Сожгите наши тела

Такой матерью ее сделала Вера. В глазах мамы мелькает сочувствие, узнавание. Она понимает. Понимает, каково мне приходится, и все равно делает это со мной.

– Нет, – наконец говорит она в трубку. Ее голос слегка дрожит. – Я не могу.

Происходит нечто странное. Я не должна наблюдать эту сцену. Но я не могу отвести взгляд, потому что мне приходилось видеть маму в гневе и в страхе, с огнем между пальцев и с улыбкой на лице, но я никогда не видела ее такой. До этой минуты она для всех была незнакомкой. Даже для меня.

Пауза. Бабушка что-то говорит. Мама отворачивается к стене. Мне видно, как она сжимает кулаки, впиваясь ногтями в кожу.

– Нет, – говорит она снова. – Я еще тогда сказала, что не вернусь, и обсуждать тут нечего.

Бабушка что-то коротко спрашивает, и мама мотает головой.

– Нет, – говорит она. – Ни за что. – Ее голос крепнет. Она готова стоять на своем. И если у нее получится, я никогда не увижу бабушку, никогда не пройду по мосту, который мы только что построили. Голос Веры становится громче, но я не могу разобрать слов. Если как следует прислушаться, если сильно-сильно захотеть, то можно предположить, что она произносит мое имя. «Приезжай, Марго, – говорит она. – Возвращайся домой».

Мама отнимает трубку от уха. Секунду мы с ней стоим неподвижно, затаив дыхание, но вот она вешает трубку с такой силой, что та слетает с крюка и повисает на проводе, покачиваясь взад-вперед.

– Эй, – говорю я как можно мягче, но мама резко поворачивается, хлестнув меня по щеке кончиками волос, и я торопливо отступаю под палящее солнце.

– Зачем ты это сделала? – выкрикивает она, вся красная от злости – только шрам выделяется белой полосой. За ее спиной поблескивает на солнце Библия. – Ты была у Фрэнка? Рылась в моих вещах? Я же запретила ходить туда без меня, Марго. Я же говорила.

– Что говорила? – Эту ссору определенно нужно будет записать. – Ты ничего не говорила.

– Нет, говорила.

– Так же, как говорила про нее? – Я киваю на телефон. – Как говорила про Фален?

Она вздрагивает. Разумеется, ей знакомо это название. Это место, от которого мы бежали всю мою жизнь.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь. – Ее губы изгибаются в почти что зверином оскале, и, будь я умнее, я бы испугалась. – Даже не представляешь, Марго. Думаешь, поговорила с ней полминуты и теперь имеешь право поливать меня дерьмом?

– За то, что ты мне лгала? Да, имею. – Из груди рвется вопрос, который я хотела задать с того самого дня, когда написала в блокноте нашу фамилию. – Почему ты не рассказывала, что у меня есть бабушка?

– Я не собираюсь обсуждать это здесь. – Она приглаживает рубашку, заправляет волосы за ухо. – Я не буду ругаться с тобой посреди улицы.

Она пытается закрыться, но я ей этого не позволю. Вокруг ни души, горячий воздух дрожит над пустым тротуаром. Я слишком долго терпела. Вплоть до сегодняшнего дня, когда услышала, как бабушка называет меня по имени.

– Ты не хотела, чтобы я знала, что у меня есть семья? – У меня начинает дрожать голос. Ненавижу, когда такое происходит, когда я позволяю ей увидеть, что мне не все равно. – Не хотела, чтобы я знала, что где-то есть люди, которые меня любят?

– Эта женщина, – шипит мама, – тебя не любит.

У меня вырывается истеричный смешок.

– Да что ты знаешь о любви? – Нельзя, нельзя, нельзя так распыляться, у меня достаточно вполне конкретных поводов для злости. Я должна быть тихой, должна быть послушной, но я родилась на войне и не могу вечно избегать боя. – Ты даже не вспоминаешь о моем существовании. Я сама о себе забочусь – ради тебя. Да ты меня благодарить должна.

– Я должна благодарить тебя? – Она улыбается. Не сдержавшись, я улыбаюсь в ответ. Во время ссор я чувствую нашу связь сильнее всего. Она ослабляет бдительность и подпускает меня ближе, чтобы ужалить побольнее.

– Да, – говорю я. Я нутром чую, что это ловушка. Я не должна в нее попадаться. Но после того, как я поговорила с бабушкой и убедилась, что мама ни капли не раскаивается в том, что разлучила нас, что-то во мне ломается. Раз ей все равно, почему должно быть не все равно мне? Почему я должна сдерживаться ради нее? – Да, скажи мне спасибо. За то, что я пытаюсь обеспечить нам обеим нормальную жизнь.

Сперва кажется, что я задела ее за живое. Но это невозможно. Разве мои слова хоть раз пробивались через стену ее безразличия? И действительно, в следующую секунду иллюзия исчезает, сменяется мрачной решимостью на ее лице. Мне почудилось. Должно быть, просто игра света.

– Послушай меня очень внимательно, – цедит она сквозь стиснутые зубы. – Я твоя мать. Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что твоя жизнь принадлежит мне. Я подарила тебе жизнь. И я единственная, благодаря кому ты все еще жива. Я защищаю тебя. Так что это ты скажи спасибо мне.

Она дарит мне возможность закончить эту ссору, и раньше я всегда принимала протянутую мне руку. Всегда уступала, чтобы заключить перемирие, потому что оно того стоило. Потому что, кроме нее, у меня никого не было. Но теперь кое-что изменилось.

– А как же все остальное? – спрашиваю я. – Ты подарила мне жизнь, но этого мало, чтобы называть себя матерью.

Она мотает головой.

– Не смей.

Но меня уже не остановить. Я наконец-то могу озвучить все, что пульсировало в моих жилах столько лет.

– Не делай вид, что не понимаешь. Ты постоянно делаешь мне больно, мам.

– По-твоему, мне не больно? – Ее глаза сверкают, трясущиеся руки смахивают с лица волосы. – А? Как по-твоему? Как же я, Марго?

Как будто мы не отвечали на этот вопрос всю мою жизнь. И это становится последней каплей. В одну секунду я принимаю решение. Я стою перед ней, задыхаясь от боли и одиночества, а она спрашивает: «Как же я?»

– Не знаю. Тебе видней, – говорю я. Наверное, мне должно быть сложнее говорить с ней в таком тоне. Но мне вдруг становится очень легко – как будто ветерком обдало. – Вот правда, мам. Мне все равно.

Я жду какой-нибудь реакции. Боли или, может быть, ответного облегчения. Но она лишь смеется. На ее лице появляется то самое безразличное выражение, которым заканчивается каждая наша ссора. Не понимаю, как ей удается так быстро переключаться, как получается, что за считанные секунды важные вещи перестают иметь для нее значение.

– Я уже сказала, Марго. Я не буду это обсуждать. У меня обеденный перерыв, маленькая ты засранка, и я не буду тратить его на такие вещи. – Она кивает на телефонную будку, на Библию и фотографию. – Верни ее Фрэнку. Не знаю, сколько ты за нее заплатила, но она того не стоит. О том, откуда у тебя деньги, мы еще поговорим.

Она не понимает, что только что произошло. Я убеждаю себя в этом, когда она садится в машину и отъезжает от тротуара. Она не понимает, что этот разговор, это ее отрицание – ровно то, что мне было нужно. Теперь я готова уйти.

И даже если она поняла, я не уверена, что она попросит меня остаться.

Остаток дня я провожу в закусочной и жду, когда стемнеет, чтобы вернуться домой. Мама уже спит. Она не просыпается, когда я прокрадываюсь в спальню, чтобы достать из-под матраса остальные деньги. Не просыпается, пока я меряю шагами гостиную в ожидании рассвета.

«Мы с тобой одни на всем свете». Она считает, что так будет всегда. Раньше я тоже так думала.

Наконец горизонт светлеет, и я понимаю, что время пришло. Я вкладываю три двадцатки между страниц Библии и прячу ее в шкафчике над плитой, а фотографию и остатки налички убираю в карман. Если ей понадобятся деньги, она их найдет. Это то, что я могу для нее сделать.

На улице еще держатся остатки ночной свежести. Я распускаю косу, и волосы рассыпаются по плечам. У меня нет ни телефона, ни паспорта, но меня манит свет фонарей вдоль шоссе. Мимо проносится машина, и я даже не знаю, в какую мне сторону, на восток или на запад, но зато точно знаю, куда мне нужно. В Фален.

Пять

Утро застает меня в кузове пикапа, который я поймала у «Сэйфвея» в Калхуне, и, если бы его водитель задержал взгляд на моих голых ногах на полсекунды дольше, я бы к нему не села. Он предложил мне поехать в кабине или на грузовой платформе. Я выбрала платформу.

Джонни – так он представился – впервые слышал про Фален, но погуглил и, сверившись с картой, сказал, что может высадить меня прямо в центре. Я не ожидала, что Фален окажется так близко – каких-то три часа по проселочным дорогам. Я думала, что он где-то на востоке, у Омахи или даже в другом штате, но по меркам Небраски Фален оказался буквально по соседству с Калхуном. Мама бежала прочь без оглядки, но убежала не слишком далеко.

В конечном счете дорога заняла больше времени, чем я прикидывала. Перед самым Кроуфордом Джонни решил сделать остановку и вздремнуть, и все это время я провела как на иголках, готовая подорваться в любой момент, если на парковку свернет кто-нибудь еще. Но теперь осталось совсем немного. Я держусь за прицепленный к борту трос, привалившись к бесформенной куче брезента и мешковины; над головой – бескрайнее чистое небо.

Добраться бы только до Фалена и найти бабушку. А дальше она обо всем позаботится.

Здесь, на северо-западе Небраски, земля не так уж сильно изрезана полями. Всю дорогу нас окружали невысокие рубленые холмы, поросшие травой. Постепенно рельеф выравнивается, и в паре миль от дороги начинают мелькать одинокие дома.

Жизнь продолжается, как будто ничего не произошло. Интересно, чем занимается мама. Заметила ли она, что меня нет? Может, она уже едет за мной?