Возвращение

Воспользовавшись моментом, когда Роза отошла принести воды, так как более ничем не могла угостить своих гостей, Рехан пересел поближе к Жаку.

– А почему вы не участвуете в дискуссии?

– Мне заранее известно, о чем она будет говорить, – коротко ответил Жак. Тут он оторвался от листков бумаги и пристальнее взглянул на юношу. – А что вы здесь делаете, месье Рене? Мне кажется, вам не по пути с нами. Вы же выделяетесь на их фоне так, словно прибыли с Луны.

Рехан в растерянности почесал голову.

– Я готов помочь вам, – наконец сказал он. – Клер мне, правда, немного рассказывала о событиях в вашей стране, поэтому порой мне бывает трудно сориентироваться, в чем может быть моя помощь. Но я готов.

– Но ты ведь не отсюда, юноша, верно?

– Я оказался здесь случайно, – кивнул Рехан, – я ведь даже не знаю, с чего у вас все началось, почему люди восстали. Знаю, что король вел неверную политику, но ведь это наверняка лишь малая толика.

– Причины наших несчастий, наших бед, столь многочисленны, что я могу неделю разъяснять Вам, месье Рене.

– Но мне интересно вас послушать.

– Гм, – откашлялся Жак. – Тебе и впрямь хочется узнать? Что ж. Права народа безжалостно проданы королевскому двору, повсюду лицемеры, предатели, бесконечные интриги, они только и думают о том, как погубить нашу страну. Я прошу простить меня, но я буду говорить правду. Министры, жаждущие крови и богатства, прочие людишки, разбойники, занимающие высокие посты, все они избегают смертной казни, в то время как простолюдинов казнят чуть ли не толпами. Депутаты то слуги народа, то слуги двора, то говорят о своей патриотичности и любви к стране, то сами рвут ее на части, и ведь все их преступления остаются безнаказанными. Какие могут быть идеи равенства, свободы, когда объявлена война Австрии? Сколько людей должно в ней погибнуть, и ради чего? Ради жажды завоеваний? А скольким преследованиям подвергались истинные друзья народа? Наемные писаки оскорбляют мужество нашего народа, непрерывно его клевещут. Иностранные государства тратили колоссальные деньги, чтобы спасти Людовика 16 от эшафота, и ведь он смел вступать с ними в такую унизительную переписку. Я был там, когда его казнили, и я не отпустил ему грехов, увольте меня, слишком уж велика была тяжесть моего негодования. Ничто теперь не остановит наш ход свободы. Страна нашла своих защитников, и мы будем сражаться до последнего, чтобы расстроить самые гнусные планы наших изменников. Ты спрашиваешь, что побудило нас к мятежам? Один из ответов – это невежество. С каким успехом министерские пройдохи пользуются глупостью народа, погружают нас в разврат, страх и неуверенность в завтрашнем дне! Губительное влияние аристократических газет, листовок призывают к недисциплинированности, совершению злодеяний. И именно невежество простолюдина, эта полная анархия побудила нас, наконец, взяться за оружие. Короли, двор, все, кто скрывается под личиной благодетелей, все они до ужаса боятся признать равенство, опасаются принять декларацию наших прав, и чем они отвечают нам? Тем же оружием и кровью своего народа. Они отлично знают, что, если человек защищен принципами морали и закона, если он будет понимать свою человеческую природу, заниматься с удовольствием науками, и разные благотворительные учреждения придут ему на помощь в трудную минуту, он будет бороться против пороков, против тех, кто унижает его. Мы зажгли в сердцах людей огонь независимости, да будет народ добр и богат, и не порабощен предрассудками и лицемерием! Отечество и свобода – вот наш Бог! Народ надо просвещать, он всегда готов к восприятию истины. Только с осознанием собственного достоинства он разобьет свои оковы. Знаешь, юноша, революция породила удивительнейшее явление – это ярость, с которой наши враги пытаются погубить страну, довести ее до полного отчаянья и разорения! Спекуляция дошла до такой степени, что народ не в состоянии прокормить себя на родной земле. Как ужасно дойти до такого состояния, когда наше отечество убивают не извне, а внутренние вампиры, выпивающие кровь несчастных по капле! Спасибо, Роза, – Жак взял предложенный стакан с водой и сделал глоток.

За время, пока он вел свой монолог, Роза уже успела сходить принести воды и теперь все их внимание переключилось на Жака, его так называемую беседу с Реханом. Хотя сам Рехан, положив ногу на ногу и опершись кулаком о щеку, с нескрываемым интересом слушал Ру, до сих пор не проронив ни слова.

– Я знаю, что декреты, реформы Людовика 16 были неудачными, – сказал Рехан.

– О, еще какими неудачными, молодой человек. Чего стоит один только его разрушительный декрет, допустивший продажу серебра и тем самым дискредитировавший бумажные деньги. Этот декрет позволил ростовщикам и спекулянтам возможность безнаказанно наживаться. Захвачены плоды трудов земледельцев, военные, магистраты завладели всеми отраслями торговли. И в то же время выдают патенты, разрешают вывозить продукты первой необходимости за границу, между тем как народ повально умирает от голода. Народ, который, казалось бы, живет на самых плодородных местах. Законы военного времени, вот на что ссылаются наши «благодетели». Как тебе такой искусный план угнетения? Эти анархисты нарушают наши самые священные права, вырывая у ремесленника хлеб, в котором он нуждается. Своей монополией они создали ужасающие, тягостные налоги. Враги у наших границ не так опасны, как они. Наши пушки всегда смогут дать отпор, но спекулянты под личиной братства объявляют войну нашим собственным гражданам. Одним росчерком пера король отправляет народ на смертные муки, и у вдов даже нет ткани, чтобы оплакать своих храбрых мужей. Рис, хлеб, ткани на вес золота! И как после этого эти трусливые тираны могут утверждать, что они любят и заботятся о своем отечестве? Даже во время господства всяких там Ришелье и Неронов, они бы постыдились подобного расточительства и жестокости. Вот по какой такой причине народ голодает, в то время как последний урожай дал столько хлеба, что хватило бы на три года? По какой такой причине те подачки, что швыряют народу чиновники такого качества, что не станет есть даже собака, а цена на него завышена в два-три раза? Они говорят, что причина – война. Но, простите, и при Людовике 14 народу пришлось бороться против шайки королей, однако спекуляция не поглотила страну, не бросила ее в пропасть нужды и разорения. Но нас ничто не способно поколебать, пусть даже сама природа восстанет, чтобы нас погубить. Вы вооружимся мужеством и предадим суду врагов отечества. Закончилось время молчать, спать и притворяться, мы будем безжалостно уничтожать тех, кто так развращает общественное мнение, этих проповедников королевской власти, тем, кому так по душе жестокие игры! Их изнеженной, праздной жизни придет конец, а народ будет отомщен за все заговоры и свое унижение.

– Браво, Жак, браво, – похлопал Леклерк. – Я очень извиняюсь, но нам с Кларой нужно оставить вас на некоторое время, – и с этими словами, раскланявшись, Жан взял Розу под руку, и они покинули дом.

– Жан очень подвижный, умный юноша, – заметил Жак Ру, – но он бывает нарочито груб и самоуверен, а я не люблю таких качеств. Впрочем, мы редко пересекаемся с ним. Кстати, месье Рене, вы кажетесь мне достаточно благоразумным молодым человеком. Что вы делаете здесь, я не знаю, и, конечно, никогда не узнаю, но могу я попросить вас об одном одолжении?

– Я с радостью помогу вам! – воскликнул Рехан и мельком посмотрел на Клер. Та кивнула.

– Я бы хотел попросить вас отнести письмо Марату. Он живет по соседству с кафе Прокоп, где вы были.

– Правда? Я с удовольствием выполню вашу просьбу!

– Вы так горите желанием встретиться с этим человеком? – не понял радости Рехана Жак. – Как бы то ни было, я буду очень признателен за вашу помощь.

– Мне действительно интересно увидеть его, – признался Рехан. – Я слышал, он очень популярная фигура…

– Фигура огромного масштаба, – резко перебил его Жак, – ни много, ни мало провозгласивший себя «другом народа». И газету свою назвал также.

– Мне кажется, вы обижены чем-то на него.

– Есть такое. Рене, позволь, я буду говорить с тобой на ты, так как ты стал ближе мне по духу. В своем письме я много что высказываю ему, ведь Марат приписал мне много всего, что опорочило мое имя в кругах. А ведь когда-то он сам искал со мной знакомства. Чуть больше года назад он прислал ко мне скульптора, который пригласил меня на встречу с ним. Он жил тогда у трех сестер Геврар на улице Сент-Оноре. Я отправился к нему, и он принял меня по-братски. Тогда он дал мне письмо в клуб кордельеров с тем, чтобы подтвердить, что он действительно является автором газеты «Друг народа», и даже предложил мне подписаться на последующие его издания. Я передал Робеспьеру и Шабо письма, в которых, помимо названной цели, была и задача заинтересовать якобинцев в распространении его публикаций. Спустя несколько дней он попросил у меня убежища на пару дней. Я принял его, как с удовольствием принял и всех, кто приходил тогда к нему. Но, вместо двух дней, я практически неделю выступил не только как гостеприимный хозяин, но и как его слуга. Шесть ночей я спал на досках, я один готовил им стряпню, я даже выносил за него горшки. Словом, он нуждался во мне, и я готов был оказать ему всю посильную помощь. И что же? В награду он оставил мне на камине пятнадцать ливров, и к тому же оклеветал меня. Я думал, что служу общественному делу, а его деньги оскорбили меня, даже если бы он заплатил мне в десятки раз больше, я бы не принял их, но он посчитал меня одним из своих лакеев. Я подарил ему гостеприимство, а он злоупотребил им. Его последующие клевещущие заявления привели меня в ужас. Он начал говорить, что я не признаю религию, что, тем не менее, сделав ее своей профессией, я утверждаю, что она насквозь пропитана ложью, и что лучше меня никто не сумеет разыграть комедию святости! Я же помню, что он непрестанно говорил со мной только о своих произведениях, о своих бесчисленных талантах и бедах. Да, я говорил нелицеприятные вещи, но только об аббате Фише, которого считаю лицемером и даже сообщил ему о том, что когда-нибудь я мечтаю отказаться от своего сана, хочу жениться, завести добропорядочную семью, открыть типографию. А Марат на всех углах разглагольствовал и в своей газетенке продолжал писать, что это я пустился на самые крайние меры, только лишь, чтобы побольше поднять шума в революционном движении! А кто же тогда, как не он писал, что нужно воздвигнуть восемьсот виселиц для депутатов Учредительного Собрания, рубить головы всем жирондистам, роялистам, да и всем противникам нового режима? Но Конвент нуждается в таких неистовых ораторах, как Жан Поль Марат. Он, Робеспьер и Дантон сейчас возглавляют свой политический клуб, «Общество друзей Конституции». О, как он непоследователен! Ведь, обвиняя меня во всевозможных злодеяниях, одно только его имя внушает ужас всей Европе! Да, я был на время освобожден от своей должности, но вовсе не потому, что приписывает мне Марат. Я был замешан в одной неприятной истории в семинарии, где я преподавал философию. Начальник семинарии очень плохо относился к учащимся. С уважением и почтением он относился только к дворянам и каноникам, и тогда несколько молодых людей, учащихся, решили проучить его за это. На протяжении трех месяцев они разбивали окна такими большими камнями, что повредили сами рамы, даже полицейские ничего не могли поделать с ними. Тогда однажды месье Ансель, повар этой семинарии, отправился сторожить с заряженным ружьем, чтобы прогнать этих распутников. Они проникли незаметно, сквозь дыру в ограде и, когда начали вновь бросать камни, он выстрелил и попал в одного из них. На следующий день юноша умер, и полиция арестовала начальника семинарии и главного управляющего. Я жил при семинарии и в результате тоже попал под арест, лишился сана, но через полтора месяца был восстановлен в своих правах по постановлению парламента.

– То есть сейчас вы действующий священник? – уточнил Рехан, когда Жак снова взял стакан с водой, чтобы промочить горло.

– Нет, сын мой. По состоянию здоровья мне пришлось покинуть сей пост, хотя после ареста я еще некоторое время проработал там, читая экспериментальную физику. Свою епархию я оставил с прекрасной, безупречной аттестацией, что бы ни говорили про меня люди. Марат забывается, уличая меня в беспутном поведении и подстрекательстве народа. В том старом режиме, когда я работал, епископы, викарии были беспощадны ко всем лицам духовного звания, которого могли уличить в беспутности. В таком случае как я мог занимать должность викария и священника в двух смежных епархиях? И я не получил бы таких положительных и одобрительных аттестаций. Да, я всегда придерживаюсь очень строгих принципов, и со времени начала Революции я создал вокруг себя много врагов. С тех пор, как я вел Людовика шестнадцатого на эшафот, с тех пор, как я объявил непримиримую борьбу со скупщиками и спекулянтами, у меня масса недоброжелателей, которые мечтают только об одном – моей смерти. Дворяне, некоторые священники, роялисты, интриганы, банкиры, так называемые «друзья народа» осыпают меня оскорблениями и клеветой так часто, как ложе прекрасной дамы цветами роз. Но я не вступаю в сделки с мошенниками, я истинно уверен, моя душа чиста. А Марат не в состоянии назвать даже имена тех лиц, события которых он приводит в своих газетах против меня. Например, он обвиняет меня в подстрекательстве народа в Конаке, но в своем письме я очень четко изложил ему все факты, которые объяснят ему, что я не был причастен к этому делу.

– А что было за дело? – спросила Клер. Также, как и Рехан, она сидела и слушала, стараясь даже не дышать. Она привыкла видеть месье Жака больше молчаливым, а если и говорящим, то мало. Сегодня же он открылся ей в новом виде, которого она не знала.

– Это было три года назад, в 1790 году, в ту пору я служил викарием в Конаке. В моем приходе было поле с десятью тысячами моргов, свободное от всякой феодальной повинности. Но жители хотели, чтобы земля была обложена, и тогда господин Мартен, фермер герцога Ришелье, и некоторые другие его приспешники выступили против этого акта. Тогда господин Дюпати де Белогард, отнюдь не лишенный мужества, совершил покушение на мэра и застрелил его. Люди стали преследовать убийцу, но, не найдя, разорили его владения. И, моя милая Клер, я вовсе не принимал ни малейшего участия в этом дебоше. Прошло уже две недели к этому событию, как я ушел из этого прихода, и служил в другом. Если бы я имел место быть там, то был бы арестован. Марат также бессовестно лжет, говоря о том, что я был с позором изгнан из многих домов, где был учителем, но я никогда не преподавал ни в одном частном доме. Да, некоторые родители моих учеников при семинарии с почетом принимали меня у себя дома, даже несмотря на то, что некоторых из их отпрысков я исключал из обучения в своем классе. Я никогда не потакал им, не льстил, мне приходилось говорить неприятные истины, но если они неспособны, зачем такие трудности? Но я никогда не преподавал отдельно, индивидуально с кем-то. Марат утверждает, что также в городе Сент я посеял раздор во всех семействах, но я также могу утверждать, и не без пустых оснований, а со свидетельствами, что я никогда не занимал никакую должность при этом городе, был там считанное число раз, и каждый раз не оставался там более чем на день. Даже не на сутки, а на день. Я не знаю, может быть, он считает меня своим соперником, этаким Маленьким Маратом, каковым меня прозвали, но я категорически не согласен с этим заявлением! Быть может, мое письмо покажется Марату слишком жестким, но я не согласен больше безропотно терпеть его незаслуженные оскорбления. Впрочем, в тот день, в тот час, когда я посвятил себе борьбе, я знал и предвидел в качестве платы людскую недоброжелательность, мои гонения, всевозможные преследования. Но я всегда буду говорить правду, не льстя законодателям, и не прикрывать ничьи преступления. Я написал Марату, что для совершения революций всегда будут пользоваться людьми с сильным, отчаянным характером, а когда в них больше не будут нуждаться, разобьют как стакан, – с этими словами, допив остаток воды, Жак без сожаления расколол стакан, швырнув его на пол. – Марат чувствует себя непотопляемым, что ж, он в большом заблуждении. Я поддерживал его борьбу, а теперь он объявил мне войну.

Тяжело вздохнув, он обвел глазами присутствующих.

– Так ты все еще хочешь выполнить мою просьбу? – спросил Жак.

– Нисколько не колеблясь! – ответил Рехан.

Достав из-за пазухи желтоватый плотный конверт, Жак передал его.

– Ты найдешь, где он живет?

– Я покажу ему, – сказала Клер.

– Что ж, в таком случае я хочу пожелать тебе удачи, сынок. Я очень рад, что мне удалось познакомиться с тобой. – Он протянул руку Рехану и скрепил ее твердым рукопожатием.

– Мне тоже, месье Ру, – Рехан на секунду вспомнил, что французы не любят сильных рукопожатий, но от такого человека, как Жак, он не мог ожидать иного.

Возвращаясь назад, Клер чуть ли не прыгала от восторга.

– О, Рене, каким-то чудесным образом ты так понравился месье Ру! Ты произвел на него очень большое впечатление!

– И он на меня тоже, – согласился Рехан. – Весомая фигура. Не знаю, какое у меня будет мнение о Марате, но Жак Ру – это кремень.

– Ты когда хотел пойти к нему? – спросила Клер.

– Готов хоть сейчас, или у тебя есть дела?

– Нет, Роза убежала с Жаном, поэтому я свободна. Сегодня такой чудесный день, давай пройдемся.

– С удовольствием, – развернувшись в сторону центра, они пошли по широкой мощеной дороге к дому Марата.

Рехан уже немного начал ориентироваться в улицах и, когда они проходили по очередной улочке, он чуть убыстрил шаг, зная, что за углом его ждут восхитительные ароматы парфюма. И снова, как в тот раз, он остановился на несколько минут, наслаждаясь запахами.

– Рене, ты, кстати, говорил, что у вас есть разделение духов на женские и мужские. Я не сразу сообразила, но разделение у нас тоже есть, но не потому признаку, что у вас.

– А как у вас?

– По социальному признаку. Духи подчеркивают принадлежность человека к тому или иному классу, социальной прослойке. У нас я бы сказала, три вида духов: королевские духи, для буржуа и духи для бедных. И для последних они изготовлены всего лишь из сажи и масла.

– Из сажи и масла? – поразился Рехан. – Но для чего?

– Для дезинфицирования воздуха.

– Бред какой-то… Послушай, Клер, – продолжая путь, спросил Рехан, – а почему бы твоему отцу не использовать духи для своих кож? Наверняка они будут пользоваться бОльшей популярностью. Ведь он мог бы и не только просто выделывать шкуры, кожи, но и создавать сумки, кошельки для дам.

– А что, это идея, Рене! Я обязательно скажу отцу об этом! Или, быть может, ты ему предложишь? От тебя, мне кажется, он воспримет эту информацию более конструктивно.