, представляет собою действительное, могучее орудие в борьбе за жизнь и притом орудие, органически ненаследственное. Для нас важно бы было определить теперь, как оно приобретается. Если приобретение его связано с каким-либо особенным личным качеством или качествами, то эти качества должны быть покровительствуемы естественным подбором. К сожалению, антропология представляет мало материала для решительного определения пути достижения у различных диких племен звания знахаря, колдуна. A priori можно сделать несколько предположений; во-первых, вероятно, это частью люди душевнобольные с расстроенным воображением, энтузиасты, быть может, галлюцинанты; во-вторых, весьма часто это должно быть просто хитрецы, ловкие обманщики. Эти качества, следовательно, вероятно, могли бы подвергнуться подбору, но я думаю, по крайней мере, относительно второго разряда, что они должны развиваться скорее чрез упражнение, чем подбором. Если люди первого разряда, быть может, и могут возвыситься до звания колдуна, вещего человека самостоятельно, без содействия прежнего колдуна, то едва ли это вероятно для лиц второго разряда; колдун же окажет содействие, научит, скорее всего, своего сына, и таким образом это звание, вероятно, на практике является наследственным. Наследственность звания в известных родах исключает деятельность естественного подбора, а болезненность первого разряда знахарей не позволяет рассчитывать на оставление ими более многочисленного потомства. И это, вероятно, самое чувствительное ограничение естественного подбора в диком обществе.

Пересмотрев, таким образом, все главнейшие стороны быта диких племен, мы приходим к заключению, что значение в борьбе за существование орудий, органически ненаследственных, весьма ограничено в диком обществе; в экономическом и политическом быту оно даже ничтожно, и их можно ценить разве как зародыши условий, имеющих развиться; несколько больше значение их в религиозном быту. Поэтому остается полный простор людям употреблять в борьбе за существование их личные природные преимущества, которые в большинстве случаев и решают борьбу, и этим путем естественный подбор удерживает свое значение. Теперь нам нужно только определить направление, в котором должен действовать естественный подбор в диком обществе, если не повсеместно и не всегда, то, по крайней мере, в большей части случаев. Появление культуры, хотя и не в совершенной форме, должно было уже изменить направление подбора. На это изменение я уже указывал в этюде о половом подборе, именно, что вместо подбора специальных орудий вооружения для нападения и защиты (вроде рогов, клыков, брони и т. п.), которые подбираются в докультурный период, на первый план выступает подбор силы, ловкости, быстроты, ума вообще. Благодаря этому изменению признаков, подверженных подбору, происходит и другое немаловажное изменение. Различия особей по силе, ловкости, быстроте, уму должны меньше, чем различия по величине, крепости, выгодной форме и пр. орудий вооружения, зависеть от индивидуальной изменчивости при рождении (возникающей вследствие случайных причин, особого столкновения наследственностей при скрещивании, реверсии и т. п.) и происходят, вероятно, больше из различия упражнения. Если же это так, то естественный подбор значительною частью является лишь деятелем, умножающим последствия прямого приспособления чрез усиленное упражнение. Я не хочу сказать, чтобы случайная изменчивость вовсе не доставляла или доставляла очень мало материала для подбора, но только то, что она с возникновением даже дикой культуры начинает доставлять его меньше, чем в докультурный период, и что очищаемые ею области занимаются изменчивостью, порождаемою определенным влиянием условий; одним словом, что определенное влияние условий, раз вступив на почве социальной жизни в борьбу с естественным подбором за значение в прогрессе, берет верх, что называется, не мытьем, так катаньем. Не будучи еще в состоянии значительно поколебатьразмеры его деятельности, оно частью делает его просто мультипликатором своих эффектов, изменяя род его деятельности.

Выше я упомянул, что естественный подбор в обществах дикарей Должен тоже, по-видимому, содействовать развитию ума; мы видели, говоря об историческом подборе, что, между прочим, естественный подбор должен развивать антисоциальные психические качества: лукавство, обман, вероломство, жестокость. Быть может, именно его действию должны мы приписать встречаемое между дикарями людоедство и вообще зверство, иногда превосходящее все, что мы знаем о подобных чувствах у низших животных[56 - См.: Леббок. Начало цивилизации, гл. VII. На стр. 164 он говорит, что жестокость, воровство, убийство, грабеж считаются у дикарей похвальными; при этом он прибавляет даже: "Нравственность дикарей гораздо ниже и менее развита, чем вообще предполагают" (стр. 165). Ряд интересных и многочисленных примеров на стр. 164–167; приводимые факты чрезвычайно разнородны и, конечно, далеко не одинаковой пробы и значения; но есть между ними и такие, которые не только вполне подтверждают взгляд Леббока, но даже доказывают больше, напр., см. о тасманийцах, австралийцах, восточных неграх и др. (Прим. 1-го изд.)Добавлю это примечание указанием на интересные данные, заключающиеся в книге г. Кулишера "Очерки сравнительной этнографии", 8-12. (Примеч. 2-го издан.)]. Отсутствие чувства симпатии, жалости должно было развиваться в индивидуальной борьбе за существование. Помимо этих качеств, естественный подбор, вероятно, производит у дикарей подбор ума, энергии, находчивости, а особенно совершенства внешних чувств и, может быть, некоторых других психических свойств, но ни в каком случае и никогда нравственности. Мы видели, что противоположное мнение Дарвина произошло оттого, что он под естественным подбором разумел исторический подбор, процесс, существенно от него отличный по своим составным факторам и прямо противоположный по эффектам. Резюмируя наше обозрение проявления естественного подбора в диком обществе, мы можем сказать: 1) что создание первобытной культуры, которая отличает эту форму общественного быта, ведет к изменению направления естественного подбора, обращая его на подбор силы, быстроты, ума вообще, а не орудий вооружения, которые заменяются искусственным оружием; 2) что такое изменение характера подбора заставляет его в большей степени пользоваться изменчивостью, порождаемою определенным влиянием условий, и таким образом делает его отчасти просто мультипликатором эффектов этих условий, подбирая наиболее удачные; 3) что создание культуры, поскольку оно выражается в появлении сложного сотрудничества, политической организации и того мнимого знания, которое выражается в колдовстве, влечет за собою появление на арене борьбы за существование орудий, органически ненаследственных, и тем ослабляет деятельность естественного подбора; 4) что это ослабление весьма незначительно, и естественный подбор играет поэтому видную роль в жизни диких обществ; но 5) всякое подобное ослабление покровительствуется историческим подбором, и потому общий прогресс всего дикого человечества выражается в постепенном, ослаблении естественного подбора, хотя при условиях дикого быта он и не может быть вытеснен совершенно.

Я остановился подробно на диком обществе, потому что в нем мы уже встречаем в зерне главные социальные условия, имеющие развиться и определиться с ходом исторического прогресса; они еще бессильны ввиду физических и органических деятелей, но направление, характер их деятельности мы можем наметить довольно отчетливо и в этом зачаточном состоянии. По отношению к занимающему нас вопросу органической наследственности орудий борьбы за существование направление это состоит во введении орудий, ненаследственных органически, и притом соразмерно развитию сложного сотрудничества, укреплению политической организации и значению действительного или предполагаемого только знания. Факторы эти не сами по себе производят такое последствие, но чрез создание капитала, власти и знания и чрез распределение их несоразмерно личным качествам. Раз такое распределение возникло, оно уже само служит причиною дальнейшего развития в том же направлении; первоначально же возникает это явление из естественного стремления передать свои преимущества (богатство, власть, знания) детям, которые, конечно, не всегда обладают личными качествами, доставившими их отцам переданные им преимущества. Все эти выводы и соображения мы можем сделать, наблюдая первобытную культуру диких, когда все отношения еще не затемнены, когда указанные социальные деятели еще только зарождаются, взаимно друг друга не осложняют и стоят лицом к лицу преимущественно с деятелями органического прогресса, силами докультурного периода. Определив их значение при самом, так сказать, их зачатии, мы тем облегчаем себе дальнейший путь, где будем иметь дело с ними же. Поэтому мы можем ограничиться лишь беглым обзором последующих форм быта и остановимся несколько подробнее только на последней форме – цивилизованном государстве.

В экономическом развитии поворотным пунктом от дикого состояния к цивилизованному надо, по-видимому, считать время, когда впервые была произведена пища; окончательно же переходит дикий быт в другие формы, когда производство пищи получает решительное преобладание над ее добыванием, когда земледелие или скотоводство заменяют охотничий и рыбный промыслы. Теперь отвергнуто мнение, будто скотоводство необходимо предшествовало земледелию; оба способа производства пищи возникали прямо из дикого состояния, смотря по условиям страны, в которой жило племя, делавшее этот прогресс. Однако от этого не уменьшаются существенные и весьма важные различия обоих способов производства. В то время как развитие земледельческой промышленности вместо зверо- и рыболовной значительно усложнило процесс добывания пищи как для каждого индивида, так и для всего общества, возникновение скотоводства едва ли даже не упростило этот процесс, по крайней мере, для каждого индивида. Уход за стадами, состоящий в одном оберегании, кухонное искусство, производство молочных продуктов, кож, войлоков – вот чем ограничивался труд члена кочевой общины; разделение труда мы едва ли вправе тут ожидать больше, чем в диком состоянии, а отсутствие частной собственности предупреждает накопление капитала. Вообще по условиям быта кочевого, пастушеского надо ожидать, что тут исчезает индивидуальная борьба за существование и вполне возмещается борьбою между родами. Было бы весьма интересно определить орудия борьбы и победы в междуродовых войнах пастухов-кочевников, но это прямо не относится к предмету настоящего этюда.

Земледелие, как выше упомянуто, осложняет производство и потому открывает путь к развитию сложного сотрудничества; но гораздо важнее то обстоятельство, что возможность неравенства урожая, возможность делать запасы и сбережения производят нечто вроде капитализации, процесс, постоянно поддерживаемый сложным сотрудничеством[57 - Я здесь вовсе не касаюсь вопроса об образовании капитала в современной экономической жизни, производится ли он чрез сбережение, как утверждают одни, или производительным потреблением, как думает, напр. Милль, или наконец, вследствие постоянной разности между ценностью, потребляемою трудом и воспроизводимою им, как доказывает К. Маркс. На той ступени экономического развития, которой я тут касаюсь, не может быть речи о подобных разногласиях, тем более, что я рассматриваю тут капитал не как орудие и средство производства (определение экономической науки), а лишь как орудие и средство борьбы за существование. Если в обоих своих значениях капитал и не лишается своих характеристических отличий, то все же он является далеко не в одном и том же убранстве. Может быть, мне возразят, что в таком случае лучше не употреблять термина капитал, чтобы не затемнять и без того не слишком отчетливое представление о нем, господствующее в науке; с этим нельзя не согласиться, но термин богатство еще менее выдержит критики, потому что далеко не все богатство употребляется как орудие борьбы за существование, а значительная часть растрачивается. Большею частью только та доля его, которая употребляется на производство служит орудием борьбы за существование, поэтому ей и приличествует всего более название капитала. Однако, менее кого бы то ни было я смешиваю капитал в смысле орудия производства и в смысле орудия борьбы за существование; богатство, употребленное на подкуп, не есть орудие производства, хотя оно тут послужило орудием в борьбе за существование. Государственные затраты на канализацию, осушение болот или орошение безводных степей пошли на производство, но они никому не послужили орудием борьбы за существование, напротив, они, расширив предел размножения, ослабили борьбу за существование.]. Рядом с экономическими преобразованиями рука об руку идут политические. Здесь главным раздельным пунктом является возникновение государства, промежуточною формою – родовой или патриархальный быт, а также общинный. Мы не будем вдаваться в разбор всех этих форм и их генезиса. Довольно того, что в это время шаг за шагом возникали собственность, сословия, рабство, государственная власть, жреческая иерархия и, таким образом, постепенно развивались преимущества, которые не могут быть унаследованы органически и которые не связаны причинною связью ни с каким органически наследственным признаком. Все эти преимущества росли и количественно, и качественно, увеличивалось их число и их сила, так что, наконец, в цивилизованном государственном быту мы находимся лицом к лицу с чрезвычайно сложным механизмом культуры и гражданственности, где успехи каждого члена общества заранее, так сказать, предопределены его положением и управляются течением обстоятельств, в весьма слабой степени зависимым от его воли. Знатность, участие во власти, богатство, образование, покровительство сильных мира сего, политические учреждения родины, образование и состоятельность среды и пр., и пр. – вот главные орудия успеха в цивилизованном обществе. Говорят, находчивость, предприимчивость, энергия много значат; но что со всеми этими достоинствами поделает бедняк, не получивший образования и не имеющий сильного покровителя? А получить образование, составить состояние, приобресть покровителя – разве это зависит от бедняка, всем обделенного, а не от ряда обстоятельств, сложившихся, быть может, за много времени даже до его рождения и над которыми во всяком случае он не властен. Вообще, я не могу представить себе пути, который естественный подбор мог бы проложить себе на арену социального прогресса в цивилизованном быту. Мнение, мною высказываемое, противоречит многим авторитетам и, между прочим, воззрениям Дарвина и Герберта Спенсера; поэтому мне придется теперь остановиться на разборе их мнений. Начну с Дарвина.

Вот краткое изложение воззрений Дарвина[58 - См.: Дарвин. Происхождение человека и половой подбор, I, рус. пер. Сеченова, гл. V, стр. 187–203.]. Первым противодействием влиянию естественного подбора в цивилизованной жизни являются средства против болезненности и смертности, призрение беспомощных, богадельни и приюты и пр. Осложняющим влиянием является собственность, вследствие чего на арену борьбы за существование люди выходят не с одинаковыми средствами (Sic!). "Хотя цивилизация, – соглашается Дарвин[59 - Ib., 191.], – противодействует во многих отношениях естественному подбору, зато, с другой стороны, введением лучшей пищи и избавлением от случайных нужд она, очевидно, благоприятствует лучшему развитию организма". Это доказывается тем, что люди цивилизованных стран сильнее дикарей. Значит, замечу я от себя, естественный подбор вовсе не столь благодетельная вещь и порода может улучшаться и без него; ведь сам Дарвин приписывает не ему улучшение породы, а прямому влиянию цивилизации. Однако обратимся к Дарвину. Определив, таким образом, противодействующие условия, Дарвин переходит к положительному проявлению естественного подбора: несомненно, что наиболее смышленые и изобретательные лучше успевают в жизненной конкуренции, что, впрочем, до известной степени уравновешивается размножением непредусмотрительных людей. Что касается вопроса о бесплодии талантливых людей, то Гальтон решил его положительно: "Относительно физического строения, усовершенствованию вида способствует подбор несколько более одаренных, а не сохранение резких и редких аномалий. То же должно существовать и относительно умственных способностей". Поэтому вопрос о наследственности таланта не так важен. Гальтон открыл закон среднего уклонения от нормы, в силу которого при общем повышении уровня умственных способностей должно являться и более талантов. Для нравственного усовершенствования путем подбора важны следующие факты: казни, заключения и ссылки преступников; самоубийства меланхоликов и помешанных; удаление помешанных; эмиграция беспокойных людей; сильное сокращение жизни пьянством; неплодовитость развратных женщин и обыкновенное безбрачие развратных мужчин. Однако, перечислив все это, Дарвин замечает[60 - Ibid., I, 194.]: "Насколько вопрос касается высокого уровня нравственности и увеличения числа способных людей, естественный подбор имеет, по-видимому, у цивилизованных наций мало влияния". До сих пор приведены факты, в которых естественный подбор является деятелем совершенствующим, но дальше Дарвин приводит и другой ряд фактов: бедные (большею частью менее образованные) и легкомысленные женятся рано, откуда происходит не только то, что они производят больше детей и что поколения их сменяются быстрее, но и то, что дети их сильнее и здоровее. Влияние этих фактов уравновешивается фактами их большей смертности и меньшей плодовитости при неумеренности. В этом отношении интересные данные представляет статистика, которая показывает, что между 20–80 годами жизни холостяков умирает почти вдвое больший %, нежели женатых того же возраста. Отсюда Дарвин вслед за Фарром выводит, что только лучшие представители каждого поколения находят возможность вступить в брак. История тоже доставляет Дарвину несколько примеров естественного подбора: вредное влияние инквизиции (особенно в Испании) на уровень умственных способностей; вредное влияние безбрачия духовенства в средние века, когда все трудолюбивое и умственно развитое шло в духовные. Этим исчерпывается все сказанное Дарвином о действии естественного подбора в цивилизованном обществе. Правда, Дарвин сам, как мы выше видели, допускает его с весьма ограниченным значением, но все же допускает больше, чем я могу уступить; разберем же шаг за шагом аргументацию Дарвина.

Прежде всего, останавливаясь на деятелях, противудействующих естественному подбору, Дарвин посвящает большую долю своего внимания тем условиям, которые спасают от конечной гибели лиц, уже побежденных в борьбе за существование; но очевидно, если бы этим ограничивалось противодействие естественному подбору, то по большей мере оно замедлило бы только ход его. Из органических ненаследственных орудий борьбы за существование Дарвин берет в расчет только собственность и то довольно поверхностно[61 - Cм.: lb., I, 189–191.]; все же остальные факторы: образование (которое ведь унаследовано быть не может), власть политическую, духовную власть священника, сословные привилегии, различные монополии и вообще весь сложный механизм политических, гражданских и религиозных прав, корпораций, союзов, влияние общественного мнения и пр., и пр. – все это Дарвин игнорирует совершенно, будто бы не это служит орудием борьбы за существование, а, напр., изобретательность и смышленость. Люди изобретательные и смышленые массами гибнут в борьбе за существование, потому что бедны, потому что негде и не на что им было получить образование, потому что они лишены тех или других прав (а какое значение имеет лишение некоторых прав, лучше всего доказывает участь незаконнорожденных), да и мало ли еще иных "потому что" можно отыскать и назвать; а с другой стороны, люди совершенно бездарные и даже положительно глупые живут припеваючи и плодят большое потомство. Как же тут можно говорить о подборе изобретательности? Если она растет, то благодаря упражнению, а не подбору. Замечу, что привилегия на изобретение есть скорее покровительство знанию, чем изобретательности. Если на все это мне и могут возразить, что я не доказал положительно несуществования подбора умственных качеств, то я возражу, во-первых, что я, надеюсь, показал недоказанность его присутствия, и во-вторых, его невероятность наряду с деятелями столь сильными и затирающими личные преимущества, если последние не опираются на них же. Остальные соображения Дарвина по поводу воззрений Гальтона доказывают только, что если бы естественный подбор имел место, то он поднятием среднего уровня способностей содействовал бы появлению талантов.

Факты, которые Дарвин приводит в подтверждение влияния естественного подбора на нравственные качества, еще меньше выдерживают критику. Казнь, заключение и ссылка преступников, удаление помешанных, но разве Дарвин не замечает, что это искусственный подбор, который он для животных отделяет от естественного. Легко предположить, что если бы вышел закон казнить, ссылать, заключать всех курносых или голубоглазых, то в ряде поколений он повлиял бы на уменьшение в расе этих признаков, но неужели и это был бы случай естественного подбора? В таком случае он в наших руках, но почему же он после того "естественный"? Я уже не говорю о том, что вопрос о наследственности преступности есть вопрос весьма спорный и основывать свои выводы на таких шатких аргументах приличнее противникам Дарвина, чем ему самому. По-видимому, гораздо внушительнее факты вроде самоубийства меланхоликов и помешанных, смертности пьяниц и неплодовитости проституток и развратников. Во-первых, несомненно, что меланхолия, помешательство, пьянство и половая развращеность наследственны[62 - Факты наследственного душевного расстройства общеизвестны; интересующихся же наследственностью пьянства и развращенности я отошлю к сочинению Люка "De l'Heredite naturelle", I, 461–487. Там приведены некоторые примеры наследственности пьянства, азартной игры и половой страсти – примеры, которые, по-видимому, не могут быть оспариваемы. К сожалению, материал (весьма богатый), собранный Люка, не всегда отличается этим качеством; примером могут служить приводимые им факты наследственной преступности; все они могут быть объяснены иначе.], а во-вторых, нельзя оспаривать и того, что это большею частью люди, не устоявшие в борьбе за существование; по-видимому, значит, это уже несомненный естественный подбор, ведущий к совершенствованию чрез устранение меланхоликов, помешанных etc. Но это только "по-видимому"; в самом деле, гнетущие обстоятельства, грозные поражения в борьбе за существование – вот причины, порождающие меланхолию, сумасшествие, пьянство, ведущие женщин к проституции. Ведь не меланхолия или проституция были орудием поражения в борьбе за существование; они явились продуктом поражения. Прежде потерпевший поражение в борьбе за существование умирал с голоду или холоду, бывал убиваем неприятелем, попадал к нему в рабство; этим и тому подобным выражалось его поражение, его гибель. Теперь же он кончает жизнь самоубийством, а ненормальное душевное состояние, предшествовавшее этому акту, называют меланхолией; теперь он сходит с ума, спивается с кругу, а женщина идет в проститутки, этим выражается поражение в борьбе за существование, это первые, так сказать, гуманные шаги к вычеркиванью несчастных, не устоявших в борьбе, из списка живых существ. Немудрено, если за этими первыми шагами (меланхолией, помешательством, пьянством, развратом) быстро следует и второй, решительный – смерть. Борьба за существование их создала, она же дальше и устраняет; раз нанесши поражение, она добивает несчастного вторым ударом. Гуманность цивилизованного века предпочитает убивать в два приема да притом так, чтобы второй удар был нанесен собственною рукой: "Мое, дескать, дело – сторона". Этого-то и не разглядел Дарвин; привыкши к грубой простоте органического прогресса, он второй удар принял за единственный, не заметив, что самое качество, нанесшее второй удар, было произведением первого удара. А этот первый удар был обусловлен именно теми органически ненаследственными орудиями борьбы за существование, о которых я говорил выше. Скажу несколько слов о проституции и ее неплодовитости: на это обстоятельство я обратил внимание еще в главе VIII, где и указал, что подбор для разврата красивых женщин должен понижать уровень красоты расы. Это несомненно; но не должно забывать, что этот эффект, собственно говоря, не относится к деятельности естественного подбора. Красота вовсе не представляет неблагоприятного признака в борьбе за существование, и вообще нет причин, заставляющих красивых женщин предаваться разврату преимущественно перед некрасивыми, исключая тех причин, что на них больший спрос, большая цена, а потому и больший соблазн; но эта причина относится к борьбе за спариванье, а не за существование, и все ее последствия должны быть отнесены на счет полового, а не естественного подбора. Из фактов, приведенных Дарвином в доказательство действия естественного подбора на нравственные качества, нам остались эмиграция беспокойных и безбрачие развратных мужчин. Что такое беспокойность? где доказательство, что эмигрируют беспокойные? – вот Какими вопросами отвечу я Дарвину, но прибавлю, что прискорбно встречать подобные аргументы у такого всегда строгого и осторожного мыслителя. Неужели такая судьба социологии, что, кто бы за нее ни взялся, сейчас получает особенную наклонность оставлять строгие научные приемы и ссылаться на факты неопределенные, которые весьма часто вовсе ничем не доказаны! О безбрачии развратных мужчин я тоже спросил бы Дарвина, откуда он это знает и не думает ли он, что если холостяки вообще развратнее, то скорее развратность есть следствие безбрачия, чем безбрачие – развратности, как, можно было бы предложить, думает Дарвин. Если же так, то надо было бы подумать и о том, что произвело безбрачие? Не поражение ли в борьбе за существование, которая велась вовсе не безбрачием или развратностью, а орудиями органически ненаследственными? Поражение в борьбе за существование, нанесенное преимуществами органически ненаследственными, затем невозможность вступить в брак, за безбрачием – разврат; это опять только гуманность, состоящая в том, чтобы доконать не сразу, а в несколько приемов. Последним ударом должна быть смерть, и действительно, Дарвин приводит факт, что холостяков умирает относительно вдвое больше, чем женатых. Дарвин и Фарр видят в этом доказательство, что только лучшие успевают вступить в брак; но кто же эти лучшие? Кто их сортирует? Не борьба ли за существование? Конечно, никто другой. В таком случае эти лучшие вовсе не необходимо обладают личными преимуществами перед теми забракованными, которые так быстро очищают сцену жизни; они только были лучше обставлены различными цивилизованными орудиями борьбы за существование, а потому им лучше (а следов., и дольше) жилось, и они успели жениться, обзавестись семьей. Поэтому напрасно Дарвин и Фарр видят в большей смертности холостяков доказательство их худшей породы; эта смертность есть только последний акт длинной драмы жизни, где она претерпевала удар за ударом и медленно клонилась к развязке; безбрачие, развратность, ранняя смерть – все это продукты одного факта: поражения в борьбе за существование, которая решается не личными достоинствами. Где же тут естественный подбор? Все факты, приводимые Дарвином, либо относятся к искусственному подбору[63 - Влияние инквизиции и влияние запрещения брака духовенству – то же примеры искусственного подбора; первое можно отнести к методическому, второе – к бессознательному. Вообще всякое со стороны законодательства прямое покровительство или противодействие размножению известных признаков надо отнести к искусственному подбору. Подобного же рода некоторые примеры, приводимые Фиком в статье "Теория Дарвина на юридической почве" (см.: Знание. 1872, декабрь).], либо показывают конец процесса; но поднимите завесу, скрывающую от вас начало, и нет более естественного подбора, совершенствующего породу. Перед вами борьба за существование во всей своей цивилизованной наготе. Приличия же ради она наносит свои удары не сразу, а постепенно: сначала доводит пораженного до помешательства или меланхолии, а затем уже до самоубийства. Самоубийство устранило помешательство или меланхолию, думаете вы, – это ли не естественный подбор? и забываете, какие силы устранили первоначально здравый рассудок и нормальное состояние духа. Они-то, собственно говоря, произвели самоубийство, а меланхолия и помешательство были только посредствующими звеньями. Каковы же эти качества? Бедность, унижение, страдание близких – все признаки, органически ненаследственные, а потому и неустранимые никаким самоубийством. Мне кажется, сказанного вполне достаточно, чтобы показать, что Дарвин положительно ошибся, когда признал компетентность естественного подбора в цивилизованном обществе. Обратимся теперь к воззрениям Спенсера, изложенным им в VI части его биологии, трактующей о размножении. Аргументы Спенсера существенно отличны от доводов Дарвина; Дарвин собирает различные факты и старается объяснить их как проявление естественного подбора, между тем как Спенсер вовсе не касается реальных фактов и ведет свою аргументацию строго дедуктивно. Он берет организацию цивилизованного общества, как она определена современною наукою, и пытается показать, что эта организация должна вызвать естественный подбор. "В прошедшем, настоящем и будущем все видоизменения, функциональные и органические, были, суть и будут ближайшими или отдаленными следствиями окружающих условий"[64 - Герберт Спенсер. Основания биологии, т. II, ч. VI, § 373. Последующие цитаты приведены из этого же параграфа.], – таким общим положением начинает Герб. Спенсер свое рассуждение. Цивилизация уменьшает ряд некоторых разрушительных сил, напр., сначала опасность от хищных зверей, а потом и от людей. "Но есть опасность неуменьшающаяся, а именно та, которая зависит от самого умножения членов общества, – опасность от недостатка пищи. Если человеческая природа останется неизменною, то смертность от этой причины должна будет средним числом возрастать по мере размножения. Чтобы она не возросла, необходимо, чтобы умножалось и количество пищи, а это предполагает некоторое изменение в человеческих привычках, выработанное гнетом нужды". Здесь можно сделать замечание по поводу изменения человеческой природы, о котором говорит выше Спенсер. Конечно, поскольку уравновешение между запросом жизни и снабжением средствами зависит от изменений в быстроте размножения, постольку здесь играет некоторую роль изменение природы, но нельзя сказать того же без особенной натяжки о том случае, когда это равновесие поддерживается умножением средств. Правда, дальше Спенсер устанавливает отношение зависимости между этими двумя способами, но производным является размножение, и притом здесь идет речь не об отдаленных последствиях уравновешения, а только о непосредственной, ближайшей причине его. Эта же ближайшая причина есть до сих пор, почти повсюду, не уменьшение плодовитости, а возрастание производства. Производство же мы увеличиваем обыкновенно введением усовершенствованных или вновь изобретенных орудий, новых материалов, реагентов и т. п., затратой нового капитала, а не приспособлением наших органов. Активное приспособление органов, полезное для производства, является элементом второстепенным; пассивное же (некоторая гиперемия усиленно упражняющихся органов и анестезия бездействующих) является уже следствием усовершенствованных способов производства, а не его причиною, хотя и может оказаться полезным для последующих усовершенствований в том же направлении. С этою поправкою мы можем принять положение Спенсера.

"Это постоянное увеличение населения свыше средств пропитания порождает вечную потребность в ловкости, уме и самоконтролировании, – требует, следовательно, постоянного их упражнения и роста. Каждое промышленное усовершенствование одновременно есть продукт высшей формы человечества и требует высшей же формы для своего приведения в исполнение. Каждое новое приложение науки и искусства есть внесение большего ума в удовлетворение наших потребностей и требует дальнейшего прогресса ума". – Вообще это верно, но тоже с поправкою. Промышленное усовершенствование, говорит Спенсер, требует высшей формы человечества для своего приведения в действие; если, с одной стороны, это верно, то с другой – разумеется, нет. Если управляющий промышленным предприятием должен обладать бСльшим знанием и умом (хотя, быть может, и просто бСльшим знанием), то от большинства рабочих предприятия с усовершенствованием производства большею частью требуется даже меньше умственной самодеятельности. Автоматичность фабричной работы вошла в поговорку. Сделав по пути эту поправку, мы будем продолжать следовать за Спенсером. "Чтобы получить больше продуктов со своего акра, фермер должен изучать химию, принять новые механические приспособления и умножением оборотов возделывать как свои собственные силы, так и силы своих рабочих". Это, очевидно, образное развитие мысли, уже нами разобранной; тем внимательнее рассмотрим эту ссылку на пример возможного осуществления указанного выше Спенсером процесса. Но прежде приведу еще одну выдержку: "Ясно, что непрестанное упражнение способностей, нужное для борьбы с ними (опасностями), и смерть людей, неспособных к такой борьбе, обеспечивают постоянный прогресс ловкости, ума и самообладания, лучшее координирование жизни, более полную жизнь". – Таким образом, обращаясь к примеру фермерской промышленности, оказывается, по Спенсеру, что развитие сельского хозяйства необходимо совершенствует породу занимающихся им, потому что умственный прогресс вызывается успехом в конкуренции. Здесь вопрос уже иначе поставлен, чем у Дарвина: не умственное природное превосходство обеспечивает успех, но прогресс культуры вызывает усиленное упражнение ума, и кто в этом приспособлении своих способностей в культуре больше успевает, тот и одерживает перевес в борьбе за существование. Вообще против такой постановки вопроса нельзя возражать; несомненно, если есть борьба за существование и неизбежная гибель части борющихся, то выживать должны те, кто лучше приспособлен к условиям среды. Дарвину на такое рассуждение можно возразить, что приспособления к условиям среды гораздо больше состоят в качествах, органически ненаследственных; но Спенсер, по-видимому, сам готов принять это возражение и ответить указанием на то, чтоесли эти ненаследственные орудия употребляются в борьбе активно, то они вызовут чрез упражнение органически наследственные качества. Правда, некоторые из цивилизованных орудий борьбы за существование, напр., богатство, весьма часто служат сами, без всякой деятельности их обладателя, орудием выживания, но, во-первых, даже богатство реже бывает орудием пассивной, чем активной борьбы, а во-вторых, другие ненаследственные орудия, как знание, частью власть, требуют самодеятельности личности. Таким образом, кажется, нельзя отрицать, что таким путем отчасти может прогрессировать порода, но будет ли это естественный подбор?