Сотворение Волжской России. 4 книги

– Ну, привет, «жена».

– «Киши», – и пояснила в ответ на недоуменный взгляд Кошкина, – «муж» – объелся груш.

Они засмеялись, и вдруг Кошкин обнял Любу, и они слились в коротком, но обжигающем поцелуе. Так они приняли сердцами слияние своих судеб в одну судьбу.

Вечером, за ужином в кают-компании Воропаев, который случайно видел с бака их разговор у БМВ, поинтересовался этим случаем. Пришлось им рассказать о своих приключениях на берегу. Люба обрисовала героическое поведение Семёна, его храбрость и силу. Матросы бурно реагировали на её рассказ, когда же она рассказала, как они прикинулись мужем и женой, – всё, кличку «молодожёны» они себе обеспечили минимум до конца навигации, а Любу, матросы, до конца практики, звали исключительно «Кошкиной».

Потом было знакомство с родителями и родителей друг с другом, была договорённость сделать скромную свадьбу в конце октября, Люба поступила всё же в университет на заочное отделение. В августе, когда её матери с остальными детьми удалось устроиться в загородный детский лагерь, а отец Любы был в командировке, к ней приехал отпущенный Рахметовым Кошкин, и она стала женщиной. Семён, уже имевший кое-какой севастопольский опыт, был очень нежен и нетороплив.

Двое медовых суток они не выходили из дома и распалились так, что Кошкин хотел бросить баржу, а Люба, напротив, – переселиться к нему в каюту, но, в конце концов, они приняли мудрое решение испытать страдание разлукой. Семён вернулся осунувшийся на баржу, а Люба, расцветая, понесла плод их любви. В сентябре, с помощью отца Семёна, ей удалось устроиться в волжский портовый ресторан «Прибой», и будущая госпожа Кошкина поселилась в Волжском, в двухкомнатной квартире прабабки Семёна. Там она принялась обустраивать их будущее гнёздышко, да помогать по хозяйству ещё очень шустрой, несмотря на свои восемьдесят, одинокой старушке, бабке Пелагее.

Когда на её глазах Волжское море исчезло вместе с дорогой сердцу баржей, она кинулась к диспетчеру и не отходила от него, пока не дали свет, не заработала портовая радиостанция, не услышала знакомые голоса Паши и Рахметова.

Итак, баржа на мели, километров 25 от порта, это минут 25 по асфальту на север. Внизу у речного вокзала стоял старенький «Москвич» – отца Кошкина. Она сегодня специально взяла его, чтобы после встречи с Семёном, а может, даже, и с ним, добраться ночью домой. Обычно в половине двенадцатого, после закрытия ресторана, их развозил старый портовый ПАЗик.

Люба набрала телефон родителей Семёна, трубку поднял сонный отец, Григорий Петрович. Она рассказала ему всё, что знала, и сказала, что немедленно едет к Семёну, искать их баржу.

– Люба, не пори горячку, – Григорий Петрович был обескуражен её сообщением и, даже, ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что этот разговор, не сон, – сейчас же езжай к нам домой. Поедем искать Семёна вместе. Я уже собираюсь.

Когда она добралась до Кошкиных, Григорий Петрович и мать Семёна, Клавдия Андреевна, уже были на ногах. Клавдия Андреевна хлопотала на кухне. Григорий Петрович, открыв дверь Любе, вернулся в зал к телефону, а она прошла на кухню, поздоровалась со свекровью.

После того, как их невестка утроилась на работу в ресторан «Прибой» и поселилась в Волжском, стало ясно, что у них с Семёном будет ребенок, и свадьба стала просто формальностью. Тогда Люба, сперва неловко, а потом всё привычнее стала звать родителей Семёна папой и мамой.

Клавдия Андреевна кипятила в кастрюле кипятильником воду и укладывала в целлофановый пакет бутерброды.

– Принеси-ка, Любаша, из кладовой, там, зелёный рюкзак.

Люба принесла и удивилась, видя, как мать Семена укладывает в него несколько банок консервов, буханку хлеба и пакет с бутербродами.

– Куда столько, мама, мы же сегодня назад вернёмся, – спросила она.

– Э, дочка, – улыбнулась Клавдия Андреевна, – идёшь в поход на день, бери запасов на три, мало ли что.

– Ага, рюкзак уже здесь, – обрадовано отметил Кошкин-старший, зайдя на кухню, – я сейчас.

Он вернулся в зал, потом опять появился на кухне, неся с собой две пачки патронов к своему старенькому ружью 16-го калибра и большой охотничий нож.

– Значит, такая ситуация, – заговорил Григорий Петрович, укладывая в рюкзак боевое и бытовое снаряжение, – разговаривал с нашим казаком Гориным. Положение в городе аховое. Похоже, мы попали куда-то на другую планету или на землю в другое, прошлое время. Вот почему вода из вашего порта ушла. Моря-то Волжского тогда не было. Так что беда. Газа вот нету, не будет нефти и ничего вокруг не будет. Город в кольце снежного поля, за кольцом никаких дорог. Ничего. Администрация города вся поднята, милиция, военные, все на ногах. Выезды из города все перекрыты уже. Я думаю, к утру всё будет по карточкам или что-то в этом роде. Бед-а-а-а! Ну, да, ладно. У меня хороший знакомый, казак, в поселке ЛПК живёт. Ежели по суше к Семёну не доберёмся, то попробуем-таки по воде. А дочка? – улыбнулся Любе Григорий Петрович, – может, всё же останешься? Опасное, это, дело, а, ты, дитё ждёшь.

– Нет-нет, что Вы, папа, не возьмёте, я сама пойду, хоть пешком, но доберусь!

«Эк присушил девку, казак!» – довольный улыбнулся про себя отец Семёна. Ему сразу понравилась эта чернявая, когда сын, ещё, в июне привел её, в первый раз к ним домой в гости. Потом они с матерью ездили в Волгоград к её родителям и, несмотря на некоторое предубеждение: «к нерусским едем», Григорию Петровичу очень понравилась эта гостеприимная и работящая семья. Он после этого, даже, как-то, по-новому, стал относиться к кавказцам. А боевую и трудолюбивую Любашу, они с матерью, просто полюбили. Клавдии Андреевне даже казалось, что её сын недостаточно внимателен к своей жене-невесте и, при случае, пеняла ему за это.

– Ну так, ладно, едем, – хлопнул себя по колену сидящий на табуретке Григорий Петрович, – а что там чай, мать, готов?

– Сейчас заварится, подсластю и всё, вроде, собрала.

– Добро, а ты, дочка, одевайся потеплее, – Григорий Петрович оглядел Любу, одетую в джинсовые брюки и вязаный свитер поверх кофточки, – оденешь материн пуховик, а штаны ватные, ладно, с собой возьмем, на всякий случай.

Люба попробовала возражать, но Клавдия Андреевна тут же отмела её возражения:

– Тю, я пока в твоей джинсе пощеголяю, – намекая на ее джинсовую курточку, в которой Люба приехала, – а ты смотри мне, береги внука.

Через четверть часа, загрузив рюкзак ещё и термосом с чаем, Люба и Григорий Петрович вышли из квартиры Кошкиных. Люба несла скрученные ватные штаны и канистру с водой, а Григорий Петрович – рюкзак и ружье.

Прежде чем ехать в степь, они на автозаправке залили бензином полный бак и запасную канистру и не успели отъехать, как появился милицейский автобус, из которого вышел знакомый Григорию Петровичу следователь. Автобус тронулся дальше, приятели поздоровались, и Кошкин-старший спросил:

– Какими судьбами?

– А вот повезло тебе, Петрович, успел заправиться. Опечатываю эту заправку и остаюсь её охранять. Весь отдел на ушах, опечатываем всё: и магазины, и склады, и заправки. Радиограмму с баржи передали, там наши омоновцы, где-то возле них половцев нашли, так получается, что мы вроде как, очутились на земле 1224-го года, за тринадцать лет до монгольского нашествия.

– Ого!

– Вот, тебе, и «ого», так что машины в стойло и садись казак «наконь». Там сейчас начальство Совет обороны создает, Жилин комендантом города, а комбат Кузнецов выводит на позиции за город войска, объявлена мобилизация. В общем, закрутилась карусель. А, ты-то, куда собрался на ночь глядя?

– А я, Василий Кузьмич, к той барже, сын у меня там.

– Т-а-а-к. Вот что, Петрович, попробуй выйти в степь за ЗОСом, там, твой знакомый казак Сивцов на посту. И давай торопись, а то наших там военные скоро сменят, черта с два тогда проскочишь – заблокируют город, ни туда, ни сюда.

– Ну, спасибо тебе, Василь Кузьмич, погнали мы, – Григорий Петрович подал руку знакомцу и сел за руль.

– Удачи тебе, – махнул рукой следователь и пошёл опечатывать заправку.

Кошкин-старший действительно встретил группу Сивцова за ЗОСом. Тот, узнав, что Григорий Петрович едет к сыну, пропустил его и посоветовал дождаться у дороги на Быково две встречные машины, которые возвращались с разведки с половцами, а потом, по их следам и добраться до баржи.

Григорий Петрович вырвался в степь и повернул на северо-запад. Чтобы выйти на Быковскую дорогу, ехать пришлось, объезжая поля, лесополосы и размокшие низинки в степи. Только через полчаса он увидел Быковскую трассу, почти, одновременно со снежным полем. Не въезжая на дорогу, его Москвичёк добрался до снега. Здесь они остановились и вышли из машины. Григорий Петрович достал свой большой бинокль и стал смотреть в сторону Волжского. Там, километрах в трех от них, остановилась поперек дороги машина, из кузова которой высыпали солдаты. Построились на шоссе, и командир ставил перед ними задачу, показывая влево и вправо от дороги. Затем они разошлись и стали рыть окопы.

– Т-а-а-к, – протянул Григорий Петрович, – армия дорогу перекрыла. Вовремя мы проскочили. Гм, спасибо Василь Кузьмичу.

– А вон и разведка, – кивнула, в противоположную сторону, Люба.

Действительно, там, в заснеженной степи показались, судя по свету фар, два автомобиля.

– Садись-ка скорее, – скомандовал Кошкин-старший и, сев за руль, завел свою машину. Потом развернул её лицом к дороге и задним ходом, не включая огней, отъехал от шоссе метров на сто.

И вовремя, машины разведчиков не стали въезжать на дорогу прямо со снежного поля, а развернулись в сторону Москвича и, осветив фарами место, где он только что стоял, снова повернули параллельно дороге. Только проехав метров 700 вдоль трассы, они нашли, где кювет был помельче и дорога пониже, въехали на асфальт и погнали к военным.

Григорий Петрович только тут снова завёл свой темно-синий Москвич, слитый с темнотой; без огней въехал на снежное поле и ходко повёл его к следам только что проехавших машин. Звёздная ночь и белый снег делали пространство достаточно светлым, поэтому, около километра, он, не спеша, проехал по набитой в снегу колее без света и, включив дальнее освещение, полетел вперед на максимальной скорости.

Всё было бы хорошо, если бы не ручей в лощине, вернее, колея, размочалившая маленькое русло в приличную лужу, с раскисшим дном. Ещё бы, по этой нетронутой человеком степи уже пятый раз, всего, за три часа, проезжали колеса очередного автомобиля. В четвёртом часу, идя строго по колее, Москвич сел на задний мост, едва выбравшись с разгона из ручья и левое колесо весело забуксовало, разбрызгивая черный ил.

Чертыхаясь. Григории Петрович посадил Любу за руль, а сам, взяв топор, нарубил камыш и стал подбрасывать его под левое колесо, пока оно не остановилось, подмяв под себя десятка четыре камышин. Забуксовало правое. Когда Кошкин-старший накормил, наконец, камышом правую колею, машина напряглась, дернулась было и, снова, забуксовало левое…

Выбрались они из лощины на холмик битвы с волками, когда было уже около пяти утра.

– Стой, – скомандовал Григорий Петрович Любе, которая вела машину от ручья, – давай передохнем, чайку попьем, – и полез за термосом и бутербродами в рюкзак на заднем сиденье.

Невестка тоже была голодна. Они перекусили по бутерброду с колбасой, запили его горячим ещё чаем, и Люба вдруг почувствовала усталость. Напряжение этой ночи куда-то отошло, и глаза сами стали смыкаться.